Крушение - Соколов Василий Дмитриевич (серия книг .TXT, .FB2) 📗

Василий Соколов

Крушение

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Когда спадут последние мартовские морозы и утихнут метели, когда вернутся теплые ветры, — до чего же хороши просторы России! В предрассвете еще стынет захолонувший воздух, а по утрам под ярыми лучами солнца млеют и оседают сугробы, пахнет талым снегом и потными дорогами.

Извечно молодая, гремящая на реках ночными льдами, с зеленой дымкой над перелесками, приходит весна. Все оживает, все нараспашку в трепетной и чего–то ждущей радости.

Весны бывают разные: сухменные и дождливые, спокойные и тревожные…

И еще одна весна пришла — весна военная. И хотя, как прежде, ворчали подо льдом реки, лопались на деревьях почки и молодая листва пробивалась к жизни — все было постылым. Встревоженные зарницы опаляли небо, и горестное чувство гасило улыбки на лицах.

У этой весны свои заботы и свое бремя.

Окопами и траншеями перепахана земля. Стволами орудий вздыбилась Россия.

Неутешливы были глаза матерей, грустно глядящих на дорогу: «Где–то сынок мой?»

Опаленные и порубанные стояли сады, и только неумирающие корни давали новые побеги. Прилетевший издалека белый аист долго и непонятливо вился над сожженной хатой, у черной ветлы, и, не найдя старого гнездовья, улетал на гнилое болото.

Война не хотела уживаться ни с весною, ни с самой жизнью. Опадали сугробы. Из–под снега нет–нет да показывались каски, зеленые и серые шинели, потом руки, потом лица с побелевшими на морозе глазами.

Зима хоронила трупы. Весна их возвращала.

Битвы начинаются в штабах. Бескровные поначалу, скрытые, исподволь копящие громадную силу, эти битвы с карт и боевых приказов переходят на поля, ввергают в дело людские массы, энергию динамитных и пороховых зарядов, ударную силу брони и железа, выносливость моторов и мышц…

До той поры, пока не приведены в движение армии, воюют умы. От этой бескровной битвы, зреющей в головах полководцев и штабистов, во многом зависит победа или поражение в недалеком будущем.

Штабы бодрствовали ночи напролет, штабы воевали.

В кремлевскую квартиру Верховного главнокомандующего поступали донесения войсковой и агентурной разведок. Сталин прочитывал их, морщась. Командование фашистских войск ускоренно пополняло свои силы на Восточном фронте, готовясь к решительным действиям. Основные ударные силы и средства немцы сосредоточили против Советского Союза, тогда как против западного противника держали всего лишь до двадцати процентов второстепенных войск из наскоро собранных резервистов. «Львиная доля выставлена против нас, и с начала лета они развернут активные действия. Но где, с какого направления ждать удара?» — думал Сталин.

Работники Ставки и Генерального штаба уже не раз докладывали ему о том, что немцы с весны предпримут активные наступательные действия ради того, чтобы выйти широким фронтом на Волгу и советско–иранскую границу. «Это будет направление главного удара, который замышляет враг в сорок втором», — замечали они, утверждаясь в этом своем мнении.

Сталин молчал, держа пока при себе окончательное решение. Наконец, в середине марта было передано ему письменное донесение, в котором, между прочим, указывалось: «Подготовка весеннего наступления подтверждается перебросками немецких войск и материалов. Не исключается, что решительное наступление немцев на Восточном фронте будет предпринято при одновременном выступлении Японии против СССР и нажиме со стороны немцев на Турцию с целью принудить ее к пропуску немецких войск на Кавказ».

Возвращая это донесение начальнику Генерального штаба Шапошникову, Сталин, прищурясь, спросил:

— Верите, Борис Михайлович?

— Верю, — кивнул Шапошников.

— Слишком легко верите, — с упреком заметил Сталин. — Поход новоявленного Наполеона на Восток вероятен, к тому же он подталкивает Японию, чтобы та ввязалась скорее в войну и облегчила ему бремя… Но у немцев осталась пока нерешенной ближайшая военно–политическая задача. Вот она… — И, шагнув к карте, Сталин провел непогашенной трубкой прямую линию в сторону Москвы. Горящие угольки посыпались из трубки на ковер.

