Я вернусь на рассвете - Царукаев Владимир Ибрагимович (книги хорошего качества TXT) 📗
Старик задумался. Потом встал, подошёл к Ахболу, положил ему на плечо руку.
— А теперь слушай, джигит. Хочу я рассказать тебе, о чём раньше не говорил. Не говорил потому, что считал тебя маленьким. Сегодня вижу — ты уже настоящий мужчина.
Ахбол понял, что дядя Гайто не шутит. Голос его был торжественным и серьёзным. Так он говорил редко и только со взрослыми. Значит, сейчас он откроет что-то совсем необычайное!
— Я хорошо знал Кайтмирзу?, твоего отца, — продолжал старик. — Как же! Он был бригадиром колонны трактористов. А я сторожем работал. Тебя-то тогда и в помине не было… Он часто газеты нам читал. Говорил, что скоро война будет с фашистами, — как в воду глядел. А хороший был работяга! Не оттащишь его от трактора. Ты видишь эту землю? Много раз он взрыхлял её…
Гайто помолчал, а когда заговорил, голос у него стал суровым.
— Когда началась война, колхоз не пустил его на фронт. Ты, говорили, золотой работник. Тылу нужен. А он горевал. Ходил хмурый, неразговорчивый. На фронт рвался с врагами сражаться. «Стыдно, — говорил он, — отсиживаться здесь. Я же не мальчишка». И всё-таки добился своего, разрешили ему воевать. Как раз в тот год и ты родился. Ты-то родился, а твоя мать… умерла. И родился ты, как бы сказать… сиротой.
Ахбол слушал, опустив голову. Последние слова старика словно хлестнули его по ушам. И почему-то сразу вспомнился злорадный этот парень Галау, который вечно его дразнил бедным сиротинкой. Ахбол хотел что-то сказать, но глазам стало больно, вот-вот польются слёзы. Изо всех сил сжал губы — не помогло, катятся слёзы по щекам и падают на борта пиджака. Стыдно перед Гайто, но что же делать? Никак не удержишь эти назойливые, упрямые слёзы…
Старик понизил голос:
— Зачем ты плачешь? Не плачь. Помнишь, что сказал Коста Хетагуров, наш великий поэт? «В десять лет — ты уже мужчина!» А тебе двенадцать! Вытри слёзы и слушай, я ещё не сказал самого главного…
Ахбол послушно вытер слёзы и, глядя в землю, спросил:
— Дядя Гайто, а Галау мне говорит, что раз отец пропал без вести, значит, он предатель.
— Кто такой этот Галау? — возмутился старик. — Это тот самый непутёвый сорванец, который на тебя в прошлом году собак натравил? Не слушай его. Я уверен, что отец твой был настоящим потомком нартов, а может быть, он и сейчас жив и скоро придёт к тебе.
Ахбол никогда не видел отца. Прошло уже много лет после войны. «Раз не пришёл раньше, значит, погиб, — думал он. — А Гайто просто утешает меня».
Тем временем Гайто продолжал:
— Мои двое сыновей тоже не вернулись с фронта. Но, может быть, они ещё вернутся. Может быть, завтра и заявятся все вместе — и Кайтмирза, твой отец, и мои два богатыря. Пока же я тебе расскажу, что однажды случилось, давным-давно, когда ещё тебя на свете не было. Вспомнил я это только сейчас. Вот ты недавно сказал слово «музей». Слово это вроде мне давно знакомо, а где его слышал раньше — никак не мог припомнить. Но всё-таки вспомнил!
Ахбол удивился. При чём тут музей? Говорил про отца — и вдруг музей! Видно, неспроста.
— А было это вечером. Уходил в тот день Кайтмирза далеко в горы. Поручение ему дали срочное — доставить письмо в отдалённый аул. Шёл он туда горными тропами, которые мало кто знает. К вечеру домой возвратился. Я выхожу из своей хижины, вижу, идёт Кайтмирза, запылённый, загоревший до черноты. Идёт и смеётся, в руках у него какой-то камень. «Ты видишь, говорит, что я нашёл?» Я смотрю: камень как камень. «Ты, наверно, араки хлебнул там в горах? — спросил я в шутку. — Нашёл чем хвалиться! Ну камень — и всё!» — «Нет, — отвечает. — Камень, да не простой. Знаешь, говорит, что это такое? Это музейная редкость!»
Старик задумался, прошёлся вдоль хижины, опять сел на койку.
— Ты сказал сегодня слово «музей» — я и вспомнил тот случай. Твой отец тоже говорил это слово. Оттого оно и показалось мне очень знакомым…
Ахбола эта история заинтересовала.
— А что это был за камень, дядя Гайто?
