Детство в солдатской шинели - Гордиенко Анатолий Алексеевич (версия книг TXT) 📗
Виктор стоял, опустив голову, мешок тянул назад, лоб покрылся капельками пота. Кравченко еще раз перечислил все позывные.
— Повтори.
— Не пойду назад, — прошептал Виктор, сжимая зубы.
— Я тебе не пойду! Ты знаешь, что бывает за невыполнение приказа на фронте? Знаешь? Смирно! Стань как положено, когда с тобой разговаривает командир.
Виктор распрямился, шмыгнул носом, поднял глаза. Губы его мелко вздрагивали. Кравченко поправил свою пилотку, потом его рука потянулась к пилотке Виктора, он поправил и ее, положил руку на плечо, усмехнулся. Постояли еще немного молча, глядели, как Прохоров сворачивал провод антенны. Виктор изо всех сил сдерживал слезы.
— Еще повоюем, сынок, — сказал Кравченко. — Ну будь, гляди в оба. — Он крепко пожал руку Виктору и не оглядываясь пошел к штабному костерку, бросив на ходу — Сейчас мать придет — попрощайся.
Мама прибежала веселая, довольная. Виктор понял, что она уже знает обо всем.
— Вот и хорошо, навоюешься еще. Зимой на лыжах пойдем, только ветер засвистит в ушах. Зимой комаров нет, зимой славно. — Она обняла его, что-то говорила еще, утешала. Виктор не слушал, слезы застилали глаза, комары жалили в лоб, в щеки, мама бойко отгоняла их березовой гибкой веточкой.
— Медсестра Константинова! К военфельдшеру! — крикнули впереди.
Виктор побежал за матерью, ноги его, враз отяжелевшие, заплетались в длинной траве. Мать легкой тенью убегала по еле заметной тропке, оглянулась последний раз, подняла руку с березовой веточкой, поправила на поясе кобуру и скрылась в лесу. Вдалеке закуковала кукушка, Виктор считал-считал и сбился со счету…
…Сани медленно ехали друг за другом. На передних— дядя Ваня Евстигнеев, за ним партизан Оргин, еще два возчика, на последних розвальнях — Виктор с больной медсестрой. Она металась в жару, сбивала в кучу траву, которую рвал Виктор на остановках, билась головой о голые доски. Виктор привязывал ее старыми вожжами, но ничего не помогало — сани мотало по бездорожью. Второй день она то приходила в себя, то снова впадала в забытье. Виктор поил ее чаем, пытался кормить кашей с ложечки, хотя она упрямо закусывала губы, зажмуривала глаза. Комары жгли ее красивое опухшее лицо, но она ничего не чувствовала. Виктор, сгорбясь, не выпуская из рук вожжи, шел слева, косился по сторонам, карабин с загнанным в ствол патроном висел на плече.
Обезножевших, усталых пятерых обозников взять не так уж трудно; они это понимали и ехали без длительных привалов, без сна, только бы скорее добраться к своим. И все же, выбившись из сил на болотах, один раз сделали дневку, распрягли лошадей, сами забились под кусты и, забыв обо всех опасностях, заснули.
Мучительным был путь через болото, а тут новое испытание: впереди горел, дыша зноем и дымом, лес. Ольховые листья, свиваясь в трубочку, летали, как пули, лошади шарахались, храпели, грозно гудело пламя. Больше часа они пробивались сквозь дым и огонь, боясь потерять дорогу, сев верхом на дрожащих, перепуганных лошадей.
На «обороне» они сдали больную в санчасть, Виктор еле доплелся до партизанского блиндажа, взгромоздился на ящики с патронами, отказавшись от крепкого чая, заснул спокойным сном.
…В 1974 году в Петрозаводске проходила очередная встреча партизан. Вечером на банкете в кафе «Юность» Виктора усадили рядом с невысокой незнакомой женщиной. Ему хотелось сидеть со своими близкими друзьями, но ему прямо приказали развлекать гостью, приехавшую из дальних мест. Поневоле разговорились, соседка пытливо вглядывалась в лицо Виктора.
— Летом сорок второго в походе я заболела, — начала она тихо. — Меня вывезли из леса, проболела я немало. Я сейчас кончу, уж вы потерпите… На такой встрече я впервые, почти никого не знаю. Так вот, вывез меня перед боем не совсем обычный партизан, мальчик, сын нашей любимой медсестры. Часто я о нем вспоминаю, помню, как он траву мне под голову подкладывал, как чаем поил…
Виктор молчал, нервно разглаживая чистую скатерть перед собой.