Шапошников предусмотрительно замял их.

— Дымить будет этот фронт, — заметил Сталин.

Проходили дни. Солнце било в окна, с крыш срывались сосульки, разбиваясь о камни… Время поджимало. Верховный главнокомандующий все еще медлил принять решение в выборе главных стратегических направлений, и резервные войска в ожидании броска вынужденно стояли под Москвой, в лесах и селениях ближних к столице областей.

Между тем Сталин, в ком политик брал верх над полководцем, порой сам колебался, какое решение принять. Тогда он вызывал к себе тех, кому доверял, и, выслушав их доводы и предложения, иногда соглашался с ними.

В кремлевскую квартиру он теперь часто приглашал генерала армии Жукова. Последнее время Сталин относился к нему уважительно. Не то, что было раньше, в первые месяцы войны, когда неудачи на фронтах выводили Сталина из себя. И тогда перепадало всем, в том числе и Жукову…

Но после сражения под Москвой, где Жуков проявил необычайный полководческий дар, Сталин уже не питал к нему чувства неприязни: И то, что он приглашал его к себе на квартиру и советовался с ним по очень важным делам, давало основание Жукову так думать.

— Нынешнее лето будет: окончательной проверкой крепости нашего общественного строя и способности армии выдержать напор, — заговорил Сталин, едва они однажды мартовским вечером вошли к нему на квартиру.

Генерал армии не торопился отвечать, ожидая, что Сталин скажет дальше.

— Переломный будет год, — устало говорил Верховный. — Нам придется одним тягаться с разбухшей Германией и ее друзьями по принуждению… Одним…

— Почему? А союзники разве не помогут? — не утерпел Жуков.

— «Харрикейны» вон шлют без запасных частей. И свиную тушенку. Пробовал, хорошая тушенка?

— Ничего, есть можно, — улыбнулся Жуков. — Особенно в полевых условиях. Мороз дерет, хлеб мерзлый… Горячая пища не вовремя доставляется. А тушенка всегда в запасе, поддел банку штыком и — готовый обед…

— Пусть везут, но только не обманывают, — перебил Сталин и поморщился. — Они хотят отвоеваться нашей кровью. Русской кровью.

Сделав паузу, он заговорил о втором фронте, посетовал, что союзники не скоро раскачаются. Сталин усомнился, что англичане и американцы смогут в сорок втором году высадить армии вторжения в Европе; скорей всего, они предпримут боевые действия в других районах, где война будет сулить им выгоду.

— На чужом горбу хотят в рай въехать, — вставил Жуков.

— На это они ловкачи. Загребать жар чужими руками, — проговорил Сталин.

— Но, а как же быть с заверениями Черчилля и Рузвельта? Ведь они обещали второй фронт в Европе открыть в сорок втором году? — спросил Жуков.

— Им веры нет, — махнул рукой Сталин и тут же заметил, что он надеется лишь на то, что Рузвельт, этот умный и дальновидный президент, примет все меры к тому, чтобы оказать нам более существенную материально–техническую помощь, чем она поступала от них до сих пор.

— Помогать они будут, даже если просить не станем. Никуда не денутся, — добавил Сталин.

— Вы так думаете? — поднял брови Жуков.

— Конечно, сама жизнь диктует им эту необходимость, — сказал Сталин. — Большевизм они не принимают, поперек горла им стоим. Но и сильную Германию не потерпят, в противном случае она, как удав, проглотит их.

Неслышно, в меховых тапочках, вошла пожилая женщина. Выждав удобную паузу, она спросила, можно ли подавать на стол.

Иосиф Виссарионович кивнул, и она поспешила на кухню.

Потом, когда стол был накрыт, Сталин сам откупорил бутылку сухого вина. Выпили молча, сразу налили по второй, но Жуков не захотел больше пить. Он не любил решать дела, если голова была затуманена. Особенно здесь, у Верховного главнокомандующего, когда каждое слово и каждый жест имели значение.