Привала не будет (Рассказы о героях) - Соколов Василий Дмитриевич (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
Когда я вошел в комнату, он даже не повернулся и только потом, взглянув на меня воспаленными глазами, скупо улыбнулся и кивком головы пригласил сесть. По его уставшему и сосредоточенному лицу, по отрывистому и немного взволнованному говору нетрудно было догадаться, что назревает какое-то серьезное событие.
Мне хотелось скорее и, во всяком случае, до начала боя увидеть Пулата Атаева.
— Вам придется обождать, — проговорил командир. — Пулата сейчас не увидите.
Скользя тупым концом карандаша по карте, он объяснил, что на одном участке фашисты сильно укрепили высоту, на ее каменистых склонах врыты дзоты со стальными колпаками для пулеметчиков, установлены минометы и орудия разных калибров. Сама же высота опутана несколькими рядами колючей проволоки.
— Настоящая крепость, — заключил командир. — И ему трудно разведать! Очень трудно…
— Значит, Пулат там?
— Да, вторые сутки, как заброшен во вражеское логово.
— Неужели один?
— Да, если не считать передатчика… — Капитан обвел карандашом высоту на карте и негромко повторил: — Один.
Все действия Пулата во вражеском стане немедленно становились известны здесь, в одинокой глухой комнате, где люди с напряженным вниманием и тревогой следили за каждой новостью.
Вначале эта дерзкая вылазка складывалась удачно. Проникнув в лагерь противника, Пулат сразу передал по рации, что устроился вблизи укрепленной высоты, в пустой землянке, развороченной бомбой. Дальше пошли донесения одно важнее другого: где находятся минометы, дзоты и сколько их, на какой позиции разместилась прибывшая артиллерийская батарея…
Так прошел день, другой. Потянулись третьи сутки. Мы сидели, не смыкая глаз, в угрюмой полуподвальной комнате, где боязливо подрагивал плоский огонек фитиля, вставленного в сплющенную на конце гильзу.
Командир тяжело поднялся, медленно и задумчиво стал прохаживаться из угла в угол. На стенах пластались неуклюжие тени от мигающего огня.
— Значит, так… — рассуждал командир. — Воды у него одна фляга… Ее хватило на день. Сухарей без малого килограмм. Тоже кончились. Ведь говорил ему взять больше. Не послушал.
— Вы про шоколад забыли, — заметила все время молчавшая девушка-радистка.
Капитан на миг остановился, обрадованно сказал:
— И верно! У него же шоколад с собой. Плиток десять.
Чутко дожидалась позывных, склонившись у приемника, девушка-радистка. Только под утро, когда уже занималась заря, Пулат дал о себе знать. Он передал, что на правом углу бахчей появились дыни, которых уже восемнадцать: бахчи — это вражеские позиции за высотой, а дыни — танки.
— Ну ясно, фашисты в атаку собираются, — нервным голосом проговорил капитан и тотчас побежал с этими сведениями в штаб.
Вскоре он вернулся. Радостно сказал:
— Накроем!
Распахнув дверь настежь, мы ждали, когда заговорят орудия. И все равно мы невольно вздрогнули: точно по мановению какой-то магической силы, разом повела огонь артиллерия разных калибров и систем, и вдали, на вражеских позициях, раздались взрывы.
Опять послышались позывные Пулата. Он был доволен, что так скоро исполнили его заявку. Но тут же пожаловался, что дальнобойная артиллерия бьет не метко: тяжелые снаряды бухают прямо возле него, того и гляди завалят его землянку.
Капитан немедленно передал об этом по телефону в штаб.
Все новые донесения поступали от Пулата.
А в полдень наши войска предприняли атаку, укрепленная высота была обойдена с флангов и в упорном, хотя и скоротечном, бою взята.
Во время атаки от Пулата не было никаких сообщений. Волнуясь за его судьбу, командир разведроты стал разыскивать его за линией неприятельских окопов и в своей догадке не обманулся. Неподалеку от окопов в разрушенной и заваленной землянке они и встретились.