— Ну что, поговорили? — улыбнулась сидевшая напротив Полина Михайловна Кузьмина, работница партийного архива, занимавшаяся партизанским движением. — Теперь вы поняли, Виктор Петрович, с кем я вас посадила?
— Да, тем мальчиком, видимо, был я…
…Виктора тянуло к бойцам бригады Горохова. Он подружился со старшиной Юрой Прониным, курским большелобым пареньком. Виктор учил его ловить рыбу, а тот показал, как бросать гранату, взял с собой на стрельбище и дважды разрешил кинуть из окопчика настоящую гранату, правда, без «рубашки», чтоб полегче. Вначале взрыв оглушил Виктора, ему показалось, что он оглох на правое ухо. Пронин смеялся, но был доволен: гранату Виктор швырнул не труся, с прицелом, далеко. Потом Пронин давал еще стрелять из своего новенького автомата по мишени. Тоже вышло неплохо.
— Да ты пуляешь получше моего Кустикова, — кричал задорно старшина. — Знаешь, небось: здоровяк такой, говор у него вологодский, два котелка пшенки съел вчера и не кукарекнул. Я б тебя, паря, взял к себе, ей-ей не вру, науку ты армейскую разумеешь, я видел, как ты по-пластунски можешь, чисто ящерка. Ты к мосту нашему это зачем подползал? — спросил он вдруг серьезным голосом.
— Так, интересно.
— Там пулеметчики мои сидят, по шеям накостыляют.
— Не накостыляют. Дважды подползал — не учуяли.
— Молодец, однако. А своим я задам, чтоб не дремали.
22 июня дядя Ваня стал готовить обоз в новый путь. Он позвал Виктора и заявил, что тот остается на «обороне» нести караульную службу. Разговаривая с Виктором, он сосредоточенно, медленно выводил буквы, писал их наоборот, поставив перед бумагой осколок зеркала, составлял реестр всей поклажи. Это была шифровка, которую, по задумке дяди Вани, не разгадает даже самый хитрый враг.
На «обороне» Виктор ходил за лошадьми, кормил их, купал, рвал траву, а главное, вместе с высоким, худощавым дядей Костей Петровым охранял продовольственный склад — блиндаж, вырытый на горушке в сосновом бору. Спали посменно, днем жгли костерок, кипятили чай, варили гороховый суп из концентрата, беседовали. Стояли душные, совсем не северные жаркие дни.
Обычно ночью у склада дежурил дядя Костя, днем — Виктор. Иногда менялись часа через три. В тот памятный полдень Виктор готовил на костре обед, дядя Костя отсыпался в блиндаже. Партизан Иван Севостьянов, у которого была своя особая задача — охотиться на лосей и доставлять солонину на базу № 2, после удачной ночной охоты рыбачил с лодки на озере. Со своей горушки Виктор видел его черный силуэт на искрящейся ряби, завидовал, как тот то и дело вскидывал вверх удочку. И вдруг откуда ни возьмись низко над озером появился самолет. Он дал очередь по Севостьянову, по мосту, по траншеям.
— Гаси костер! — закричал выбежавший из блиндажа дядя Костя. Разметав ногой головешки, Виктор прянул к толстым соснам, прижался к теплому стволу. Самолет заходил на второй круг. Он летел так низко, что Виктор, выглядывая из-за сосны, хорошо рассмотрел лицо стрелка, целившегося из пулемета в их костер. Пули вжикнули за спиной, вспороли совсем рядом листву. Еще один заход, еще очередь…
Когда самолет улетел, к блиндажу прибежал мокрый Севостьянов:
— Лодку пробил, дьявол. Затонула. Ну я, значит, за борт, часы карманные воды напились, стали, вот беда какая!
Виктор все никак не мог перевести дух, поискал глазами следы пуль у костра, но ничего не нашел. Ночью он трижды просыпался в липком поту, вслушивался в ночную тишину.
Однажды во время дежурства поздним вечером Виктору показалось, что за деревьями кто-то прячется. Он передернул затвор винтовки, мигом растормошил дядю Костю, прикорнувшего у погасшего костра, и они крадучись обошли блиндаж, подползли к ближним могучим соснам. Никого не было.
А в полдень гороховцы подняли стрельбу, побежали на помощь своему боевому охранению и привели к штабной землянке вражеского разведчика; двое других, с их слов, были убиты в перестрелке.
