Вода из реки Лимпопо - Паустовский Константин Георгиевич (читать книги регистрация .TXT) 📗

Annotation

«Черпунов всегда притаскивал на уроки всякие редкости. Больше всего он любил приносить бутылки с водой. Он рассказывал, как сам набирал нильскую воду около Каира…»

Константин Георгиевич Паустовский

Константин Георгиевич Паустовский

Вода из реки Лимпопо

На столе в классе стояли залитые сургучом бутылки с желтоватой водой. На каждой бутылке была наклейка. На наклейках кривым старческим почерком было написано: «Вода из Нила», «Вода из реки Лимпопо» [1] , «Вода из Средиземного моря» [2] .

Бутылок было много. В них была вода из Волги, Рейна, Темзы [3] , озера Мичиган [4] , Мёртвого моря [5] и Амазонки [6] . Но сколько мы ни разглядывали эту воду, во всех бутылках она была одинаково жёлтая и скучная на вид.

Мы приставали к учителю географии Черпунову, чтобы он разрешил нам попробовать воду из Мёртвого моря. Нам хотелось узнать, действительно ли она такая солёная. Но пробовать воду Черпунов не позволял.

Низенький, с длинной, почти до колен, серой бородой и узкими глазами, Черпунов напоминал колдуна. Недаром и прозвище у него было Черномор.

Черпунов всегда притаскивал на уроки всякие редкости. Больше всего он любил приносить бутылки с водой. Он рассказывал, как сам набирал нильскую воду около Каира [7] .

– Смотрите, – он взбалтывал бутылку, – сколько в ней ила. Нильский ил богаче алмазов. На нём расцвела культура Египта… Марковский, объясни классу, что такое культура.

Марковский вставал и говорил, что культура – это выращивание хлебных злаков, изюма и риса.

– Глупо, но похоже на правду! – замечал Черпунов и начинал показывать нам разные бутылки.

Он очень гордился водой из реки Лимпопо. Её прислал Черпунову в подарок бывший его ученик.

Чтобы мы лучше запоминали всякие географические вещи, Черпунов придумал наглядный способ. Так, он рисовал на классной доске большую букву А. В правом углу он вписывал в эту букву второе А, поменьше, в него – третье, а в третье – четвёртое. Потом он говорил:

– Запомните: это – Азия, в Азии – Аравия, в Аравии – город Аден, а в Адене сидит англичанин.

Мы запоминали это сразу и на всю жизнь.

Старшеклассники рассказывали, что на квартире у Черпунова устроен небольшой географический музей, но старик к себе никого не пускает. Там были будто бы чучела колибри [8] , коллекция бабочек, телескоп и даже самородок золота.

Наслушавшись об этом музее, я начал собирать свой музей. Он был, конечно, небогатый, но расцветал в моём воображении, как царство удивительных вещей. Разнообразные истории были связаны с каждой вещью – будь то пуговица румынского солдата или засушенный жук-богомол.

Однажды я встретил Черпунова в Ботаническом саду. Он сидел на мокрой от дождя скамейке и ковырял тростью землю. Я снял фуражку и поклонился.

– Пойди сюда! – подозвал меня Черпунов и протянул мне толстую руку. – Садись. Рассказывай. Ты, говорят, собрал маленький музей. Что же у тебя есть?

Я робко перечислил свои незамысловатые ценности. Черпунов усмехнулся.

– Похвально! – сказал он. – Приходи ко мне в воскресенье утром. Посмотришь мой музей. Допускаю, что коль скоро ты этим увлекаешься, то из тебя выйдет географ или путешественник.

– С мамой? – спросил я.

– Что с мамой?

– Прийти к вам с мамой?

– Нет, зачем же, приходи один. Мамы не понимают в географии.

В воскресенье я надел новенький гимназический костюм и пошёл к Черпунову. Он жил на Печёрске, в низеньком флигеле во дворе. Флигель так густо оброс сиренью, что в комнатах было темно.

Была поздняя осень, но сирень ещё не пожелтела. С листьев стекал туман. Внизу на Днепре трубили пароходы. Они уходили зимовать в затоны и прощались с Киевом.

Я поднялся на крыльцо и увидел вделанную в стену медную чашечку с круглой рукояткой от звонка. Я потянул рукоятку. Внутри флигеля пропел колокольчик.

Открыл мне сам Черпунов. На нём была серая тёплая куртка и войлочные туфли.

