Дунай в огне. Прага зовет (Роман) - Сотников Иван Владимирович (книги онлайн полностью бесплатно .TXT) 📗
И вот встреча!
Немецкий город Торгау на правом берегу Эльбы сильно разрушен. Кавалькаду американских генералов и офицеров, за которыми следовали корреспонденты, в Торгау встретили советские офицеры. Их лица строги и просветлены. В их глазах нескрываемое сознание своей силы, гордости. Держатся они с достоинством, как хозяева. Максиму так и хотелось спрыгнуть с машины и броситься им на шею. Сдержался он с трудом.
На берегу реки через дорогу вывешены красные полотнища с приветственными лозунгами. Высокое здание справа украшено портретами Рузвельта, Черчилля, Сталина. Фронтовые девушки-регулировщицы красивым взмахом флажков пропускают машину за машиной. В каждой из этих девушек с веселыми улыбчивыми лицами Максиму мерещилась Оля. Жива ли, здорова? Где она сейчас, милая славная подруга?
Оказывается американских гостей везли прямо в ставку маршала Конева. Он самолично встретил их у ворот строгой немецкой виллы, где размещался его штаб. Максим вспомнил, как повстречался с Коневым на корсунском поле, когда везли мертвого Штеммермана. Конев был тогда еще генералом. И вот снова встреча. Маршал вроде раздался. Могучего телосложения, с огромной лысой головой (тогда он был в летном шлеме), он выглядел сейчас празднично и хозяйственно властно, как и подобает крупному военачальнику, пришедшему сюда с мировой победой. Вместе с тем он держался просто и приветливо, как радушный хозяин, который и гостям рад, и себе знает цену.
За столом было шумно и весело. Заздравные тосты беспрестанно провозглашались с обеих сторон, тосты дружбы и привета, тосты добрых обещаний и пожеланий.
Дух дружбы был столь силен, что казалось, его никому не разрушить. Но что покажет время? Укрепится ли эта великая дружба товарищей по оружию, по страданиям, по крови, или ее разрушат те, кому старое дороже мира и человечности?
После обеда в честь гостей был дан концерт. Хор советских солдат исполнил американский национальный гимн. Они выучили текст гимна, ни слова не зная по-английски. Затем выступила балетная группа. У американцев разгорелись глаза. Девушки были очень изящны, их движения женственны, грациозны, пьянящи.
— Это балерины? — спросил Ярош, восхищенный их танцем.
— Нет, просто девушки-воины, — пояснил Максим, успевший уже познакомиться с исполнительницами.
Вечером гости прощались. Конев подарил американскому генералу Брэдли коня, рысака-красавца под седлом. Брэдли в ответ подарил свой джип.
Американцы уехали — Максим и Ярош остались. Чех доставил Максима в редакцию фронтовой газеты, а сам поехал догонять части чехословацкого корпуса, который вместе с советскими войсками стремительно продвигался по чешской земле.
Глава шестнадцатая
ТЮРЬМА БЕЗ РЕШЕТКИ
День за днем война гремит и грохочет в горах Словакии.
Подобревшие апрельские дни стали радужнее и просторнее. Будто выше поднялось небо и шире раздвинулся горизонт. Звончее зашумели горные потоки, и только что почерневшие крутые нагорья вдруг засветились еще робкой прозеленью с первыми цветами. Синий воздух как бы загустел, и по утрам хоть пей его: так он свеж, чист и живителен. Под лучами потеплевшего солнца покраснели обветренные лица бойцов, громче зазвучали их голоса, шире и тверже сделался шаг. И с каждым днем все ощутимей дыхание весны, дыхание победы!
На пути к Моравской Остраве полк занял горное селение, возле которого был только что создан концентрационный лагерь. Заключенных привезли строить укрепления. Выскочив к лагерю, солдаты на миг застыли, пораженные открывшейся картиной. Сотни людей облепили колючий забор и повисли на проволоке, вцепившись в нее руками. Широко раскрытые глаза их выражали смесь самых противоречивых чувств: оцепенение и порыв, еще неугасший испуг и бьющую ключом радость. Секунда-другая, и мертвую тишину взрывают крики разноязычной тысячеустой толпы:
— Ура, русские!
— Вивио совет!
