Танкист-штрафник (с иллюстрациями) - Першанин Владимир Николаевич (мир бесплатных книг .TXT) 📗
По дороге некстати попался легкий разведывательный бронеавтомобиль. Разбил очередью из автоматической пушки мотоцикл, убил бойца. Броневичок смял на ходу Шевченко на своем Т-60, а я прошелся правой гусеницей, плюща остатки металла и экипажа. Мы свернули с дороги и шли по заросшим дорогам, иногда прямо через поляны. Долго двигались через лес, а затем забрались в густой ельник.
Сразу взялись за раненых. Двоим уже помощь не требовалась, умерли от потери крови. Один из танкистов, раненный в живот, доходил. Просил пить. Ему налили водки, разбавив ее водой, и влили полстакана. Человек семь были ранены более-менее легко. Если считать легкой раной пробитую насквозь ногу или руку, осколки, застрявшие в спине.
Кое-кто успел хлебнуть трофейного рома. Шевченко приказал собрать в кучу все ранцы, фляжки и поставил часового. В каждом ранце у аккуратных арийцев имелась аптечка. Иван Герасимович сгреб их в свою сумку и возился с ранеными. Ему помогал один из санитаров. Десантник Гоша с ампутированной кистью кипятил на крошечном костерке воду сразу в трех котелках. Раздев до пояса одного из танкистов, Иван Герасимович вытаскивал из-под кожи мелкие осколки брони. Раненый вскрикивал, потом попросил спирта.
– Законная просьба, – закурил фельдшер, присев отдохнуть. – Налейте орлу сто граммов спирта.
Я впервые присмотрелся к лицу нашего целителя. Лет сорока, морщинистый, с рыжими усами. Он перехватил мой взгляд.
– Ухо у тебя как, Леха? Не мучает?
Контузия, полученная на речке, отразилась на слухе. Хотя один из особистов поправил кулаком это дело, от выстрелов и сотрясения снова начинала выступать кровь.
– Дай-ка, гляну, – не вынимая цигарки изо рта, притянул меня фельдшер и заглянул в ухо. – Сейчас спиртиком промоем и до наших дотерпим. А там врачи прочистят. Внутрь не предлагаю, ты теперь заместитель у Федора. Трезвым командовать должен.
Шевченко что-то быстро писал на листке бумаги. Подозвал меня. Уловив запах спирта, наморщил нос.
– Хлебнул, что ли?
– Нет. Герасимыч в ухо залил. Еще давнишняя контузия.
– Ну-ну. Пить не вздумай, я одному уже ухо тоже подлечил. Кулаком. Выхлебал полфляжки рома. Приказал отсыпаться, ночью дежурить будет. Вот тебе справка, читай и спрячь подальше.
Я прочитал. В ней было указано, что сержант Волков Алексей Дмитриевич, выполняя специальное задание, проявил мужество, уничтожил два танка, два бронетранспортера, сколько-то немецко-фашистских захватчиков. В конце было дважды подчеркнуто химическим карандашом слово «вывод». А вывод командира особой роты был такой, что вину свою я искупил, достоин восстановления в звании и награды.
– Спасибо, Федор. – Я спрятал бумажку в карман. – Что дальше делать будем?
– У тебя машина в каком состоянии?
– В среднем. Ребята копаются. Шестеренки на ладан дышат. Всякие трубки и соединения закрепляют, а с трансмиссией, сам знаешь, какие дела. Шестеренки могут посыпаться в любой момент. Сколько по кочкам прыгали, то вверх, то вниз. Мотор-то не новый достался.
– А снаряды?
– Четырнадцать бронебойных и двадцать семь осколочно-фугасных. Патронов к пулеметам штук семьсот.
– У меня к моей малокалиберке три десятка всего. Несколько очередей, и пушку хоть выкидывай. Один пулемет останется. Полуторка с десяток пуль поймала. Мотор ремонтируют.
Людей в роте оставалось двадцать с чем-то человек. Чувствовалось по всему, что операцию пора заканчивать. Сегодня все держалось на единственной «тридцатьчетверке» и сорока снарядах к орудию. Подобьют танк, немцы из пулеметов остатки роты в пять минут положат. У костра вскрикнул очередной раненый, которого оперировал наш рыжий фельдшер.
