Юнармия (Рисунки Н. Тырсы) - Мирошниченко Григорий Ильич (библиотека книг .txt) 📗
Вечером я, Васька и Андрей примостились на крыльце и разглядывали на небе звезды. Мы высматривали Большую Медведицу. Андрей, вытянув руку, показывал на небе ковш, но я, как ни старался, не мог его разглядеть. Тогда Андрей взял мою руку и стал водить ею по воздуху.
— Вот дерево — видишь? Сбоку труба — видишь! Так ты смотри между деревом и трубой. Ну вот. Теперь веди руку вверх. Видишь?
Я молчал.
— Видишь ковш? — снова спросил Андрей.
— Ничего, Андрюша, не вижу.
Андрей разозлился и опять ткнул моим пальцем вверх. В это время калитка скрипнула, и во двор, осторожно ступая, вошел какой-то парень. Он остановился посреди двора и тихо позвал:
— Гришка… Андрей…
— Сенька!… — так и задохнулся Андрей и вскочил на ноги. — Откуда?
— От наших, через фронт ходил, — сказал Сенька.
Мы даже рты разинули.
— А мы думали, тебя убили давно, — сказал Васька.
— Нет, жив покуда.
— А отца нашел? — спросил Андрей.
— Нашел. В Курсавке он.
— А у нас тут что делается! — громко зашептал Васька. — Делов целые горы. Идем за погреб, там разговаривать будем.
Мы пошли за погреб. Васька все время забегал вперед, ощупывал Сенькины карманы, отворачивал полы его пиджака.
— Да что ты меня рассматриваешь, словно куклу фарфоровую?
— Тоже, загордился! Посмотреть нельзя? Да? — сказал Васька.
— Да чего ты ищешь-то?
— Маузер смотрю или бомбы там…
— Ну, смотри, смотри, — басом сказал Семен. — Все равно — ничего не видно. Темнота, хоть глаз коли.
Мы уселись на скамеечке. Андрей чиркнул спичкой. Пока она горела, мы рассматривали Семена.
Семен стал как будто больше и шире в плечах. Лицо у него погрубело и обветрилось. Он был в пиджаке, сшитом из солдатской шинели, в ватных штанах и здоровенных красноармейских сапогах.
— Ты где же сапоги такие достал?
— Выдали. В Красной Армии.
— Как выдали? — удивился Андрей.
— Да так! Под расписку. Покуда сношу.
Семен вытащил из кармана красноармейскую махорку. Мы закурили.
— Махорку тебе тоже в Красной Армии выдали? — спросил я.
— И махорку. Там всем красноармейцам по две пачки дают.
— Да ты разве красноармеец?
— Мы вместе с отцом служили. Я, брат, и на броневике был.
— На броневике?
— Ну да.
— Да говори толком, по порядку все, — не утерпел я. Сенька уселся на камне поудобнее, откинул полы пиджака и стал рассказывать:
— Помните, вы меня на станции встретили? Казаки меня тогда сцапали и домой потащили. Ну вот, поколесил я с ними по всему поселку… А потом, нечего делать, домой привел. Мать плачет. Надька, Катька пищат. А казаки меня лупят. Вот пощупай.
Мы все по очереди пощупали длинный рубец над ухом у Сеньки.
— Ну, а потом что было? — спросил Васька.
— А потом перестали бить. Перевернули весь дом вверх дном и ушли. Ну, я и решил. Дай, думаю, я вам покажу — к отцу уйду. И ушел. Сперва вышел на Бондаренкову будку, потом свернул влево. По балке шел. Ночевал у путевого сторожа. Так, мол, и так, говорю, дядя, пусти ночевать. Он пустил. А сам всю ночь посматривал, сплю я или не сплю. А мне что ж? Я спал по совести. Утром он у меня спрашивает: чей да как, да куда идешь? Иду, говорю, к своему отцу. Отец мой тоже путевой сторож, как ты, только служит он за Курсавкой, на четыреста тридцать четвертой версте. А я, говорю, учился в Невинке и вот теперь домой попасть хочу, потому что с голоду сдыхаю. Он меня верст шесть сам проводил. Прошли вместе будочные посты, а дальше я один пошел.
— И никто тебя не зацапал? — спросил я.
— Нет. Я, брат, теперь дорогу знаю. Так вот, пришел я в Курсавку и первым долгом на станции на отца своего наткнулся. А он, как увидел меня, даже руками замахал.
«Сенька, — говорит, — как же это так? Ты, кажется, дома оставался, а теперь здесь стоишь перед моими глазами».
«Оставаться-то оставался, — говорю я, — да только теперь нельзя дома оставаться. Разоряют наших всех, убивают почем зря».
