Детство в солдатской шинели - Гордиенко Анатолий Алексеевич (версия книг TXT) 📗
Виктор глядел на лазутчика во все глаза, впервые он видел вот так рядом врага, захватчика. Тут же лейтенант с помощью переводчика стал его допрашивать. Разведчик не таился, отвечал, что их задачей было разведать линию охранения русских, взять толкового пленного, сказал, что ночью вон у того дальнего блиндажа они видели часовых — мальчика и старика…
Виктор понял его прежде, чем перевел переводчик. Значит, он не ошибся сегодня ночью, значит, он и дядя Костя были на волосок от смерти!
Лейтенант покосился на Виктора, он видел его не раз с Прониным, покачал головой, поняв, кого имел в виду пленный. В руках у лейтенанта был финский нож, отобранный у разведчика. Он расстегнул кнопочку на ножнах, потянул рукоять к себе — сверкнула чистая голубоватая сталь, полюбовавшись лезвием, спрятал его в ножны, провел пальцами по тисненному на коже золоченому льву с кинжалом в лапе. Виктору так хотелось иметь такой нож, и лейтенант, словно поняв это, снова укоризненно покачал головой, усмехнулся.
Совсем скоро Виктору подарят почти такой же нож его друзья, вернувшиеся из похода, подарят как память о первом рейде Виктора.
…Медленно тянулось время на «обороне». Голодные, измученные вышли к мосту Володя Дешин с товарищем, который хромал — открылась старая рана на ноге — и дальше идти не мог. Они несли в штаб партизанского движения при Военном совете Карельского фронта донесение Кравченко о действиях отряда, о том, что необходимо срочно выбросить самолетом продукты, патроны и питание для рации одному из взводов, оказавшемуся в глубоком тылу врага.
— История повторяется, — разлепил запекшиеся губы Дешин, — мы шли теми же тропами, громили врага там, где двадцать лет назад сражались легендарные лыжники Тойво Антикайнена.
Густые волосы Володи свалялись в войлок, лицо чернее земли, глаза горели злым, жестоким огнем. Виктор засуетился, хотел накормить его кашей с тушенкой, напоить чаем, хотел согреть воду, чтобы тот помылся, но Дешин спешил. Володю словно подменили: перед Виктором сидел другой, постаревший, молчаливый человек. Быстро выпив чай, он как-то неловко, словно раненый, достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо листок. Это было письмо мамы, наспех нацарапанное карандашом.
«Сынок! Я не верю ни в какие предчувствия, но на душе у меня очень тоскливо. Неужто с тобой что-то случилось? Все мне кажется, что вы напоролись на мину или попали в засаду. У нас дела идут нормально. В походе, конечно, не легко, ты уже потаскал сидор, знаешь. Скоро мы с тобой свидимся, я все тогда подробно расскажу о наших боях. Береги бабушку. Крепко тебя целую. Мама».
Виктору показалось, что записка пахнет матерью, ее руками, земляничным мылом. Он хотел спросить Дешина, когда мама написала это письмо, но тот уже был далеко. Путь его неблизкий — на попутных до Беломорска, и надо добраться туда как можно скорее, каждый час может стоить жизни его боевым друзьям, тем, кто укрылся от наседающего врага в болотах, кто умирает от голода и от ран.
В конце июля, сделав последний рейс на базу № 2, обоз возвратился на «оборону», а затем выехал в Лехту. С обозом приехал и Виктор. Он прочитал коротенькое письмецо бабушки — там все было благополучно, стал смотреть газеты. И сразу же замер, увидев большую статью «Как партизаны нашего отряда разгромили гарнизон белофиннов в селе Кимасозеро». Под статьей стояла подпись: «Партизан Владимир Д.». Конечно же, это Дешин, он же говорил, что их взвод бился в тех местах!
«Мы не спали уже вторые сутки, — читал Виктор. — Но никто не замечал усталости.
— Вперед! На Кимасозеро!
Сознание этого воодушевляло каждого — и командира, и рядового партизана. Наша партизанская группа решила смелым, неожиданным, дерзким налетом ворваться в село и уничтожить гарнизон, изгнать из Кимасозера поганых фашистов, которые топчут землю этого овеянного славой карельского села.
