Привала не будет (Рассказы о героях) - Соколов Василий Дмитриевич (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
Командир присел вместе с Алгадаем, начал рассказывать о норове пулемета, о его капризах, о том, как лучше обращаться с ним в дождливую погоду, в зимнюю стужу… Командир показал все приемы ведения огня и способы быстрого устранения задержек, — а их оказалось более десяти! А потом заставил самого Алгадая проделать все заново.
Скуластое лицо солдата вспотело, одутловатые щеки были перепачканы ружейной смазкой, и только живые черные глаза блестели озорно и весело — доволен!
Так, день за днем, Алгадай изучал пулемет. Военное дело становилось его профессией.
А немного позже Алгадай получил боевое крещение.
Бой разгорелся у безвестной речушки, которая и на карте не была обозначена. Немцы, сбитые с укрепленного рубежа, старались пройти речку по деревянному мосту. Но им помешал Алгадай. Ночью он прокрался к самой речушке и в камышовой заводи поставил пулемет. И когда рассвело, Алгадай увидел вражеских солдат, дал им возможность стянуться к речке, а потом встретил упорным пулеметным огнем.
Немцы, видимо, одумались, кинулись прочь от моста, пытаясь перейти речку вброд. И вновь напоролись на огонь притаившегося пулеметчика.
Без устали поливая врагов свинцовыми вихрями, Алгадай приговаривал:
— Давай! Давай!
После боя товарищи спросили его:
— Зачем ты кричал «давай, давай»?
Алгадай подумал и усмехнулся, показав крупные белые зубы.
— Батыр сам понимает, — ответил он, — если врагов мало, он должен их приманивать… А моя машина работала как часы.
Победа сопутствовала Алгадаю в ратном деле. Недаром вскоре ему присвоили звание гвардейца. Командир отлично помнил свой первый разговор с Алгадаем. Приколов к его гимнастерке гвардейский знак, он не преминул спросить:
— Что же, теперь дело за Джамбулом. Песни эскадрой просит.
В тот же день Алгадай вместе с боевыми товарищами написал отцу письмо. И старый акын откликнулся фронту песней «Ответ сыну»: [1]
Песня понравилась гвардейцам. Народный акын пел о живой истории эскадрона. Песня застала в походах, на пыльных дорогах. Эта песня теперь шагала рядом.
…Март 1943 года. Месяц бездорожья и весеннего брожения соков земли. Лопаются почки на деревьях, слышен в ночной теплой тиши шорох: может, вылез из палых прошлогодних листьев еж, или это шуршит молодая, пробившаяся трава?..
Сражения переметнулись в глубь западной стороны. Много было пройдено путей-дорог, много взято с боя городов и сел. Для солдат, которых встречали исстрадавшиеся материнские руки и улыбки девчат, радость ликования порой сменялась огорчением. Трудное бездорожье. Вязок раскисший чернозем, ни пройти, ни проехать. На сапогах пудовые комья грязи, — точно подвешенные гири. Дороги стали не в счет — расползлись, потонули в лужах воды, и машины, лишь одиночные, ползли напрямик по целине, где было также вязко и спасала только не совсем оттаявшая земля.
Но приказ неумолимо звал идти вперед, прорываться.
И в эту распутицу героиней сражения стала летучая пехота — кавалерия.
Эскадрон, в котором служил Алгадай, вместе с полком ушел в рейд по тылам и вырвался под Синельниково. И тут попал в крутой переплет.
Неприятель вынудил советских конников спешиться, залечь в цепи у стен города. Разведка донесла, что фашисты с часу на час затевают контрудар. Поздним вечером узнал об этом командир эскадрона. Опасность встревожила его: об окопах, траншеях не приходилось и думать, попробуй рыть, коль земля набухла водой.
И видать, не напрасно говорится, беда не приходит в одиночку. Продукты в эскадроне были уже на исходе, и бойцы делили между собой сухари, докуривали последние щепотки табаку. Мокрые, двое суток просидевшие в седле, бойцы измаялись.
— Сдюжим, товарищ? — спросил командир, встретив воина-казаха, которого полюбил за деловитость и природный ум.
Алгадай ответил не сразу.
— У нас в кишлаках, — заговорил наконец он, — песня ходит: «Зверь перед смертью от страха дрожит и на открытое место бежит».
По настроению солдата, спокойному и житейски мудрому, командир видел, что нужно принять бой и ни в коем случае не покидать завоеванного рубежа. Он решился прибегнуть к маневру. Самый верный и смелый шаг — наносить жалящие, искрометные удары там, где враг этого удара не ждет.
…Ночью Алгадай, взяв пулемет, вместе с напарником пошел в село, которое никем не было занято и представляло нечто вроде «нейтральной полосы». Они влезли на чердак крайнего дома. Мимо этого дома тянется дорога, и немцы скорее всего попытаются по ней наступать…
Едва забрезжил рассвет, как Алгадай тонким слухом степного жителя уловил неблизкий клекот моторов в пропитанном влагой воздухе. Скоро пулеметчики увидели четыре автомашины с вражескими автоматчиками.
Алгадай сумел взять под обстрел эти машины раньше, чем они успели остановиться. Как мешки, падали на землю сраженные немцы.
Лучшего начала и ожидать не приходилось. Боец-напарник радовался за Алгадая, который, по его выражению, «здорово дал прикурить немцам».
Второпях немцы, очевидно, не разглядели, в каком именно доме засел советский пулеметчик. Им также, наверное, мерещилось, что они имеют дело не с одним-двумя бойцами, а с целым подразделением, очутившимся в селе. Поэтому неприятель навалился на село яростным огнем. От зажигательных пуль сразу воспламенилось несколько соломенных крыш. И самое опасное случилось в момент, когда враг начал пробивать огнем дом за домом. Мины рвались уже возле хаты, на чердаке которой сидел Алгадай с приятелем. Они ухали с противным визгом, вырывали с корнем вишневые деревья в палисаднике, осколки обивали глиняную штукатурку стен, дырявили крышу, взбивая соломенную труху. Алгадай оторопел, невольно поддавшись чувству страха. И неожиданно послышался ему чей-то далекий, строгий голос, ссохшимися губами Алгадай прошептал:
Перед глазами зримо всплыло увядающее, иссеченное морщинами, неумолимо строгое лицо Джамбула. И Алгадаю стало неловко за себя. К нему вернулось столь нужное в этот миг самообладание, и он терпеливо ждал конца обстрела.
Хата, к счастью, уцелела. Все реже и глуше рвались мины.
