Лицом к лицу - Лебеденко Александр Гервасьевич (книга регистрации .txt) 📗
В годы войны американцы приглядываются к огромной системе российских железных дорог с гигантским будущим. Под это хозяйство они предлагали займы Керенскому, снабжают его вагонами и паровозами, требуя при этом введения на дорогах, да и во всей стране, военных порядков.
Военные порядки вообще очень нравятся американским демократам. Они за Корнилова. Они настраивают Духонина на захват власти Ставкой. Они за германскую жандармерию, за белых генералов, за всех, кто согласен охранять русское добро для большого американского бизнеса.
Меньше всего их устраивают большевики. В годы революции главой дипломатического корпуса в Петрограде был седой, похожий на залежалый лимон посланник Соединенных Штатов Френсис. Ему нельзя было отказать в даре предвидения и в трезвой оценке всего происходящего в России. Он покровительственно относился к Керенскому, видя в нем подходящую фигуру для роли будущего ставленника нью-йоркских монополий, но требовал от него введения военной диктатуры. Еще больше его устраивал бы в качестве русского премьера кандидат в миллиардеры, пока еще ходивший только в ста миллионах, — Терещенко.
24 октября, в канун Октябрьского переворота, Френсис требовал от Вашингтона присылки в Россию американских войск, настойчиво запрашивая при этом, можно ли в России действовать так, как в Китае.
Перебравшись в Вологду, он закупил лично для себя горы первосортного льна.
Этот человек был полностью в курсе большого бизнеса Уолл-стрита, имя которому «война и мир», но мир по-американски.
Октябрьская революция сорвала тяжелый занавес над всем этим шулерским притоном. Гипнотические чары расшитых мундиров, фраков, дорогих гарнитуров, наигранных поз, выработанных улыбок больше не действовали. Все тридцать четыре посольства почувствовали себя осажденными бастионами в сердце чужой страны и пожалели о том, что они не объединены в одном дипломатическом квартале, как в Китае. Ненависть к Республике Советов сочеталась с быстро растущими надеждами на сказочное обогащение. Начиналась бешеная игра, охватившая все посольства, — ставки были грандиозны, предвиделся небывалый в истории грабеж, прибыли, не снившиеся ростовщикам Бальзака. Препятствие же было только одно — власть Советов.
Когда Леонид Иванович Живаго вошел в кабинет мистера Грейса, достопочтенный джентльмен из Кливленда ходил по комнате, заложив пальцы в верхние карманы жилетки и насвистывая не совсем правильно на мотив «Ах вы, сени, мои сени», подслушанный на одном из концертов.
Белобровый, в очках с белой оправой, отчего он казался вымазанным сметаной, американец сидел за конторским бюро и писал в толстый блокнот с нерусской, цвета слоновой кости, глянцевой бумагой.
Грейс подошел вплотную к Живаго, улыбнулся одной из лучших улыбок в своем несложном репертуаре, пожал руку гостю и подвел его к белобрысому американцу.
— Я позволил себе побеспокоить вас, господин Живаго, прежде всего для того, чтобы познакомить с господином полковником Каули. — Полковник поднялся и пожал руку Леонида Ивановича, прошипев что-то неразборчивое. — Кроме того, мне надо сообщить вам, что завтра я уезжаю в Европу. Американскими руководящими кругами приняты весьма важные решения — полагаю, для вас далеко не безынтересные. Я еду к господину Дрину, который будет руководить нашими интересами в Восточной Европе, и, может быть, повидаю самого Герберта Гувера.
Живаго медлительными наклонениями головы с четким английским пробором время от времени свидетельствовал о том, что он слушает с величайшим вниманием.
