Последний штурм - Домогацких Михаил Георгиевич (полные книги .txt) 📗
Свернув после Бьенхоа с магистрального шоссе, они взяли направление на северо-запад. Сразу за паромной переправой через реку Донгнай стали попадаться небольшие участки леса, пораженные ядами: безжизненные деревья с потрескавшейся корой и опавшей листвой. Траву и кустарники будто опалило близким огнем.
— Здесь смотреть нечего, — сказал капитан, — тут летчики как бы пробовали готовность аппаратуры, выпустили несколько десятков галлонов «оранжевого коктейля». Самое главное — впереди.
По пыльной узкой дороге, проложенной по красноземам, они проехали километров тридцать и были ошеломлены: только фантазия художника, задавшегося целью показать, как будет выглядеть убитая страшным оружием природа, могла нарисовать такую жуткую картину. Деревья-великаны без единого листочка на гигантских кронах, устремив ввысь оголенные руки-сучья, будто обращались с мольбой к небу. Когда-то здесь буйствовала тропическая зелень, теперь хозяйничала смерть. Страшно было смотреть на эту печальную умерщвленную красоту. Стволы деревьев красных и черных пород, реликтовой тропической сосны печальными гравюрами отпечатывались на фоне голубого неба.
— Ну и что же вы доложите компании «Доу кэмикл»? — глухим, осевшим голосом спросил полковник Смит, обращаясь к капитану.
— Напишу, что увидел апокалипсис — конец света в миниатюре, — спокойно ответил капитан.
— Господин полковник, — робко спросил шофер с сержантскими знаками отличия, — а что же стало с людьми, если они были в этом лесу?
— Об этом, Эдвин, надо спросить тех, кто взбивал коктейль. Но думаю, что и они вряд ли ответят. Может быть, только через десятки лет мы узнаем размер и последствия этих экспериментов.
Шофер нахмурился, совсем молодое лицо вдруг посерело, будто его тронула старость.
— Но ведь это не по-христиански, господин полковник, это же не война, а… — он не договорил, повернулся и пошел к машине.
Полковник внимательно смотрел на него, сам испытывая щемящую боль и вину за содеянное другими. «Этот парень никогда не забудет увиденного, — подумал он. — И, наверное, не простит».
Через тринадцать лет бывший шофер артиллерийского полка Эдвин Тинделл приедет во Вьетнам с группой американских ветеранов вьетнамской войны, снова побывает в джунглях Мада и выступит на международной конференции против химического и бактериологического оружия, которая проходила в Хошимине, бывшем Сайгоне.
— Мне больно и стыдно, — скажет он, — быть на этой земле, которой мы принесли столько бед и страданий. Мои друзья-ветераны, ставшие в ряды антивоенного движения, попросили меня выступить здесь и сказать: прости нас, Вьетнам! Чужая злая воля бросала нас на твою землю, против твоего народа. Мы прошли через испытания Вьетнамом и поняли, какое чудовищное преступление теперь уже против всего человечества готовится в бетонированных бункерах военных штабов. Я хочу сказать, что мы, осознав цену содеянному, будем отдавать все силы, чтобы не допустить повторения твоей трагедии, Вьетнам!
Потом он соберет журналистов и расскажет, что, лежа в госпитале после ранения, которое он получил, будучи уже наводчиком в артиллерийской батарее, стал задумываться над тем, что видел во Вьетнаме.
— И постепенно глаза мои стали раскрываться. Я начал читать специальные исследования и догадался, почему нас заставляли чистить одежду и оружие, когда наши собственные самолеты случайно выпустили над позициями дивизии «Тропическая молния» небольшое облачко оранжевого препарата. После войны уже в Америке среди ветеранов начались человеческие трагедии: неизлечимые болезни, рождение детей-уродов, помешательства, а потом и частые самоубийства на этой почве. Многие из нас, объединившись, стали на борьбу с угрозой войны.
Но это будет потом, сейчас Эдвин, нахмурившись, молча вел машину, стараясь быстрее оставить позади страшное место. Молчали и офицеры, сидевшие в машине. Только перед Далатом они вроде отошли от увиденного и возобновили разговор.
— Тэд, — обратился полковник к майору Вильсону, — у вас есть какие-нибудь соображения по телеграмме шефа?
— Мне неудобно ставить под сомнение указание шефа, сэр, но думаю, что мы не обогатим себя открытием. То, что касается дефолиантов, то тут может быть все до банальности просто. В контейнерах есть инструкции. Любознательный человек легко мог воспользоваться ими.
