Необычное задание - Бортников Сергей Иванович (читаем полную версию книг бесплатно TXT, FB2) 📗
Нет, не верю, как говорил товарищ Станиславский!
А что, если только для этого его и забросили в Москву? Еще в далекие тридцатые годы. И поиски статуи Христа с его апостолами лишь второстепенная, отвлекающая цель, а главная — наследие великого Ломоносова?
Не зря же жандармы в присутствии иностранных историков в первые дни после смерти Михайла Васильевича перерыли все вещи в его доме. После этого некоторые труды нашего гения бесследно исчезли, а иные были надежно спрятаны во дворце графа Орлова в… Гатчине!
Могли они оттуда утечь вместе с сокровищами рыцарей за бугор?
Как по мне, то запросто.
"Все люди русские…"
Хорошо сказано!
Нет, я разберусь с этими масонами до конца! Чего б мне это не стоило…"
В это время двери распахнулись. На пороге стоял довольный Альметьев с тапочками в руках.
— Вот, исправил…
— Молодец. Паня еще не встала?
— Спит как убитая.
— Ты лучше такие сравнения для кого-то другого оставь, ладно?
— Есть!
— И Татьяна Самойловна с работы не вернулась?
— Нет.
— Что ж… Тогда буди хозяйку. Пора!
— Больших проспектов вообще-то у нас всегда было два, — рассказывала Пашуто. — Чтобы их различать, ленинградцы стали добавлять к названиям улиц несколько букв. Либо ПС, либо ВО — в зависимости от обстоятельств.
— Это правильно! — зевнул Яра, который все это, конечно, знал (недаром так долго готовился к предстоящему заданию). Однако последующие разъяснения "гида", щедро приправленные ее же футуристическими фантазиями, и его поставили в тупик и придали новый импульс к самосовершенствованию, которому, как оказалось, и на самом деле нет предела.
— Это означает Петроградской стороны или Васильевского острова, — ни на миг не замолкала попутчица. — Правда, сейчас проспект, на котором мы находимся, носит имя Карла Либкнехта, но это, надеюсь, временно…
— Да! Исторические названия трогать никак нельзя, — поддержал ее Николай.
— Здесь каждым дом, каждый переулочек дышит нашей славной историей, — продолжала Прасковья. — Вот я, например, твердо верю, что отечественные краеведы когда-нибудь создадут иллюстрированный каталог, где подробно опишут все здешние здания. Кто спроектировал, кто возвел, кто в какие годы жил в каждом из них!
— Здорово! — в своей излюбленной сверхкраткой манере оценил "гидские" способности своей новой знакомой профессор Плечов. — Не каждый коренной житель Северной столицы может провести экскурсию по родному городу так компетентно, как это делаешь ты, Паня!
— Спасибо! Я бы еще и по родным местам вас с удовольствием поводила, но их, к сожалению, больше нет. Не существует в природе… — Она достала платочек и промокнула свои ярко-зеленые глазки, похоже, совершенно не привычные к такого рода проявлениям слабости.
— Враги сожгли? — встрепенулся Яра.
— Нет. Свои же затопили. Наши. Советские.
— А Сеня утверждал…
— Он из Белоруссии, а я из-под Калинина, — того, что раньше назывался Тверью.
— А точнее?
— Весьегонск, может, слыхали?
— Более того, я лично там бывал, — как всегда, бойко и жизнерадостно вклинился в разговор Альметьев. — Загорал, купался, рыбачил в последнее пред-военное лето. На Рыбинском водохранилище. Такую щучищу завалил, что мама не горюй!
— Вот именно это искусственное море и забрало мою родную деревушку под громким названием Дели — точь-в-точь, как индийская столица. Теперь о ее существовании напоминает разве что одна из улиц в северной части Весьегонска — Дельская. На ней и живет моя сестренка — Катя. А Коля до сих пор в госпитале валяется. Посекло его осколками с головы до пят. Вот только вчера письмо пришло. Из госпиталя. Мальчишка еще… Развлекался тем, что в ближнем бою ловил гранаты и бросал обратно. С двенадцатью — фокус прошел, а тринадцатая разорвалась прямо в руках.
— Сколько же ему лет? — сочувствующе вставил Плечов.
— Восемнадцать недавно исполнилось. А уже два года на фронте…
— Не верю! Как такое может случиться в регулярной армии? — недоверчиво покосился на очаровательную "экскурсоводшу" наш главный герой.
