Военные рассказы и очерки - Иванов Всеволод (книги бесплатно без TXT) 📗
— А-а-о-е-е-е-и…
— Жду, жду… Страшно поднять веки, голову… Почему? — бормотал осунувшийся Незеласов. — Жить хочется, или боюсь боли, мне еще не известной? Тяжело, тяжело…
Тусклый, почти могильный сумрак. Сверкающий свет орудийного залпа озаряет башню бронепоезда и орудия, возле которых уныло и устало, в полусне стоят артиллеристы. По их движениям видно, что силы их истощились. Возле орудий кучи пустых орудийных патронов.
Незеласов сидел на ящике из-под патронов, серый, как мох. Пытаясь освободиться от давящего мрака ночи, ходит возле орудий прапорщик Обаб, без мундира, в грязной и мокрой рубашке.
— Орудия! Первое, второе — к бою! — бормочет в телефон Незеласов. — Вдоль насыпи! Прицел тридцать пять, трубка тридцать пять. Огонь!
Блеск света. Орудийные выстрелы.
— По кому вы бьете, господин полковник? — спросил Обаб, останавливаясь у смотровой щели. — Там — тьма тьмой.
— Не мешайте! Как дела на паровозе?
Обаб повторил:
— Машинист убит, помощник тяжело ранен.
— Юнкеров!
— Из юнкеров никто не умеет управлять паровозом, господин полковник.
— Чудовищно болит голова. И кажется, не спал целое столетие! А у коменданта крепости сейчас ужинают, затем сядут играть в преферанс. Варя приляжет на диван и будет читать. Ха-ха! Все как всегда.
Положим, не все так, как всегда. Пожалуй, даже далеко не так.
Действительно, гости собираются у домика коменданта Катина, и Сережа-юнкер берется за ручку двери. Но тут все слышат шепот подрядчика Думкова:
— Вершинин согласился выдать Пеклеванова. Верно!
— А сколько заплатили?
— Ведро царских золотых.
— Господа, не унижайте себя мыслями, что вы способны подкупить Вершинина, — слышен голос Вари.
— Позвольте, Варенька, — кричит Думков, — но ведь вы мне сообщили эту новость!
— Глупости! Когда?
— Господа, мы в гостях, сдержите свою нервность, перестаньте ссориться.
Сережа-юнкер раскрывает дверь квартиры полковника Катина и пропускает дам.
Все должно было бы происходить так, как думает, находясь в бронепоезде, Незеласов, — так, да не так.
Прихожая пуста. Надежда Львовна замечает Варе с неудовольствием:
— Мы оказались первыми?
— Вы, Надежда Львовна, вечно торопитесь.
— Ах, оставьте, Варя! Вы вот не забудьте спросить…
— Знаю, знаю.
— Не о Вершинине, голубушка. Вершинин меня совершенно не интересует, а придут ли за нами американские корабли.
Боже мой, как глупа, однако, эта старуха! Беззастенчиво, словно у себя дома, она громко говорит:
— Саша, наверное, накопил у себя в бронепоезде достаточно валюты. Он, может быть, продал пожалованные ему земли. Нам надоела война, мы желаем отдохнуть в Америке!
— Надежда Львовна, тсс…
— А что — «тсс»? Все хотят в Америку — только одни тихо, а другие вслух. Что, думаете, полковник Катин не хочет в Америку? Вы спросите-ка!
Через кабинет из спальни навстречу гостям идет полковник Катин. Расставлены столы с закусками, стоит у дивана стол для преферанса, Варя берет книжку, садится на диван… Все так, да не так.
У коменданта встревоженное и растерянное лицо. Он вдруг поворачивает назад.
Скрипит дверь спальни. Оттуда выходит врач Сотин. На вопросительный взгляд коменданта врач пожимает плечами, кланяется дамам и уходит. Комендант, забыв поздороваться с дамами, догоняет врача. На новый вопросительный взгляд врач отвечает тихо:
— К сожалению, у вашей дочери тиф.
— Верочка-а?!
Комендант возвращается к гостям, смотрит на них невидящим взглядом. Гости понимают, что в доме неладно, и Надежда Львовна говорит первые попавшиеся слова:
— А ведь в городе многие опять укладываются, утверждая, что за нами идут американские пароходы.
Комендант бормочет:
— Простите, это так внезапно… У моей дочери, кажется, тиф.
Ночь, грязь на дорогах действительно непролазная, по пояс. Увязали в этой грязи кони, люди, орудия, лопались постромки, ломались железные оси, колеса.
