Сладостно и почетно - Слепухин Юрий Григорьевич (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗
Эрих заверил, что с ногой сжился и почти ее не замечает, так что вполне может ездить в командировки — если не на велосипеде.
— Не шутите так при начальстве, — сказал Бернардис, — подавать идеи иногда опасно. Тем более, что ваша не так уж плоха.
Командировки оказались тоже какими-то странными, как и вся его работа в управлении. Первая была в Зальцбург, в штаб 18-го военного округа — там надо было уточнить данные в последней сводке, касающейся обучения призывников. Попутно Эриху следовало разыскать некоего полковника Армстера и вручить ему пакет — не прошитый и опечатанный сургучом, как обычно, а просто заклеенный. Причем Бернардис особо подчеркнул, что пакет может быть вручен только Армстеру, и никому больше, ни при каких обстоятельствах. Все это чертовски смахивало на конспирацию, но Эрих не понимал одного: если ему уже доверяют быть такого рода спецкурьером, то почему не скажут прямо и открыто, во что втянули.
Ладно, решил он, наверное, так полагается, им виднее. Сам он не имел опыта в такого рода делах и судить не мог. После Зальцбурга ему пришлось съездить в Мюнхен, где размещался штаб 7-го округа, и опять задание было с двойным дном: официальная цель командировки наверху, а под этим — указание встретиться с таким-то лицом (на сей раз им оказался майор, барон фон Леонрод) и спросить, нет ли новостей для генерала Ольбрихта. Майор принял посланца крайне любезно, угостил мерзким коньяком и попросил передать его превосходительству, что нового ничего нет и все идет согласно договоренности.
За хлопотами и поездками незаметно бежало время. Начался июль, на Востоке наконец-то запустили дважды откладывавшуюся «Цитадель»: уже к исходу вторых суток наступления телетайпы на узле связи ОКХ пошли выдавать такую информацию, что оперативный отдел генштаба стало трясти. Там, говорят, все потеряли сон — начиная от Хойзингера и кончая последним порученцем, — работали круглосуточно, не прибегая к первитину. В общевойсковом управлении атмосфера была спокойнее, происходящее между Орлом и Белгородом их прямо не касалось, но все понимали, что наступил самый критический момент войны. Капитан же Дорнбергер продолжал ездить то в один военный округ, то в другой. В конце месяца его послали в штаб 4-го военного округа, в Дрезден.
Эрих действительно колебался, стоит ли навестить стариков Штольницев — это ведь и в самом деле могло их скомпрометировать, учитывая его нынешнюю почти наверняка крамольную деятельность. Но, навестив, он об этом не пожалел. И правильно сделал, что намекнул на особые обстоятельства. Может, следовало быть со стариком более откровенным? Хотя ничего больше он, пожалуй, и не смог бы сказать при любой степени откровенности, поскольку сам ничего толком не знает. Возвращаясь в Берлин, Эрих вспомнил вдруг о заинтриговавшей его «восточной помощнице» Штольницев, — любопытно, с ней непременно надо будет познакомиться…
У русских, насколько ему приходилось слышать, эвакуация почти всюду проводилась поспешно и неорганизованно — если речь не шла о действительно важных для обороны объектах; в тех случаях все делалось как надо. Следовательно, если мать этой девицы вывезли заблаговременно, да еще самолетом (черт побери, это в сорок первом году, когда у русских практически вообще не было авиации!), то она, значит, действительно занималась чем-то очень и очень серьезным…
«Нет, я и впрямь становлюсь маньяком», — спохватился он вдруг. Да мало ли чем «серьезным» может заниматься физик во время войны! Почему он вообще решил… Только оттого, что она работала на Украине? — но ведь не в Харькове же! Хотя и этого нельзя утверждать с уверенностью. Жила в другом городе, по эту сторону Днепра, а работать могла в Харькове, работал же он в Гамбурге, живя в Берлине!
Не утерпев, Эрих достал из портфеля небольшой атлас, который всегда возил с собой, и проверил расстояния. Да, вполне возможно — от Харькова до Днепра по прямой приблизительно двести километров, даже меньше, чем от Гамбурга до Берлина. Надо будет непременно заехать к Штольницам еще разок…
Однажды в начале августа — вскоре после того как в ходе «выравнивания фронта» был сдан Орел — Эрих, подходя к зданию ОКХ, увидел вышедших из подъезда генерала Ольбрихта и какого-то высокого, атлетически сложенного офицера с черной повязкой на глазу; когда они садились в машину, Эрих успел заметить, что правая рука незнакомца висит безжизненно. «Уж не мой ли это ротмистр?» — подумал он, сразу вспомнив разговор со Шлабрендорфом — тот ведь говорил, что Штауффенберг потерял руку и глаз. Встретив в вестибюле майора Бернардиса, он поинтересовался, кто это вышел сейчас с генералом. «Подполковник граф Штауффенберг, — ответил майор. — Будет служить у нас, приезжал представиться…»
Они вместе поднялись на второй этаж, где помещалось общевойсковое управление; Бернардис пригласил Эриха зайти и достал из сейфа тонкую папку со штампом секретности второй степени и надписью «План Валькирия».
— Ознакомьтесь с этим материалом, капитан, — сказал он. — Вам придется в дальнейшем курировать подготовку некоторых предусмотренных планом мероприятий, поэтому лучше иметь общее представление.
Эрих просидел над «Валькирией» до вечера — чтение оказалось захватывающим. Когда машинистки, работающие с ним в одной комнате, прекратили трескотню и стали зачехлять свою технику, он понес папку Бернардису.
— Прочитали? — спросил тот.
— Так точно, но не все понял.
— Что же вам неясно?
— Боюсь, очень многое. Почему вообще штаб армии резерва занимается такой чисто полицейской проблемой, как возможность вспышки беспорядков среди иностранных рабочих?
— А кому, вы думаете, пришлось бы их подавлять?
— Полиции, надо полагать. Не армии же, черт Побери!
— Это если говорить о каком-то локальном инциденте. С бунтом в лагере полиция справится, вы правы, но в случае повсеместного восстания ей не обойтись без помощи армейских частей.
Эрих пожал плечами. Сама мысль о том, что голодные и замордованные иностранцы, сидящие за колючей проволокой, смогут поднять «повсеместное восстание», выглядела совершеннейшим вздором.