— Вот слушай. Вошли мы в дом, сел Кайтмирза на стул, вытер пот с лица и говорит: «Кончится война — учиться буду, буду изучать жизнь наших предков: как они трудились, добывали пищу, строили дома, сражались с врагами…» И ещё сказал укоризненно: «Это, Гайто, не просто камень. Это, говорит, каменный топор, при помощи которого первобытные люди рубили деревья и с дикими зверями сражались. И лет ему, этому каменному топору, неисчислимое количество. Нашёл его в какой-то пещере в горах…»
Старик замолчал, словно вспоминая что-то.
— А что потом? — спросил Ахбол.
— На следующий день Кайтмирза ушёл на фронт.
— А топор?
— А топор оставил. На что он ему на фронте? Такими топорами фашистов не зарубить.
— Куда же делся топор?
Старик показал на угол хижины, где стоял небольшой сундук, обитый жестью.
— А-а! Там он где-то, на дне этого сундука лежит… Я и забыл про него, но ты сказал слово «музей»…
Ахбол вскочил, подбежал к старику и взмолился:
— Дядя Гайто! Ну, пожалуйста! Найди этот топор, а? Мне так хочется посмотреть на него!..
Старик, кряхтя, встал, подошёл к сундуку, открыл крышку и долго-долго рылся, шепча что-то себе под нос.
— Наконец-то нашёл! — сказал Гайто. — Вот он, этот камень… Хм… музейная редкость!..
Мальчик выхватил каменный предмет из рук старика и внимательно стал его рассматривать. «Неужто этот каменный топор держал в своих руках мой отец? — думал он. — Может быть, если рассмотреть в лупу, остались даже отпечатки его пальцев? А ведь действительно можно пройти мимо и даже в голову не придёт, что это не простой камень. Когда-то он был, наверно, очень острым. А дырка — для топорища».
— Дядя Гайто! Я схожу в лес, хорошо? — Ахбол вскочил со скамьи. Глаза у него блестели.
Старик понял, что его рассказ и этот топор, который хранился в сундуке, пришлись очень кстати.
— Зачем тебе в лес?
— Я хорошее топорище срежу. Без топорища этот топор и вправду похож на обычный камень.
И славу можно похитить
…Хорошо в хижине дяди Гайто. Но уже смеркается. Пора домой. Ахбол попрощался с дедом и быстро зашагал по тропинке вдоль опушки леса.
Небо заволокло облаками, лес стал тёмным, а горы серыми. На них резко обозначились полосы больших и малых оврагов, выемок, тени от скалистых выступов и растущих прямо из камней сосен и елей.
Ахбол шёл с топором в руке и старался представить себе доисторический мир. Учитель Тазе как-то рассказывал ребятам о возникновении Земли. Он говорил, что там, где сейчас находится Осетия, в далёкие-далёкие времена было дно моря.
Даже не верилось, что вот эта земля, по которой он идёт, где сейчас этот сад, эти луга — всё было залито огромным океаном! Земля стала меняться, извергались вулканы, в одних местах земная поверхность опускалась, в других поднималась. Рождались горы. Изменялся климат. И вот появился первый человек. Сначала он был совсем как зверь. А потом нашёл хороший, твёрдый камень, отточил его, сделал топорище…
Ахбол взглянул на топор и с гордостью подумал: «Теперь у меня есть, чем удивить друзей! Топор повесят на стену, а под ним будет объяснение: «Топор древнего человека (каменный век). Нашёл и принёс в музей Ахбол Темирбулатов». От этой мысли стало весело, и Ахбол пошёл ещё быстрее.
«А что, если бы меня, как древнего человека с каменным топором, вдруг застал потоп? Пришлось бы вплавь спасаться вон до той горы. Я-то доплыву, а вот Галау хоть и называет себя командиром, а едва ли доплывёт. Выдохнется и утонет. А я, пожалуй, даже с топором доплыву».
Как вспомнил про Галау, сразу настроение упало. Этот «командир» всю жизнь отравляет Ахболу. Без конца дразнит. Когда играют в войну, не пускает Ахбола в разведку. Он говорит: «У тебя пиджачишко такой старый, весь в заплатах, — собаки на тебя залают, и враг обнаружит отряд. Поэтому оставайся в тылу». А вот если нужен «язык», так обязательно этим «языком» бывает Ахбол. Когда последний раз воевали на старом кладбище, Ахбола тоже хотели взять в плен. А он бросил в Галау и его солдат деревянную гранату. Конечно, падать никто не захотел. Подбежали к Ахболу, схватили за руки и кричат: «Попался! Теперь ты у нас в плену. Сейчас будет допрос». Ахболу не очень приятно быть пленником, но что поделать? Их много, ребят, и все они слушаются этого противного Галау. А Галау подошёл да как ударит Ахбола по голове деревянным ружьём — даже шишка вскочила.