— И все-таки надбавь, товарищи!
— Подай орудия к Мукленке!
— Снаряды уже там приготовлены, вас ждем, товарищи!
— Меняй лошадей, у этих сил нету, надорвались.
— Бичей сюда, бичом коренника!
— Не видите, ослаб.
— Меняй, говорю, лошадей!
— Торопись, товарищи, торопись! Вдруг да Незеласов подкрепление получит!
— Орудие, главное, торопи!
— Пять верст только до Мукленки осталось!
— Да эти пять будто пять тысяч!
— А ты, Ермил, наддай!
— Наддали, Васька, да завязли. Как там Никита Егорыч?
— Здоров. Он вас торопит.
— Эй-эй, наддай, мужики!
— Плечом наддай, плечом!
— Бревнышки под колеса, бревнышки!
— Все тонет, Васька, в грязи!
— Мужиков, что ли, прислать на помощь?
— И мужиков и коней много, а вот грязь непроходима.
— Тонем, Васька!
— Тащи, мужики, орудия! Поспешай!
— Поспешаем, да непролазно.
— Владычица! Лабезникову ногу придавило!
— Бра-атцы-ы!..
— Владычица, за что же?!
Бронепоезд, ожидая союзников, отстреливался.
— Пали, пали, — пересохшими губами выкрикивал Вершинин, — обождь, и мы тебя подпалим: вон его сколько, мужика-то, прибывает.
Мужики прибывали и прибывали. Они оставляли в лесу телеги с женами и по тропам выходили с ружьями на плечах на опушку. Отсюда ползли к насыпи и окапывались.
Бабы, причитая, встречали раненых и увозили их домой. Раненые, которые посильнее, ругали баб звонко, а тяжелораненые подпрыгивали на корнях, молча раскрывали воздуху и опавшему листу свои раны. Листы присыхали к крови выпачканных телег.
Рябая маленькая старуха с ковшом святой воды ходила по опушке и с уголька обрызгивала идущих. Они сворачивали к ней.
Вершинин на телеге за будкой стрелочника слушал донесения, которые читал ему секретарь штаба.
Васька Окорок шепнул боязливо:
— Страшно, Никита Егорыч?
— Чего? — хрипло спросил Вершинин.
— Народу-то темень! А в город опоздаем.
— Тебе что. Отвечать всем миром будем!
Васька после смерти китайца ходил съежившись и глядел всем в лицо с вялой, виноватой улыбочкой.
— Тихо идут-то, Никита Егорыч. У меня внутри неладно.
— А ты молчи — и пройдет! Кою ночь не спим, а ты, Васька, рыжий, а рыжая-то жизнь, парень, с перьями, веселая.
Васька тихо вздохнул.
— В какой-то стране, бают, рыжих в солдаты не берут. А я царю-то почесь семь лет служил: четыре года на действительной да три на германской.
— Хорошо, мост-то не подняли… — сказал Вершинин.
— Чего? — спросил Васька.
— Как бы повели на город бронепоезд-то?
Васька уткнул курчавую голову в плечи и поднял воротник.
— Жалко мне китайца-то! А думаю, в рай он уйдет — за крестьянскую веру пострадал.
— А дурак ты, Васька.
— Чего?
— В бога веруешь.
— А ты нет?
— Никаких!..
— А впрочем, дело твое, Никита Егорыч. Ноне свобода. Только мне без веры нельзя — у меня вся семья из веку кержацкая, раскольной веры.
— Вери-ители!..
— Пусти ты меня, Никита Егорыч, — постреляю хоть!
— Нельзя. Раз ты штаб, значит, и сиди в штабной квартире.
— Снаряд, слышь!
Задребезжало и с мягким звоном упало стекло.
Вершинин вдруг озлился и стукнул секретаря.
— Сиди! А ночь как придет — пушшай костер палят. А не то слезет с поезда-то Незеласов и в лес удерет. А я поеду ближе к бронепоезду.
Вершинин погнал лошадь вдоль линии железной дороги, к бронепоезду.
— Не уйдешь!
Лохматая, как собака, лошаденка трясла большим, как бочка, животом. Телега подпрыгивала. Вершинин встал на ноги, натянул вожжи:
— Ну-у!..
Лошаденка напрягла ноги, закрутила хвостом и понесла.
Он хлестнул лошадь по потной спине.
Васька закричал с порога будки:
— Гони! Весь штаб делает смотр войскам! А на полковника етова с поездом его плевать. Гони, Егорыч!.. Пошел!