— Эльен демокрация!
— Салют Москва!
— Ать жие Руда Армада!
— Сенкью, русские!
— Траяска Совет!
— Родные, спасители, герои, ура!..
А когда солдаты бросились на проволоку и стали рубить ее, вся эта разноплеменная масса кинулась навстречу своим освободителям.
Пожилой исхудалый француз с совсем седой головой, схватив за руки Павло Орлая, долго не выпускал их:
— О, Совет! Сталинград! Же ву при! О, спасибо!..
— Ничего, папаша, ничего, живи себе, будь здоров. Помни только, за счастье бороться надо.
— О, да, да! — кивал тот головой в такт каждому слову солдата, хоть едва ли понимал весь смысл их. Но он уверен, русский не может, ничего не может сказать ему нехорошего и неверного, раз он дает ему самое главное и дорогое — свободу и жизнь.
Тонкий маленький итальянец никак не хотел выпустить из объятий Веру Высоцкую, которая так терпеливо слушала его скоропалительную речь. Черный как смоль грек завладел Демжаем Гареевым и уж в который раз обнимал молодого казаха.
— О, друг, большой друг!.. — твердил он по-русски, видимо, единственно известные ему слова, беспрестанно мешая их с греческими и латинскими словами: виктория, победа, салют, о, аргус!
Матвея Козаря остановил бывший польский солдат:
— Естем жолнежэм, естем жолнежэм, — повторял он, расспрашивая, можно ли ему теперь возвратиться в новую польскую армию.
Березина поймал высокий сухопарый англичанин. Он очень рад, что советский офицер понимает по-английски, и все объяснял ему свою судьбу. Он простой лондонский рабочий-металлист. Его ждут жена и две дочери. Сам он сражался в Дюнкерке. Черчилль отвел все дивизии, а три оставил на съедение немцам, чтоб была видимость борьбы за Францию.
— Мое сердце навеки с вами, — повиснув на шее у Румянцева, все твердил ему по-немецки молодой голландец. — Советский Союз — свет, люмен, солнце! Советская армия — армия геркулес.
Русские девушки окружили Голева и без конца расспрашивали, можно ли им идти домой, не надо ли каких документов. Старый уралец долго ходил от группы к группе, все высматривая свою Людку.
Березин встал на повозку и с импровизированной трибуны обратился к тысячной толпе, вызволенной из фашистской неволи. Он заговорил сначала по-русски, затем по-английски, и его слушали, затаив дыхание. Слово правды, которая так редко прорывалась за колючую проволоку, теперь звучало пламенно и открыто, обещая людям жизнь, мир, счастье, и в ответ подолгу не смолкало штормовое «ура» и без конца повторялись слова привета и благодарности: салют, эльен, вивио, ать жие, наздар, рот фронт, виват, ура!
Всю дорогу только и разговору, что об освобожденных, об их судьбе и их будущем.
— Всем тяжела неволя и всем нелегко, а вашим людям всех труднее, — говорил Березину Стефан Янчин. Его партизанские роты все еще следуют с полком и на пути в район действия чехословацкого войска на деле постигают советскую тактику современной войны.
— Почему труднее? — переспросил Григорий, шагая рядом.
Мысль Янчина не сложна. Люди из капиталистических стран не знают истинной свободы. Они и на «свободе», что в тюрьме без решетки, тогда как советские люди немало пожили по-настоящему свободно, и им труднее за решеткой. Может, и труднее, согласился Березин, однако у них крепче закалка, они сильнее духом, а раз так, они и вынесут большее, вынесут невыносимое, чего не выносит никто. Затем речь о другом — о буржуазных свободах. Их было немало в довоенной Чехословакии.
— А жизнь — тюрьма без решетки! — повторял Григорий слова Янчина.
— Да, все же тюрьма, и нам это было виднее всего, — подтверждал словацкий партизан. — Я вот не был ни в концлагере, ни в канадах и америках, я не голодал даже, меня никто не арестовывал, не бил, не пытал. Я просто жил дома, но и дом — неволя. А пришли гитлеровцы — началась война, — поверите, быстрее понял: лучше смерть в борьбе, чем жизнь в неволе.
На привале к Янчину с Березиным подсел уралец Голев.