— Пулат, чертушка! — закричал капитан и тотчас сник, увидев на его щеке пятна крови: — Ты ранен? Почему же не передал?
Пулат неторопливо вытер щеку, на ней теперь были заметны лишь синие ссадины.
— Не мог передать, товарищ капитан, — словно оправдываясь, виновато заговорил Пулат. — Вы же в атаку пошли, слышу наше «ура»… Фашисты, которые посмелее, улепетывать начали… А двое не то чтобы драпать, а и уходить назад не посмели. Побросали винтовки и прямо в землянку ко мне — спрятаться хотели. Одного-то я сразу прикончил, а со вторым повозиться пришлось… Я руки ему кручу, а он кусаться полез, скотина!..
Опустив глаза, Пулат потрогал щеку. Потом как бы невзначай поглядел на свою шинель и устыдился: полы, рукава, грудь — вся шинель была облеплена комьями глины.
— Боялся простыть, голос потерять… Накрывался ею, ноги согревал, — заговорил он, оттирая с шинели пятна сухой глины. — Все хорошо вышло. Но шинель жалко — совсем новая была, прямо с фабрики!
Когда я думаю о подвигах Пулата Атаева, кавалера трех орденов Славы, дающих понять, что это человек бесстрашия и мужества, то невольно обращаю свой мысленный взор на росток. Какая же могутная сила живет в нем, на вид хрупком, неокрепшем, когда в урочный час пробивает он земную твердь, даже камень; и неудержимо устремляется к солнцу.
В чем же сила его? В чем тайна? Тайна природы? Нет, скорее, закон жизни. Той жизни, которая зовет к борьбе.
ДОМ БЕЗ НОМЕРА
Шоссейная дорога, то взлетая на высокие откосы гор, то вплотную прижимаясь к реке, втягивается наконец в правобережную часть венгерской столицы — Буду. Здесь мало прямых и широких улиц, длинных кварталов. Буда застроена беспорядочно: дома лепятся на холмах. Среди приземистых и громоздких домов выделяется особняк, построенный в стиле тяжелой старомодной архитектуры. Вокруг него ограда с чугунными ажурными решетками. В голых ветках лип и коротко подстриженных кустарников зябко посвистывает ветер.
Особняк этот находился тогда, во время боев, несколько впереди наших позиций, и в труднейшую пору будапештской битвы в нем располагалась группа гвардейцев: отсюда как на ладони видно было предместье Буды. Подступы к дому держались под косоприцельным огнем вражеских пулеметов, и пробраться туда удавалось редко, только под покровом ночи. Солдаты, занявшие этот дом, называли себя «полпредами гвардейского полка».
До того как разбушевалась жестокая схватка за дом, гвардейцы жили в обстановке, о которой на фронте было принято говорить: «Существенных изменений не произошло».
Отсюда было совсем близко до немецких позиций, скрытых в подвалах, на чердаках и в толстостенных блиндажах. И хотя каждый день слышалась надоедливая трескотня пулеметов, грохали ружейные выстрелы, а снаряды залетали на гору и рвались даже под окнами, солдаты чувствовали себя спокойно. Для гвардейцев, проведших на передовых позициях не один месяц и не один год, такая обстановка была привычной, а спрятавшие их от огня добротные стены были надежны. И когда однажды фашисты стали забрасывать высоту тяжелыми болванками, которые с противным визгом падали на асфальт, подскакивали и, кувыркаясь, скатывались вниз, пожилой солдат-украинец Сорока покрутил длиннющие и тонкие, как шило, кончики усов и невозмутимо сказал:
— Бачите… Последнее слово гитлеровской техники! Ну и дурни!
По пустым гулким залам дома прокатился смех. Только и всего — ни страха, ни тревоги. Гвардейцы до того сжились с опасной обстановкой, что порою даже не обращали внимания на ближние разрывы снарядов и на шорох осколков, падающих у подъезда в кустах. Но в их поведении не было равнодушия и безрассудства, и вели они себя спокойно только потому, что надеялись на самих себя и на свое превосходное оружие.