Отец повел меня к себе, а по дороге все расспрашивает про Невинку, про домашних, про мастерские. А я смотрю на него, ребята, и все думаю: «Вот кабы он меня в красноармейцы определил!» Отец мой, видно, догадался. «Так ты что ж, — говорит, — в красноармейцы записываться пришел?» — «Ну да», — говорю я. Он так и покатился со смеху. А я смотрю, как у него тиликаются на поясе две бомбы металлические, и соображаю: «Были бы у меня в руках такие штучки, когда казаки пьяные меня по голове стукали, я б их с потрохами перемешал». У отца моего, ребята, карабин новенький и наган в кобуре.
Ну, вот. Дошли мы с отцом до водокачки, смотрю — дядя Саббутин идет.
«Эй, ты, — говорит Саббутин, — откуда такой мазаный?»
«Из дому», — говорю.
«А дом, — говорит, — как поживает?»
«Ничего, держится».
«Ну, а как там Андрей?» — спрашивает.
Андрей даже подпрыгнул.
— Про меня спрашивал? — крикнул он.
— Про тебя, — сказал Семен.
— А про меня спрашивал? — спросил я.
— И про тебя спрашивал.
— А еще про кого? — спросил Васька.
— А больше, кажется, ни про кого. Нет, вру, про инженера еще нашего спрашивал.
— Это про Ивана Васильевича? — сказал Андрей.
— Да. Про Ваньку.
— Какой же он, дядя Саббутин! Про меня и позабыл, — грустно сказал Васька. — А ведь я с ним сколько раз разговаривал! Сколько раз у него был!
Но Сенька уже давно не слушал его и рассказывал дальше.
— Саббутин похвалил меня. «Молодец, — говорит, — фронт перешел. Я тебя в красноармейцы запишу. Только, — говорит, — если поймают тебя белые — наверняка повесят».
— А говорил он, когда сюда красные придут? — тихо спросил Андрей.
— Как подкрепление подступит, так и придут. Наши, деповские, все там на броневике «Коммунист». Видели, как «Победу» здорово отделали? Это ее дядя Саббутин долбанул, — сказал Сенька.
— А ты почем знаешь? — недоверчиво спросил Андрей.
— Очередько говорил.
— Это наш, деповский, Очередько?
— Ну да, он ведь тоже от белых ушел. А Сорокин, сволочь, всю армию продал.
— Какой Сорокин?- спросил Андрей.
— Да разве вы не слыхали? — сказал Сенька. — Командующий-то армией. Такое было, такое было! Все в бой рвались, а он все отступать. Измена такая вышла тут. Ну да теперь уж все уладилось.
— А ты чего же сейчас вернулся? — спросил я.
— Отец послал. Говорит, нельзя мать и девчонок одних оставлять.
— А у нас Леонтия Лаврентьевича казаки в депо убили, — сказал я.
— Ну! — крикнул Сенька. — Убили? Дорожного мастера?
— Дорожного мастера. Гроб казачьи лошади копытами раздавили. И гроб раздавили, и крышку. На кладбище митинг разогнали. Обыски теперь все устраивают.
— А мы винтовки достали, — перебил меня Васька. — У коменданта украли. Стащили через окно… И тебе одну оставили.
— Небось самую дрянную оставили, а все хорошие сами разобрали?
— Тебе самую лучшую! — сказал Андрей. — Только нам за них здорово от Порфирия досталось, но зато у нас теперь новенькие винтовки есть. Хоть сейчас в бой.
— А кто это такой Порфирий? — спросил Сенька.
— Красноармеец. Я его в тупике нашел. Настоящий красноармеец! Он тут рабочих агитирует, — сказал Васька.
— Вот бы повидать его!
— Увидишь завтра. Мы тебя поведем к нему. Он на чердаке живет.
— Да подожди ты, Васька, — сказал Андрей. — Мы самого главного еще Сеньке не рассказали. У нас, брат, отряд свой есть, и ты в нем состоишь.
— Какой отряд? — спросил Сенька.
— Боевой, — сказал Андрей. — У меня и список есть, и протокол собрания. Там все ребята уже расписались, твоей только подписи нет. Идем ко мне — покажу.
— Нельзя ночью ходить! — закричал Васька. — До шести часов только ходить можно.
— Ну и ладно, ходи до шести часов, а мы вот сейчас пойдем.
Андрей, Сенька и я двинулись к воротам.
У ворот нас догнал Васька.
— И я тоже с вами, — запыхавшись, сказал он.
Мы стали осторожно пробираться закоулками по мерзлым кочкам. Тускло светили звезды. Было совсем тихо. Даже собаки не лаяли. Только Семен поскрипывал на ходу красноармейскими сапогами.
