Крушение - Соколов Василий Дмитриевич (серия книг .TXT, .FB2) 📗
— С ветерком! — улыбаясь, поддакнул Костров, но тут же посомневался, что немцы, конечно, поймут, раз мы неудачно наступали, значит, предпримем новую попытку, и они будут настороже.
— Э-э, дорогой мой, — приподнял палец Шмелев. — Ты должен быть психологом. После драки кулаками не машут. Верно?
— Известно, куда же махать, когда хруст в плечах не прошел!
— Именно так — хруст, — улыбнулся Николай Григорьевич. — А мы их после драки навернем так, что они и не опомнятся. И как можно скорее — нынешней ночью. Пока немцы будут тешить себя, что мы разбиты, обескровлены. Кстати… — обратился Шмелев к Аксенову. — До утра соберите мне точные данные о потерях в людях, в технике… Так вот, — вернулся он к прерванной мысли, — пока немцы будут тешиться, мы их и…
— Намахнем! — не удержался Костров и спросил, морщась: — Ну, а что же генерал, давнишний наш знакомый, не докумекал до этого?
— Котелок, наверное, не варит.
Шмелев прилег к стенке землянки спиною, задумался: «Каждый смотрит на вещи со своей колокольни. Быть может, Ломов и прав, когда он отчаянно хотел помочь городу. Но только эта помощь вышла для нас боком. Угробили силы… — Шмелев прикрыл ладонью глаза, рассуждал почти вслух: — Ночной бой. Забросаем траншеи и окопы гранатами, перебьем немцев. А поможет ли это Сталинграду? Поможет! Каждый убитый немец уже не встанет и не возьмет в руки оружие. Тут нужно будет бреши затыкать. И сам город, как гигантский жернов, тоже поглощает массу немецких войск. Тоже надо затыкать. А где резервы наскрести? Их и у врага кот наплакал». Николай Григорьевич посмотрел на Кострова и, вспомнив про Ломова, спросил, где он мог так близко сойтись с генералом.
— Из окружения когда выходили, там и встретились. Он в лаптях был…
Шмелев подумал, внутренне негодуя, что вот такой вояка пытается командовать, но внешне не подал вида. Смотрел на Кострова удивленными и как будто неверящими глазами.
— Честное слово, в лаптях, — уверял Костров. — И где он их раздобыл — ума не приложу. Я тогда еще отчитал его сгоряча. И сейчас как напомнил о лаптях, он тягу дал…
Николай Григорьевич рассмеялся и так безудержно хохотал, что в глазах проступили слезы.
— Где ты был раньше, — вытирая платком глаза, сказал Шмелев, — Припугнул бы лаптями, так, глядишь, и сбил бы с него спесь. Люди такой породы не любят, чтобы им напоминали о их ошибках. Свои грехи они умеют замазывать.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Между тем Ломов, покинув командный пункт дивизии, не поехал сразу в штаб фронта. Для него приехать с пустыми руками, доложить, что дивизия потеряла много сил, ничего не добившись, было равносильно тому, что отхлестать себя по непотребному месту. Командующий не терпел удручающих докладов. Поэтому Лрмов предусмотрительно заехал в другую часть, к артиллеристам. Тут он узнал утешающую весть: «катюши» смели все, выжгли залповым огнем, и пехота потеснила немцев, заняв первую траншею. Потеснила… Это уже здорово! С такими данными можно будет возвращаться в штаб фронта, не испытывая щемящего, постыдного угрызения совести. Вот только не спадал неприятный осадок от посещения дивизии Шмелева. Сперва Ломов колебался, доложить или нет, что временно отстранил его от управления боем. Если не доложить, не показать себя в глазах командующего строгим — упрекнет в слабости и безволии. Но он же, Ломов, и сам ничего не добился. Лучше бы этот скандал замять. Будь что будет. Ведь если начнут распутывать, то и ему, Ломову, влетит. «Что ж ты, хрен моржовый, скажет командующий. — Взялся сам управлять войсками, а ни шиша не достиг. Бить тебя мало!»
Рассудив таким образом, Ломов счел удобнее молчать. Брало верх опасение за свою карьеру. «А если Шмелев нажалуется, что вот, мол, приезжал представитель фронта, бросил дивизию в бой и погубил… Да и этот капитанишка… насчет лаптей… Нет, надо опередить. Мне веры больше», — подумал Ломов, решив наконец сразу, по приезде в штаб, доложить командующему о самоуправстве и неповиновении Шмелева. Что касается капитана Кострова, то генерал пока не хотел его трогать; всетаки неудобно, когда и старшее начальство узнает о лаптях «С этим мальчишкой расправиться легче легкого — не велика шишка. Заставлю язык прикусить», — порешил Ломов, уже катя по выжженной дороге на полевой аэродром.
