Детство в солдатской шинели - Гордиенко Анатолий Алексеевич (версия книг TXT) 📗

Анатолий Гордиенко

ДЕТСТВО В СОЛДАТСКОЙ ШИНЕЛИ

К читателю

ДОРОГОЙ ЮНЫЙ ЧИТАТЕЛЬ!

Эта книга расскажет тебе о самых молодых участниках Великой Отечественной войны, о тех днях, когда на защиту священных рубежей Советской Отчизны встал весь народ. Тысячи мальчишек и девчонок были верными помощниками родной Красной Армии, стали разведчиками, партизанами, санитарами, саперами, связистами…

В начальный период войны довелось и мне принять в ней участие в качестве юного связиста.

Много героических дел совершили сыны и дочери полков. Все, что им поручали командиры, они старались делать как можно лучше, подчас не жалея своей жизни, чтобы скорее приблизить день Победы.

Жестокая война с фашистами сделала их сиротами. В боях на фронте, в неволе, в блокаде потеряли они родителей, родных и близких — их заменили им воины Красной Армии. Они окружили ребят заботой и любовью, всячески старались уберечь их, не посылать, когда можно было, под пули.

Три разных судьбы пройдут перед тобой, мой юный друг, на страницах этой книги. Партизан, разведчик, радистка… Каждый из них с честью выполнил свой долг перед Родиной. Трудное, незабываемое время. Знаю по себе: далекие огненные годы никогда не уйдут из памяти.

Мы боремся за мир, мы не хотим войны. Наша партия, наш народ делают все для того, чтобы у советской детворы, у детей всего мира было счастливое мирное детство.

Но всегда нужно помнить о том, что капиталисты всеми силами стремятся развязать новую, ядерную войну. И наша молодежь должна сегодня как можно больше знать о нашем славном прошлом, должна думать о будущем. Надо быть ловкими, смелыми, сильными, умелыми, готовыми в любую минуту стать на защиту нашей любимой Родины.

Этому вас учит и книга Анатолия Гордиенко «Детство в солдатской шинели».

В. А. Шаталов,

летчик-космонавт СССР,

генерал-лейтенант авиации,

дважды Герой Советского Союза

г. Москва, Звездный городок

ДОЛГОЕ ЛЕТО СОРОК ВТОРОГО

В черном квадрате трюмного люка звезды казались близкими, яркими. С палубы их едва заметишь, а тут вон какие большие. Виктор все глядел и глядел, и ему стало казаться, что звезды перешептываются, подмигивая друг дружке. «Стану летчиком, подлечу близехонько и все как следует рассмотрю… А может, они дрожат от холода…» — думал Виктор. Шевельнулся, разбудил бабушку.

— Угомонишься ты нынче аль нет? — зашептала та спросонья. — Что там, наверху-то?

— Стоим еще. Говорят, в полночь отойдем. Ночью самолеты не летают, бомбить, знать, не станут нас в озере.

— На что мы тому немцу понадобились…

— Интересное у тебя рассуждение, бабушка. Будто немец знает, кто плывет на барже. Может, красноармейцы с пушками двигаются в район дислокации, — ввернул Виктор ладное словечко, услышанное недавно у железнодорожных теплушек на станции.

Бабушка Матрена помолчала, затем притянула к себе Виктора, стала поглаживать негнущимися, словно деревянными пальцами холодную голову.

— Застыл, поди.

— А вот швейную машинку взять надо было, — зло зашептал Виктор, уворачиваясь от бабкиной руки. — И зимнее вон умные люди в узлы напаковали. Шкипер говорит, дело серьезное заварилось, в воздухе пахнет грозой.

— К зиме возвернемся, — вздохнула коротко бабка и тихонько захрапела.

Совсем рядышком, за деревянным бортом баржи, лениво хлюпала вода, шепелявая девочка, слева, в темном углу баржи, куда еле доставал тусклый свет фонаря, снова заплакала.

— Где моя Маша? Ну почему ты забыла Машу? Ты плохая, плохая…

— Ну забыла я ее, в суете в такой, в аду этаком, — шептал ей в ответ хриплый женский голос. — Новую купим, еще лучше. Чаю хочешь, горлышко болит?

