Танкист-штрафник (с иллюстрациями) - Першанин Владимир Николаевич (мир бесплатных книг .TXT) 📗
– Алексей Дмитрич, – обратился он ко мне по имени-отчеству, – вы наш командир и сегодня хорошо нас защищали. Мощи имеют большую силу. Маманя к батюшке в старую церковь по осени за тридцать верст ходила. Ведро меду отнесла, а он сподобил ее кусочком мощей на две ладанки…
– Ну и поп, – засмеялся кто-то. – Мощи на мед меняет!
Никон никак не отреагировал и сказал, что мощи спасали их с крестным уже полгода. Но вот крестного сегодня убили, и теперь святые мощи будут спасать меня. Я был атеистом, комсомольцем и в Бога не верил. Носить крестик, да еще с какими-то мощами, казалось мне ненужным, глупым пережитком. Но не хотелось обижать Никона.
– Слушай, Никон. Но ведь не сберегли эти мощи нашего сержанта. Почему они меня должны сберечь?
– Сберегут, – упрямо повторял парень. – С нашего района никого уже в живых не осталось, а меня пули облетают. Наденьте крестик, сделайте милость.
Разговор принимал какой-то ненужный оборот. Попы, мощи, крестик… Федор Шевченко – член партии, а я у него заместитель, хоть и штрафник.
– Нельзя мне кресты носить, – решительно ответил я, – как комсомольцу и командиру.
– А ты его в карман положи, – посоветовал механик-водитель Николай. – Эй, Никон… ладанку в кармане можно носить, силу не потеряет?
– Не потеряет, – заверил Никон. – Лишь бы в душе Бог жил. А он в каждом человеке живет.
– Все, хватит про Бога. А за крест и ладанку – спасибо.
Я положил ее в нагрудный карман гимнастерки под комбинезон и отправился спать в танк. Ребята помалу засыпали, затихли разговоры. Заснул и я. С двух до четырех отдежурил на посту, потом лег досыпать уже в шалаш. Распихивая в темноте бойцов, подумал, что сегодня никуда спешить не надо. Место мне нагрели, и я мгновенно погрузился в сон.
Одной из причин нашей вынужденной дневки было состояние раненых. Мой командир взвода Миша Глазков по-прежнему едва поднимался. Контузия оказалась сильной. Иван Герасимович сказал, что ему надо полежать еще минимум сутки. Тяжело и долго умирал раненный в живот танкист. Он был без сознания. Для умирающего соорудили крохотный шалашик и уже вырыли могилу. У Гоши опухла культя. Иван Герасимович возился с ним у костра, выдавливая из-под кожи всякую гадость, обрабатывал культю какими-то мазями. Гоша сучил ногами, по лбу ручьем стекал пот. Спина у танкиста, получившего мелкие осколки в лопатки, распухла, словно подушка. Ему тоже меняли повязку, наливая, как и Гоше, трофейный ром. Другого обезболивающего, кроме спирта и рома, у нас не было. Спасибо Шевченко и Ивану Герасимовичу, что сумели сохранить.
С моей «тридцатьчетверкой» возились сразу три механика-водителя и Мотыль с Юриком. Юрик больше балагурил, и я приказал ему разобрать и почистить пулеметы. Мимо меня прошел разжалованный капитан, бывший командир сгоревшего БТ. Мне было неудобно, что своим заместителем Шевченко назначил меня, а не капитана. Я поздоровался с ним.
– Лихо вы в Т-3 врезали! Если бы не вы, досталась бы нам болванка.
Капитан, а теперь сержант странно посмотрел на меня и козырнул.
– Спасибо за благодарность, товарищ сержант. Большая честь.
И пошел дальше. Я догнал его и дернул за руку:
– Чего выделываешься? Мы оба на равных – штрафники. По-человечески умеешь разговаривать?
– В армии не разговаривают, а отдают команды и выполняют их.
Мне показалось, что бывший капитан выпивши. Я отпустил руку и пошел к Шевченко. Тот сидел с адъютантом Олегом и своим единственным уцелевшим разведчиком. Я присел рядом и прямо спросил:
– Почему вы капитана в заместители не назначили. Все же командир роты и опыт больше?