— Всем хорошо известно глубокое сочувствие американского народа к вашей стране, господин Живаго. Мы не оставляем вас в беде. Судьбы России интересуют не только президента и Государственный департамент, но и широкую американскую общественность. Помимо прямой помощи России, оказываемой нами на Севере и Востоке, примят план экономической помощи всем народам Восточной Европы. Господин Гувер поставлен во главе огромной организации, с капиталом в сто миллионов долларов, «American Relief Administration». Мы дадим голодающим народам Европы муку, рис, мясо, консервы. Народы воочию убедятся в добром желании Америки установить мир и порядок на Востоке. — Грейс подсел поближе к Живаго и жестом не дипломата, но доброго парня взял его за руку. — Наш общий враг — это большевизм. Все мероприятия, какие могли бы внести решительные изменения в хаос, царящий в этой богатой и многообещающей стране, наталкиваются на сопротивление большевиков. Поэтому одновременно с помощью принят и план борьбы с большевиками… «Анаконда-план». Здесь первую скрипку будет играть Англия. Господин Черчилль — большой мастер на такие дела. На данном этапе у нас с ним не будет разногласий. Но Америка имеет свои интересы.
— Да, свои интересы, — веско уронил Каули.
— То, что вы связаны с посольствами, — совсем не плохо.
— Это будет полезно, — аккомпанировал Каули.
— Я слышал о плане окружения большевиков, — сказал Живаго. — Слышал и о помощи союзников. Мы, русские, хотели бы, чтобы с какой-нибудь высокой трибуны ясно и отчетливо было сказано, что союзники ставят своей целью восстановление союзной с ними «Великой, Единой и Неделимой России».
Грейс поморщился и отсел дальше. Каули стряхнул пепел с сигары на глянцевитый блокнот.
— Да, «Единая», «Неделимая»… Я боюсь, что неосторожное обращение с этим лозунгом может повредить делу, может оттолкнуть эти многочисленные народы, населявшие прежнюю Россию.
— Но они будут населять и будущую.
— Президент Вильсон, — сказал Каули, — оставляет право самоопределения за всеми народами.
— Но русский народ никогда не соглашался на расчленение страны, на нарушение суверенитета…
— Народ, суверенитет… — пренебрежительно воскликнул Каули. — Громкие слова. Пустое содержание…
— Господин Живаго, — поднялся во весь рост Грейс, — деловой мир имеет свои законы. Мы знаем вас как человека широких взглядов. Сентиментальность погубила не одно хорошее начинание. Мы могли бы оставить вас наедине с большевиками.
— Нет-нет! — вырвалось у Живаго.
— Конечно, нет! — добродушно усмехнулся Грейс. — Я убежден, что встречу у вас полное понимание нашей линии поведения, и поэтому перехожу к текущим делам. Полковник Каули имеет вам кое-что сказать.
Каули провел белой мясистой рукой по белым волосам.
— Господин Живаго, вы связаны с мистером Тенси?
— Да.
— Это — блестящий работник в своей области. Следует укреплять связь с ним.
Живаго поклонился.
— У него слабость к рискованным экспериментам. Он работал на Востоке и чувствует себя здесь как в Китае. Конечно, пока большевики у власти — это единственный приемлемый модус. Мне известно, что он готовит, то есть помогает осуществить, восстание к моменту наступления белых войск. Мы сочувствуем этому, но хотели бы остаться в стороне. Наша агентура не должна непосредственно вмешиваться в это дело. Наш час еще не пришел. Итак, создавайте офицерские организации, копите оружие, привлекайте эсеров, пусть проникают в армию. Они имеют опыт разложения воинских частей. Ставьте нас в известность о всех планах Тенси. Сейчас наши интересы совпадают. Со временем они могут разойтись. Мы хотели бы иметь уверенность в том, что вы лично и ваша группа, в особенности если она окажется у власти, сочувственно отнесетесь к созданию благоприятных позиций для американского капитала в России. Мы ведь не мечтаем, как другие, ни о каких территориальных приобретениях. Мы хотим торговать. — Каули улыбнулся как-то совсем по-иному, и из-за полковника-дипломата выглянул биржевой маклер.
Живаго смотрел суше, строже, словно он почувствовал под собою министерское кресло.
— Будущая Россия не забудет помощи Америки, — сказал он. — Вы можете уверить в этом мистера Дрина и мистера Гувера…
— Собаки! — шептал про себя Леонид Иванович, спускаясь по лестнице. — Хотя бы постеснялись. Мука, консервы, то, что гниет у них без шансов на продажу…
— Фыркает, — сказал Грейс, когда они остались вдвоем с Каули.