Укачанный в дороге, Ломов смертельно хотел спать, но прилетев в штаб фронта, не урвал для отдыха и каких–нибудь полчаса, даже не перекусил, хотя время было уже послеобеденное. Он забежал в стоявшую на задах, возле обтрепанного терновника, полуторку с коробом, в которой работал и ночевал, а в случае бомбежки залезал под кузовом в глубокую щель. Но сейчас в районе деревни Ямы, куда командующий переместил свой пункт управления, не было частых беспокоящих тревог, разве только вынуждали укрываться одиночно появляющиеся самолеты–костыли, ведшие разведку, да наугад летящие из–за реки снаряды дальнобойных орудий… Поэтому перенос фронтового командного пункта сюда, на левый берег, утешал; река с широко раздвинутыми берегами защитно отдалила штабистов от пылающего города, от удушливой пыли, не оседающей даже по ночам, от беспрерывного канонадного гула, от всего, что заставляло дни и ночи сидеть в подземелье, отупляло ум и расшатывало уже подорванные нервы.
За рекой — совсем иначе, тут отдыхаешь душой и телом, можно спокойно стоять, неторопливо вразвалку ходить, зная, что опасность отдалена. Забравшись по подвесной лесенке внутрь полуторки, Ломов намерился было умыться, заменить пропыленную дорожную одежду на новую, тщательно оберегаемую и носимую редко, лишь в торжественных случаях, но идти сейчас в чистой отутюженной гимнастерке опрометчиво. «С какой стати я покажусь на глаза командующему в новом? Посчитает белоручкой, дескать, и сражения–то не видел, а докладывает. Нет, пойду в чем ездил. Пусть видит. Жаль, дырки на комбинезоне нет, принял бы за метку осколком», — шутя отметил Ломов и сбежал по лесенке на землю.
Блиндаж командующего был в уединенном месте — на отшибе. Это было просторное подземное сооружение, имевшее внутри ходы сообщения, лазы, отсеки, кладовую, спальню, рабочую комнату со множеством телефонов, и над всем этим лежали двутавровые балки, рельсы, бетонные плиты, а чтобы посторонний, чужой глаз не заподозрил, сверху все это присыпали землей, успевшей зарасти хрупкой зеленой лебедой.
Подойдя к блиндажу, Ломов оглядел себя, удовлетворенно отметив, что хотя вид у него и затрапезный, зато истинно фронтовой. Вот только что это ползет по верхнему карману? Какая–то красная букашка с черными крапинками на спине. Ах, да, безобидная божья коровка. Ломов смахнул ее пальцем, а минутой погодя удивился, увидев эту же тварь, ползущую по руке. Сбил резким щелчком. Затем шагнул было в приемную, но из–за обшитого тесом проема в стене наперехват ему выступил часовой, опасно вздернув автомат.
Из блиндажа вышел сам командующий. Не взглянув на Ломова и повернувшись к нему спиной, он сказал адъютанту, чтобы позвонил на северное крыло фронта и отыскал генерала Гордова, его заместителя.
— Андрей Иванович, — заговорил Ломов, — доложить хочу, я только что с северного крыла…
Еременко сосредоточенно о чем–то думал.
— Товарищ командующий, — снова начал впопыхах Ломов, — северное крыло перешло в штурм… Я засвидетельствовал своими глазами, как заняли первую траншею… Наметился несомненный перелом…
— Какой перелом! — возразил командующий, опираясь на палочку и болезненно морщась.
— Заняли первую траншею, успех наметился… — продолжал Ломов, но по выражению лица командующего догадался, что тот недоволен, и быстро переменил ход мыслей. — Да и недостатки имеются. Не могут у нас штурма вести. Да, не могут. Нет настоящего боевого наступательного порыва. Топчутся…
— Кто в этой медлительности виноват? — спросил командующий.
Ломов облегченно вздохнул. По его мнению, настал более чем удобный момент доложить о Шмелеве. И стараясь даже голосом подчеркнуть личное свое недовольство, доложил об отказе командира дивизии поднять людей в атаку, сославшись, дескать, что атака эта не подготовлена, выйдет боком…