– Что, столкнулись с ним? – усмехнулся Федор. – Я тебе отвечу. Этот сопляк единственный бой когда-то удачно провел и пошел на повышение. Лучше бы он на х… пошел! Гонор, самоуверенность, водка не в меру. Четыре «тридцатьчетверки» за пять минут из-за его пьянки и дурости накрылись. Вместе с экипажами. Да еще ребята погибли, которые спасать их пытались. Там противотанковые мины вперемешку с противопехотными натыкали. Экипажи заживо горели у остальных на глазах. Он свою вину не искупил. Слишком много на нем крови.
Покормили людей остатками продуктов. Собрали все, что имелось. Получше – раненым, а остальное – кому что. Нашему экипажу и трем десантникам досталась баночка трофейного искусственного меда, стограммовый кусочек шпика (тоже трофейный) и кучка давленных сухарей, которые Юрик принес в пилотке. Проглотили в момент, а в желудке пусто, как и не ели ничего. Можно было сварить грибов или вскипятить чаю, но крошечный костер Шевченко разрешил разжечь только для нужд Ивана Герасимовича, промывать раны.
Никон, привязавшийся ко мне, рассказал, за что попал в штрафники. В кругу солдат затеяли разговор о Боге. Парень, не думая, ляпнул, чему учили родители. Что насилие – грех, убивать – еще больший грех, и люди должны жить в мире.
– Ты к чему бойцов призывал? – допрашивали Никона в особом отделе. – С фашистами, что ли, мириться? У тебя башка работает? В Сталинграде люди до последней капли крови дерутся, а ты агитацию развел. Штык в землю, и немца обнимать? Ты разницу между Отечественной войной и Мировой капиталистической чуешь? Там за мешки с деньгами людей гробили, а мы Родину защищаем. Значит, для тебя Родину защищать – грех?
Простодушный парень наговорил столько лишнего, что трибунал без колебаний вынес приговор: пять лет лагерей с заменой на месяц штрафной роты. Кстати, крестный отец Никона не бросил мальчишку и вызвался вместе с ним в особую роту Крылова. Я не верил в предчувствия, но Никон, разбирая свой мешок, надел чистую рубаху и деликатно посоветовал мне побриться, протянув бритву покойного крестного. Я спохватился, что действительно дня три не скреб свою реденькую щетину, и побрился. Насчет белья сказал ему:
– Ты брось поповские настроения разводить. Предчувствия, чистая рубашка…
– Я ничего, – оправдывался парень и глядел на меня своими светло-голубыми глазами северянина. – Но душа что-то неспокойная.
– Почисть лучше винтовку и патроны протри.
– Есть, товарищ сержант!
Я тоже почистил два своих пистолета и трофейный автомат. Перебрал гранаты. Сходил к Шевченко и напросился проверить посты.
– Сходи, – пожал плечами тот. – Олег полчаса назад проверял. Ремонт танка заканчивают?
– Заканчивают. Что-то подкрутили, укрепили. Новых шестеренок все равно нет. Сцепление работает. А надолго ли хватит, неизвестно.
Я проверил посты. Они были на месте. А часа через полтора с восточной стороны холма застучали автоматные очереди.
Стрельба разгоралась. К автоматам присоединились несколько пулеметов, торопливо хлопали винтовочные выстрелы. Прибежал один из десантников, зажимая простреленную руку.
– Немцы!
Мы все уже были наготове. Стрельба приближалась широким полукольцом. На западе было тихо, но все это напоминало огромный охотничий загон. И неважно, что мы догадывались о засаде в том месте, где тихо. Хоть влево, хоть вправо – все равно нарвемся на пушки или танки. Немцы решили с нами покончить, чтобы не создавать проблем у себя в тылу. Нашли по следам танковых гусениц.
– Мудрить не будем, – быстро командовал Шевченко. – Эй, капитан, шагай сюда.
Разжалованный капитан, козырнув, встал по стойке «смирно».
– Садись в Т-60. Машина знакомая, так?
– Так точно!
– Берешь еще одного человека в помощь. Автоматы, гранат побольше. Прорывайся на восток, и как можно больше шума. Снаряды береги на крайняк, их всего три десятка. Бей из пулемета и автоматов, бросай гранаты. Нас не ищи. Уцелеешь, прорывайся к передовой. На танке или пешком, как повезет.
Т-60 спешно загружали гранатами и запасными дисками. В башню полез еще один танкист из «безлошадных». На лице у него была написана такая отрешенность, что Шевченко прикрикнул:
– Не помирай раньше времени! Мы тоже не в тыл бежим.
Т-60 рванул навстречу стрельбе, а командир роты давал последние наставления шоферу полуторки, рядом с которым сидел адъютант Олег.