Чудеса начались тут же, в передней… В овальном зеркале отражался красный от смущения маленький гимназист, пытавшийся расстегнуть озябшими пальцами шинель. Я не сразу понял, что этот гимназист – я сам. Я долго не мог справиться с пуговицами. Я расстёгивал их и смотрел на раму от зеркала.

Это была не рама, а венок из стеклянных бледно окрашенных листьев, цветов и гроздьев винограда.

– Венецианское стекло, – сказал Черпунов, помог мне расстегнуть шинель, снял её и повесил на вешалку. – Посмотри поближе. Можешь даже потрогать.

Я осторожно прикоснулся к стеклянной розе. Стекло было матовое, будто присыпанное пудрой. В полоске света, падавшей из соседней комнаты, оно просвечивало красноватым огнём.

– Совсем как рахат-лукум [9] , – заметил я.

– Глупо, но похоже на правду, – пробормотал Черпунов.

Я покраснел так, что у меня зажгло в глазах. Черпунов похлопал меня по плечу:

– Не обижайся. Это у меня такая поговорка. Ну, пойдём. Выпьешь с нами чаю.

Я начал отказываться, но Черпунов взял меня за локоть и повёл в столовую. Мы вошли в комнату, похожую на сад. Нужно было осторожно отводить листья филодендрона [10] и свисавшие с потолка ветки с красными пахучими шишками, чтобы добраться до своего места за столом. Веерная пальма нависала над белой скатертью. На подоконниках теснились вазоны с розовыми, жёлтыми и белыми цветами.

Я сел за стол, но тотчас вскочил. В столовую быстро вошла, шурша платьем, невысокая молодая женщина с блестящими серыми глазами.

– Вот, Маша, – кивнул на меня Черпунов, – это тот гимназистик, про которого я рассказывал. Сын Георгия Максимовича. Конфузится, конечно.

Женщина протянула мне руку. Зазвенел браслет.

Она налила мне чаю с лимоном и пододвинула вазу с венскими булочками.

– Набирайтесь сил перед лекцией.

После чая Черпунов закурил папиросу. Пепел он стряхивал в раковину, покрытую окаменелой пеной нежнейшего розового цвета. Вторая такая же раковина стояла рядом.

– Это раковина из Новой Гвинеи [11] , – заметил Черпунов.

– Ну, прощайте! – громко сказала молодая женщина, встала и вышла.

– Ну вот, – промолвил Черпунов, проводил её глазами, а потом показал мне на портрет на стене. Он изображал бородатого человека с изможденным лицом. – Ты знаешь, кто это? Один из лучших русских людей. Путешественник Миклухо-Маклай. Он был великий учёный и верил в добрую волю людей. Он жил один среди людоедов на Новой Гвинее. Безоружный, умирающий от лихорадки. Но он сумел сделать столько добра дикарям и проявить столько терпения, что, когда за ним пришёл наш корабль «Изумруд», чтобы увезти его в Россию, толпы дикарей плакали на берегу, протягивали к нему руки и кричали: «Маклай, Маклай!» Так вот, запомни: добротой можно добиться всего.

Вот раковина с острова, где жил Маклай, – продолжал Черпунов. – Если ты долго будешь смотреть на неё, то вдруг тебе придёт в голову, что как-то утром солнечный свет упал на эту раковину и так на ней и остался на вечные времена.

Я уставился на раковину. На минуту мне показалось, что я на самом деле уснул и вижу медленный восход солнца над прозрачными массами океанской воды и вспышки розовых лучей.

– Если ты прижмёшь раковину к уху, – говорил где-то далеко Черпунов, – то услышишь гул. Я не могу тебе объяснить, почему это происходит. И никто тебе этого не объяснит. Это тайна. Всё, что человек не может понять, называется тайной. Возьми, послушай, – предложил Черпунов.

Я прижал раковину к уху и услышал сонный шум, будто далеко-далеко набегали на берег равномерные волны.

– Ну что же, – сказал Черпунов, – продолжим нашу беседу, молодой человек. Вон там в углу стоят чёрные ящики. Принеси-ка сюда верхний ящик. Только неси осторожно.

Я взял ящик и поставил его на стол перед Черпуновым. Ящик оказался совсем лёгким.

Черпунов, не торопясь, открыл крышку. Я заглянул через его плечо и невольно вскрикнул. Огромная бабочка, больше, чем лист клёна, лежала в ящике на тёмном шелку и переливалась, как радуга.