Он сделал все, что мог. «Я 11-17». Отвеная операция (илл. А. Лурье) - Ардаматский Василий Иванович (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
«Если вы не измените, майор, своего взгляда, я должен буду во имя воинского долга пренебречь нашей родственной связью и принять в отношении вас необходимые меры. Офицер с такими настроениями опасен для армии фюрера. Надеюсь, вы это понимаете?» Леонид Иванович быстрым движением выхватил из- за пазухи пистолет и двумя выстрелами уложил молодого майора.
Мы подхватили своих гусей и быстренько ретировались в лес.
Да… На всю войну мне этот случай запомнился. Часто мы вспоминаем о нем с Леонидом Ивановичем как о примере правильного решения оперативной задачи. Понимаешь, какая тут заковыка кроется? Они эту войну назвали тотальной, а мы ее назвали Великой Отечественной. А отечество наше великое — надежда для всех порабощенных, в том числе и для тех немцев, которых поработил этот негодяй Гитлер. Забывать об этом мы не имеем права. В Германии живет не только Гитлер, но и матери, чьих сыновей он уже погубил. А матери — везде матери, понимаешь?
Вот так от Деда я впервые услышал (мне это не приходило в голову), что немцы могут быть разные… И война представилась мне еще более сложной…
Однажды ночью — это было в ночь на 10 октября 1943 года — меня поднял с койки посланный от Деда. Приказ — срочно явиться в штаб. Бегу. Что такое стряслось?
В землянке, кроме Деда и начштаба, сидел неизвестный мне мужчина лет сорока. Одет он был в синий комбинезон, на голове — кожаный шлем с завернутыми вверх ушами. На ремне — кобура с пистолетом.
Я решил, что это очередной связной летчик, прибывший с Большой земли. Летом самолеты прилетали к нам почти каждый месяц.
Но оказалось, что он совсем не летчик, он только что сброшен с парашютом для выполнения специального задания.
Дед кивнул на него:
— Познакомься, Володя, с Иваном Ивановичем, у него к тебе дело, и очень важное.
Иван Иванович заговорил не сразу. Долго вглядывался в меня, точно изучал. Потом начал меня расспрашивать, кто я и откуда. Я отвечал, ничего не утаивая о своих ошибках и заблуждениях, и говорил в открытую — мне это было совсем не трудно, я теперь действи тельно смотрел на себя по-другому. Я заметил, что моя откровенность ему нравится.
Потом Иван Иванович задал мне довольно неожиданный вопрос:
— Знают ли вас лично какие-нибудь люди в Вильнюсе?
Я ответил, что разве только те, с которыми я работал и встречался в Каунасе и которые теперь почему- нибудь живут в Вильнюсе.
Иван Иванович подумал и задал второй вопрос, тоже неожиданный:
— Сможете ли вы в случае, если потребует обстановка, укрыться у девушки Марите, которая живет в Каунасе?
— Думаю, что смогу, — ответил я.
И вдруг Иван Иванович заговорил по-немецки:
— Все понимаете?
Я засмеялся.
— Абсолютно! — отвечаю ему по-немецки. — У вас, между прочим, великолепный берлинский выговор.
Иван Иванович сказал, что мой выговор смахивает на саксонский, и спросил, почему. Я ответил, что в школе моим педагогом по немецкому языку была немка, уроженка Саксонии.
— Ну что ж, отлично, — сказал он и только тогда стал объяснять суть дела.
Вдвоем с Иваном Ивановичем мы должны пробраться в Вильнюс. Там действовала большая подпольная организация, в которую из Германии недавно был послан шпик-провокатор. Эти сведения Москва получила от наших разведчиков, находившихся непосредственно в Германии. Ввиду особой важности дела из крайней осторожности было решено не прибегать к обычным каналам связи с подпольщиками, а информировать их о провокаторе через специального посланного, в задачу которого входила также и ликвидация провокатора.
Мы с Иваном Ивановичем пойдем в Вильнюс порознь. Сначала он, спустя пять дней я. В случае провала Ивана Ивановича я его заменю.
Мы готовились к операции тщательно, квартал за кварталом изучали план города. Иван Иванович располагал довольно подробной, заблаговременно полученной от подпольщиков информацией об обстановке в городе; самыми различными данными, которыми мы могли неплохо воспользоваться.