— Все началось в ноябре сорок первого. Какая-то небольшая группа наших бойцов лесами уходила на Москву. Дороги не знали, карт не имели. Вот и взяли за проводника моего брата. Он парень видный и рослый, похоже, сказал, что совершеннолетний, — поверили!
— Ничего. Выкарабкается! Меня по частицам красные лекари собирали. Руки вывернуты, ноги перебиты, кишки чуть ли не на шею намотаны, прости за такой натурализм… Одна голова на месте осталась. И что? Устоял, выдюжил! Теперь, назло Гитлеру, сто лет жить буду, — оптимистично заверил Николай, приобнимая за плечи свою новую знакомую, к которой он стал питать самые нежные, но все же исключительно дружеские, можно сказать братские, чувства. И вообще, бывший диверсант, как ни странно, очень быстро сходился с разными — не знакомыми ранее — людьми. Копытцев, Рыбаков, Васька, Прасковья — яркие тому примеры…
— Твоими б устами да мед пить…
— Можно и что-нибудь покрепче — не возражаю!
— Одного желаю — здоровья! И тебе, и ему — братцу моему, — в стихах подытожила Пашуто и опять переключилась на дальнейшее выполнение добровольно взятых на себя обязанностей: — Вот этот дом на углу, под номером 88, точнее, то, что от него осталось после прямого попадания фугасной бомбы 24 января сего года, относится уже к Ординарной улице, ведущей прямо к нашей Карповке. По одной из версий, ее название происходит от фамилии крупного землевладельца Ординарцева, по другой — от слова обыкновенная, заурядная, ординарная.
— Да… Натворил фашист всякой жути, — с трудом сдерживая накатывающуюся ненависть, выдавил Ярослав, доселе более-менее спокойно созерцавший руины некогда красивейшего в округе дома, и сжал в кулаки свои разбитые на бесконечных тренировках пальцы. — Кто с голодом справился, того бомбами, снарядами, минами… Ты-то как выжила?
— Нам проще… Мы — люди деревенские, неприхотливые, к роскоши не привыкшие. Да и работала я все время. А это как-никак двести пятьдесят граммов хлеба в самые тяжелые дни, остальные блокадники получали ровно вполовину меньше.
— Ясно…
— С начала нынешнего года еще сто граммов добавили — сразу веселей стало.
— Мы тебе там пару американских консервов оставили.
— Зачем?
— Да так… На всякий случай… В сетке под кроватью.
— Спасибо. — Прасковья нежно потрепала короткие волосы с уже кое-где встречающейся, но все же еще очень редкой первой сединой, на стриженном пле-човском затылке. — А еще, только никому об этом не рассказывайте, мы с Клавой гнали самогон из всякой гнили и меняли его на продукты у красноармейцев, тех обеспечивали более-менее нормально. Так, между прочим, и с Сеней познакомилась.
— Что, любит это дело? — красноречиво щелкнул себя пальцем по горлу неунывающий Альметьев.
— А вы — нет? — вопросом на вопрос ответила Пашуто и, добавив хитрицы на милое личико, пристально взглянула в глаза сначала одного из спутников, затем — другого.
— Мы — парни балованные, бравые, леваком нас не возьмешь! — шутливо оседлал любимого конька Ярослав. — Вот ежели коньяк! И не какой-то там простой, ординарный, как твоя улица, а марочный, не менее восьми лет выдержки — на виноградном спирту, в дубовых бочках… Тады можем употребить. Но немного. Грамм по восемьсот на рыло!
— Откуда у вас такой жуткий сленг, товарищ профессор?
— Да все оттуда же. С народных низов. Из родного рабоче-крестьянского нутра. Иногда вылазит.
Но крепким словом я не злоупотребляю. По крайней мере, стараюсь!
— Смотри мне!
— Возьмешь на поруки, если что, с целью перевоспитания?
— Запросто.
— Ловлю на слове. Вот закончится война, и приеду к вам в гости — поучиться нормальному человеческому общению…
— Меня взять с собой не забудь! — не преминул поддеть друга Николай.
— …С каким-нибудь "Хеннесси" в профессорском портфеле, — пропуская мимо ушей его колкости, продолжил тайный агент. — Или армянским "Юбилейным", названным так в честь двадцатилетия Октябрьской революции. Отметим Победу как полагается!