…В дом и баню полетели гранаты. Застрочили наши автоматчики. Пламя охватило постройки. Враги заметались, как в мышеловке. Они выскакивали из объятого пламенем дома, но тут же истреблялись метким огнем партизан. Семеро фашистов пустились бежать по плавучему мосту, но их живыми поймали партизаны. Никто из захватчиков не ушел…»
В тот же день из Беломорска приехал и сам Дешин, довольный, постриженный, вымытый, пахнущий одеколоном.
— Все в полном порядке, — сказал он Виктору, дежурившему у казармы. — Меня сам товарищ Куприянов принял, тут же самолет послать к нашим распорядился. Статью мою читал в «Ленинском знамени»? Вот так-то, дорогой товарищ часовой! Есть еще новость у меня, можешь поздравить: там, под Кимасозером, прямо перед боем меня приняли в партию.
Много чего порассказал Дешин Виктору вечером, потом повторял и дяде Ване Евстигнееву, и другим, сменившимся с постов.
Вскоре из Березова пришло известие: отряд возвращается домой. Виктор поджидал их далеко за околицей, полдня выглядывал. Наконец-то! Он побежал им навстречу, размахивая пилоткой. Шли они худые, обросшие, молчаливые. Виктор что-то говорил, совал руку приятелям, здоровался, но с ним почти не заговаривали. И он не обижался, понимал: устали, не до него. Но почему не видно Тимофеева, его ребят? Он подбежал к Леше Скокову, стал стягивать с него тощий сидор.
— Где мама?
— Понимаешь, друг, ее ранило. Она там… В Березове ее оставили… Скоро привезут. Кравченко все скажет…
— А где Тимофеев? Где Березин? Ребята мои где?
Леша молчал, а потом нескладно, скороговоркой, запинаясь, кто-то еще сбоку подсказывал ему, рассказал о гибели взвода Тимофеева.
Разгромив на дороге Кочкома — Реболы вражескую группу самокатчиков (велосипедистов), забрав у них ценные документы, оружие, уничтожив два пролета телефонно-телеграфной связи в семь проводов, взвод отошел в лес, но не столь далеко, как было принято по негласным партизанским правилам. Отошли всего на шесть километров. Сильно уставшие в походах, измученные долгим ожиданием в засаде, тимофеевцы устроили привал. Расположились в низине, у озера, что тоже не по правилам. Застигни их противник на горушке, на кряже, они могли бы успешно отразить атаку и выйти из окружения. Был бы маневр, место для круговой обороны. Поисковая группа обозленных финнов — она была раза в четыре больше взвода Тимофеева, — пройдя с овчарками по следу, незаметно окружила их с трех сторон в низине, прижала к озеру. Завязался смертельный бой. Партизаны умирали как герои, стремясь уничтожить как можно больше врагов. Выйти из окружения удалось немногим.
…Летом 1977 года, ровно через 35 лет после гибели взвода Тимофеева, ветераны «Красного онежца» приехали на Ребольскую дорогу к памятнику погибшим партизанам. Памятник тот на обочине дороги воздвигли комсомольцы Онежского тракторного завода. Цветы к обелиску несут Кравченко, Захаров, Червов, Коросов, Минин, Майорихина, Константинов… В суровых глазах слезы. Из чащи леса, где случился тот жаркий, последний бой, доносится неистовое пение птиц. Тишина. И вдруг молодой, высокий паренек, Валерий Михалко — заместитель секретаря комитета комсомола завода, звонким голосом начинает читать свое стихотворение:
Последним от памятника, от святого этого места, уходил Константинов. Еще раз он перечитал все девятнадцать дорогих фамилий, поклонился и, горбясь, пошел к ожидавшему его автобусу.
…— Мстить им надо, крысам поганым, — закончил свой рассказ Скоков. — Мстить, пока сердце наше молотит в груди. И тебе, Витек, пора свой счет открывать. Ох как пора, — прошептал он и заскрежетал зубами. Больше Скоков ничего не сказал. У входа в казарму к Виктору подошла Оля Майорихина, она обняла его, тихонько заплакала.