Иван Иванович и я появимся в Вильнюсе в облике штатских немцев. Он — берлинский врач, приехавший навестить своих живущих в Вильнюсе родственников. Я — Карл Мотмиллер — коммерсант из Дельменхорста, интересующийся приобретением ценностей. В связи с этим я, как таблицу умножения, проштудировал привезенный Иваном Ивановичем немецкий каталог-ценник ювелирных изделий. В некотором роде я должен буду явиться кладом для вильнюсских спекулянтов: молодой коммерсант с деньгами, не очень разбирающийся в тонкостях дела.
Накануне нашей отправки в Вильнюс меня вызвал Дед. Около двух часов мы разговаривали с глазу на глаз.
— Когда я выделял тебя в эту операцию, — сказал он, — я помнил, как ты, сокрушаясь, говорил мне, что за словом «Родина» у тебя стоит только воспоминание о милой тебе Москве, о твоих стариках. Так это же и есть, Володя, твоя идейная позиция -вся твоя недолгая жизнь дорога тебе, никакой другой ты и не хочешь, а за эту идешь в бой. Пусть неглубоко теоретически, а чисто житейски, но ты все же понимаешь, что наша советская власть — самая благородная и человечная власть во всей истории. И ты уже доказал, что за эту власть ты готов отдать свою голову. И ты каждую минуту помни: враг, оказавшийся перед тобой, — не только твоя личная опасность, он — опасность всей той жизни, в которой ты вырос, которую ты, верно, любишь, раз пошел за нее воевать. И одновременно делай вывод обратный: враг, который перед тобой, пусть до зубов вооруженный, хитрый, но раз он пошел воевать за строй жизни несправедливый, нечестный, значит, он сам, как человек, находится на низшей, против твоей, ступени развития, а это значит, что ты умней и сильней его. Будешь об этом помнить — и у тебя будет еще больше шансов через все смерти пройти и вернуться с победой. И дай я на прощанье тебя поцелую. Вперед, Володя! Только вперед!…
По гроб жизни я буду помнить этот разговор с Дедом. Спасибо тебе, дорогой Дед, на всю мою жизнь, а если придется — и на смерть. Спасибо…»
11
«19 октября вечером мы с Иваном Ивановичем, соответственно одетые и снабженные документами, отбыли на исходную позицию, заблаговременно указанную по радио вильнюсскими подпольщиками. Это был хутор в четырех километрах от Вильнюса. Хозяин усадьбы и два его взрослых сына были связаны с подпольщиками — добывали для них оружие и провиант, а хутор был резервной явкой.
Здесь, я должен сделать признание об одном совершенном мною нарушении дисциплины. Никому ничего не сказав, я листки своих записей о начале войны зашил в подкладку пальто. Я сделал это достаточно ловко и хитро. Это явное нарушение дисциплины, но совершил я его вполне сознательно. Я не мог оставить кому-то эти листки со своей исповедью. Не мог, и все. Мальчишество? Согласен. Преступное своеволие? Согласен. Но я это сделал. Сейчас, когда я пишу об этом, я уже могу сказать, что мой поступок ни к чему плохому не привел. Но раз он совершен, я обязан о нем сообщить.
Но вернусь к описанию операции.
На явочном хуторе встретили нас хорошо: оказалось, нас давно ждали.
За полночь Иван Иванович ушел в Вильнюс. В качестве проводника до городской окраины с ним отправился старший сын хозяина. Часа через четыре он вернулся и сообщил, что все прошло гладко — Иван Иванович уже в городе.
Начались дни напряженного и нервного ожидания. В случае успеха операции Иван Иванович с помощью подпольщиков должен дать об этом шифрованную весть хозяину хутора. Тогда я должен отправиться обратно в партизанский отряд Деда.
Уходя, Иван Иванович сказал мне:
— Желаю тебе остаться без работы.
— Дай бы бог.
Днем я сидел в подвале, искусно устроенном под хозяйской спальней. Ночью покидал убежище, поднимался наверх. В семье, кроме хозяина и двух сыновей, была еще мать хозяина — слепая и глухая старуха, которая, казалось, вечно сидела на одном и том же месте — в. кресле возле печки.
Прошло три дня, никаких сведений от Ивана Ивановича не было. Признаюсь, я страшно нервничал. Волнение мое нетрудно понять. Включение меня в такую операцию, нити которой тянутся в Москву, я расценивал как огромное к себе доверие. Если с Иваном Ивановичем случилась беда, вся ответственность за операцию ляжет на меня. Справлюсь ли? Без конца продумывал десятки ситуаций, в которых я мог оказаться, и на каждую придирчиво отыскивал единственно правильное решение.