— Кого ты называешь любознательными, Тэд? — спросил капитан.
— Дорогой Эд, кого же, кроме людей Вьетконга, я могу иметь в виду? А когда инструкции оказались в руках, даже ребенок поймет, что дефолианты присылают не для того, чтобы из них приготовляли коктейль «Гавана-либре». То, что кажется похищением секретов государственной важности, на деле оказывается куда более простым явлением, в крайнем случае ознакомление с последними достижениями американской химии, отпечатанными рекламным отделом концерна «Доу кэмикл». Шум поднят потому, что мы сейчас в таком положении, когда нам все время приходится или обороняться, или оправдываться, или, простите за некорректность, врать.
Простой довод майора Вильсона показался Смиту очень убедительным. Какой, действительно, секрет, если уже не первый год над Вьетнамом распыляются дефолианты и никогда Вашингтон не обращал внимания на то, что говорили по этому поводу за рубежом? Значит, дело не в похищении тайны, а в инициативе, которой владеет противник не только здесь, на фронте, но и там, на авеню Клебер, в Париже. Соединив разрозненные явления, он понял, как легко объяснит шефу, почему секретный материал стал известен противнику. «И думаю, шеф будет доволен, — подумал Смит, — ему ведь тоже не очень хочется разыгрывать трагедию».
— Ну, а что вы думаете о провале наступления, Тэд? Признаться, мне понравилась ваша логика в первом случае. Может, она снова не откажет вам, а?
— Господин полковник, — охотно откликнулся Вильсон, — во втором случае мне еще проще объяснить происшедшее, хотя не знаю, как вы изложите его шефу.
— Если услышу убедительный ответ от вас, то буду считать, что смогу убедить и шефа.
— Мы привыкли, господин полковник, что верные нам люди за хорошие деньги достают для нас всюду, где можно, секретные документы. Мы это считаем нормальным делом. Но почему-то считаем невероятным по своему коварству событием, когда наши секреты переходят в другие руки. Это вроде преамбулы. А суть, сэр, в том, что во всех наших гарнизонах — и вы, имея опыт работы на базе Фусань, не будете отрицать этого — агенты Вьетконга могут действовать безнаказанно. Мы не знаем, кто у нас работает, откуда он пришел, кто его рекомендовал. Сто Нгуенов и сто загадок. И я не уверен, что некоторые из них время от времени не исчезают с базы, а их заменяют другие. Мы этого заметить не можем, а офицеры сайгонской службы безопасности, может быть, боятся раскрыть предательство, потому что у Вьетконга слишком длинная рука, да еще с пистолетом. Я слишком сгустил краски? Конечно, мы кое-что знаем о вьетнамских служащих, многим с полным основанием можем доверять любой секрет. Но ведь достаточно двух-трех хороших, наблюдательных агентов на разных участках, чтобы сделать бессильной любую службу безопасности. Не так ли, сэр? — спросил он полковника.
— Печальный опыт, полученный нами на базе Фусань, к сожалению, подтверждает ваши выводы, майор. Но это только требует от нас лучше проверять людей, которых мы допускаем к своим делам.
Произнося эти слова, полковник почувствовал себя неловко, вспомнив, как сам упустил возможность разоблачить вьетконговского агента, который после диверсии на электростанции базы Фусань был обнаружен им в школе по подготовке административных кадров в Вунгтау, руководимой офицерами ЦРУ.
Поездка в Плейку, как и предполагал майор Вильсон, не дала сенсационных открытий, на которые нацеливала телеграмма шефа военной разведки. И Смит не испытывал от этого угрызений совести: доложит так, как надо. Но для него лично этот визит был более интересным и полезным, чем он думал.
Проверяя список вьетнамских служащих — а их было почти полторы сотни, — Смит встретил имя Нгуен Куока. Память вернула его к старым временам, воскресив образ настоятеля пагоды Пурпурных облаков мудрого Дьема, беседы с которым всегда были как свежий, прохладный ветерок в тропической духоте. Его жизнь, суждения о происходящих событиях, боль за судьбу человека на земле, будто противоречащая классическому представлению об отрешенности проповедников буддизма от реального мира, — притягивали полковника и, как он не раз думал, были одной из причин его внутреннего разлада. И хотя мудрый Дьем заронил в его сердце семя сомнений и тревог, он не обижался на него. Более того, был доволен, что встретился с ним. Нгуен Куок по-прежнему занимался ремонтом техники.