– Золотой мужик, – сказал Федор. – Не хотел с нами ехать. Покойник Крылов уговорил. К ордену представлю, если выберемся. А со снарядами нам возвращаться нельзя. Мины еще остались. Я так думаю, если нас никто не высмотрит, завтра с тобой и саперами сгоняем, заминируем дорогу, расшибем пару-тройку грузовиков. По документам мы уже за двести двадцать уничтоженных фрицев можем отчитаться. Доведем до ровного счета, и все нормально. Плюс разбитые танки, бронетранспортеры, машины бортовые с фрицами и с пушками на прицепе. – Шевченко подсчитывал, загибая покрытые засохшей кровью пальцы. Сам грузил своих погибших разведчиков на танк.
– Каких ребят потеряли, – вдруг сменил тон старший лейтенант. – Вася Крылов комбатом бы через неделю стал. А разведчики? У меня лучшие в дивизии разведчики были. Из пятерых один остался да я, как невеста без места. Давай выпьем, что ли, по сто граммов за упокой души. А то ребята обидятся. А ты, Олег, проследи, чтобы ровно по сто граммов всем налили, не больше.
Я выпил свои сто граммов с прицепом. Накатила усталость. Я пожевал чего-то, не ощущая вкуса. Наверное, слишком много смертей было сегодня. Заметив мое состояние, Шевченко сказал:
– Поспи, Леха, два танка твой экипаж уделал. Это не хухры-мухры.
– Полтора, – пробормотал я. – Второй вместе с погибшим БТ сожгли.
Потом, когда я считал дни, проведенные в немецком тылу, у меня все время получались разные цифры. Засады на дорогах наслаивались на ночные марши, сон урывками. И одна и та же картина преследовала меня. На любой ночевке или дневке мимо проходили бойцы с лопатами рыть могилу погибшим, умершим от ран. Шевченко собрал вечером Глазкова, меня, Ивана Герасимовича и уцелевшего командира БТ, тоже сержанта. Мы с ним не очень-то общались, но я знал, что он носил раньше звание капитана и по пьянке загнал на минное поле свою роту. Разъяренный командир полка едва не расстрелял его за бессмысленную потерю так нужных на фронте танков. Передали дело в трибунал, капитана разжаловали, и он уговорил покойного Крылова взять его с собой в рейд. До этого бывшего капитана на совещания не приглашали. Сегодня Шевченко сделал исключение – опытных командиров не хватало. У меня не осталось в памяти ни имени, ни фамилии капитана. Позже он сыграет свою роль в судьбе остатков роты, поэтому я упомянул его. Еще добавлю, что это вместе с ним мы подбили немецкий Т-3.
Посовещавшись, решили утром никуда не двигаться. Не внушала доверия система сцепления моего танка. Механики-водители, оставшиеся в живых, проверили ее и выразили сомнение, что завтрашний рейд окажется машине под силу. Приняли решение, что утром займутся ремонтом. Ночью это делать бесполезно.
Нас ищут. Дважды пролетали легкие самолеты, а «рама» надоедливо кружила на высоте, изучая по своей схеме квадрат за квадратом. Будь нас побольше, она вполне могла засечь роту, но от роты остались всего два танка и полуторка, хорошо замаскированные в ельнике. Никто не сомневался, если мы начнем активные действия, то авиация нас из виду не потеряет. Были выставлены дополнительные посты, запрещалось открыто курить и передвигаться.
На ночь ребята из экипажа и трое оставшихся в живых десантников соорудили шалаш, застелили его ветками и втащили внутрь наш огромный танковый брезент. Хоть и продырявленный в нескольких местах осколками и бронебойным снарядом, сорвавшим запасной бак, он неплохо грел, свернутый вдвое. Человек на пять хватало, как подстилки и одеяла. Механик-водитель Николай и я ночевали в танке. Вечером поужинали. Банка консервов на двоих. Вместо хлеба – по одному сухарю и пачка трофейных галет. Пресное печенье, по полтора квадратика на человека.
Меня растрогал Никон. Подарил медный крестик на крученой суровой нитке с привязанной крошечной ладанкой из темного дерева.
Оказывается, сегодня он похоронил своего крестного, младшего сержанта, командира отделения. Они жили в одной деревне, крестному было под сорок, и Никон ходил с ним лет с тринадцати на охоту. Их обоих призвали весной сорок второго. Никону только исполнилось восемнадцать, а крестный работал на лесоповале и имел отсрочку. Я плохо помнил лицо младшего сержанта, командовавшего десантным отделением. Зато хорошо запомнил рассказ Никона о том, что его крестный отец убил несколько медведей, был очень сильным и выносливым. Мать Никона взяла с крестного обещание, что тот будет следить за сыном и убережет его. В ладанке были микроскопические кусочки мощей какого-то святого.