— Сходи за Машей, сходи, мамочка. Она одна умрет в пустом доме…

Виктор выбрался из-под бабкиного плюшевого жакета, которым они укрывались, нащупал ботинки. Перешагивая через спящих женщин и детей, выбрался по трапу на палубу.

За кормой чернели вдалеке силуэты домов, за ними шевелилось розовое зарево — то ли пожар, то ли закатное облако. На берегу что-то прокричали в жестяной рупор, сзади загудел буксир, подходя к носу баржи, стали бросать на баржу трос. Виктор двинулся к корме, сторонкой обошел будку шкипера. Старик уже два раза гонял его от рулевого колеса, а оно тянуло, звало, хотелось крепко-крепко сжать полированные ручки, повернуть влево, вправо… и вот уже баржа, нет, не баржа, а белый длинный пароход, послушный его рукам, выходит в просторное Онего…

За будкой было тепло и уютно. Прикрытые старым брезентом, громоздились ящики, бочки. Виктор подлез под брезент, поджал зябнущие ноги и стал глядеть на родной Петрозаводск. Здесь он родился, здесь совсем недавно, в мае, мама испекла круглый каравай на его тринадцатилетие. Здесь прошла вся его короткая и такая огромная жизнь…

— Надо, чтобы в жизни каждый день, — говорил когда-то отец, — был полным, как ведро воды. Полным и чистым.

Отец любил беседовать с сыном после ужина. Приходил он домой усталым, аккуратно снимал пиджак, расправлял в ладонях узенький полосатый галстук, надевал старую рубаху, долго мыл руки, поглядывал на притихшего Виктора, который подливал теплую воду в рукомойник.

— Ну, чего намартышничал сегодня?

— Лодочку хотел смастерить, парусник настоящий сделать, так палец ножом порезал. Из сосновой коры строгал. Кровь быстро слизал, она и остановилась.

— Парусник пускал?

— Потом уж, когда паруса сделал. На Лососинке, там, у озера, где мы с тобой гуляем. Пускал — и с валуна скатился. Вода теплая, ты не сердись. Маме сказывать не будем, ладно?

Отец улыбнулся уголками губ; стряхнув над лоханью руки, долго вытирал белые тонкие пальцы чистым полотенцем, которое мигом подал ему Виктор.

У них была настоящая дружба. Точнее, эта дружба рождалась, ей бы окрепнуть, расцвести, да не судьба.

Отец работал в обкоме партии. Несмотря на занятость, на усталость, все свободные вечера отдавал сыну. Отец рассказывал о своих юных годах, о родном селе Лужма близ Ребол:

— Ты должен знать о своих предках. Тот, кто не ведает своих корней, легче осинового листика, подхваченного осенним ветром.

…Баржа качнулась, дернулась, на буксире прокричали команду, и черный берег стал медленно уходить назад. Заплакали женщины, заголосила, как на похоронах, маленькая старушка, перевязанная крест-накрест толстым платком:

— И куда ж это мы едем, куда гонит нас горькая судьбинушка! Что с нами будет, ох горе-то какое, сохрани и помилуй…

— Все оставили, только два чемоданишка взяли, нельзя, сказывают, больше. То ли еду брать, то ли валенки…

— Говорил военный один: вышвырнем захватчика, как кота поганого.

— К рождеству дома будем.

Розовое облако распалось надвое, его стала вытеснять тяжелая грозовая коврига, наползавшая с запада. Витя достал кошелек, вынул из него материны часики, завернутые в батистовый носовой платочек, долго вглядывался в полумраке. Было два часа ночи 23 августа 1941 года.

Спать не хотелось, — может, от прохлады, может, от таких зримых, четких воспоминаний.

Вон там, среди высоких берез старинного парка, они часто гуляли с отцом, он показывал место, где стоял дворец царя Петра, затем они спускались к Лососинке, и отец рассказывал, как здесь лили пушки, сверлили стволы.

— Закрой глаза… Теперь воображай: вон там, внизу, дымится литейка, слышишь, ржут лошади — это крестьяне привезли на завод озерную руду, а там кричит усталый офицер — он приехал за пушками для новых кораблей…