Семейщина - Чернев Илья (читаем книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
— Ни к чему, я так думаю, этот карантин, — говорил сыну-председателю Аноха Кондратьич, — перестает скот траву есть — вот и конец той болезни. Все от травы! А сено или что другое тут ни при чем.
Изот устало улыбался, говорил о микробах, но Аноха Кондратьич никак не соглашался с тем, что могут существовать на земле столь малые, невидные даже глазом, животные, к тому же такие зловредные.
— Раз они менее вошки, откуда у них сила коня с ног свалить? — подковыривал он ученого сына.
Изоту было не до споров. Он действительно уставал. Увидит Ахимья Ивановна под вечер Изотов самокат во дворе, у стены амбарушки, скажет себе: «Слава богу, раненько еще вернулся… Обедать сегодня не приезжал… Может, собрание какое к ночи?»
И впрямь, у Изота то сельсовет заседает, то в правление надо, то к комсомольцам, то из района начальник какой приехал.
Как-то во время ужина не утерпела старая, высказала свою думу:
— Ты бы женился, Изот, поболе бы дома, может, сидел тогда… Изот поднял на мать синие свои глаза, в которых на минуту вспыхнул огонек усмешки:
— Никиша поспешил вон… А мне еще рано. Когда встанем окончательно на ноги, всей деревней встанем, — тогда, не раньше. Куда торопиться? О внучатах тоскуешь? У тебя их и без моей помощи не мало. Да и в доме, кажется, скоро появится.
Он скосился на округлый Грунькин живот. Та вспыхнула.
— А меня увольте покуда, — добавил Изот.
Ахимья Ивановна безнадежным взглядом поглядела на старика.
3
По холодку неприметно подкралась осень, а хлеба всё еще не налились как следует, стояли зеленые. Погожие дни перемежались ненастьями, а после ненастий студеные утренники крепко прихватывали землю, серебрили инеем покатые крыши Никольских изб.
Как-то поутру, выйдя во двор, Ахимья Ивановна ахнула, — все бело кругом, все увалы и покати вокруг деревни поседели: ночью пал настоящий мороз. В тревоге зашлось ее сердце. Она быстро вернулась в избу, разбудила старика, Изота, Груньку:
— Гляньте, что деется!
Ковыляя, Аноха Кондратьич подошел к окошку, с минуту посмотрел на хонхолойскую седую покать.
— Что я говорил! Жать надо бы давно, а не дожидаться мороза. Вот теперича дождались… Что убирать станут, какой теперь хлеб?
— Ты совсем другое говорил, — сказал Изот, — все вы, старики, все время тростите о зеленом хлебе, своего успенья ждете. Сильны у всех вас эти… зеленые настроения.
— Настроения! — чмыхнул Аноха Кондратьич. — Заладили одно…
— Ну как, батька, — с тревогой спросила Ахимья Ивановна, — останется ли что-нибудь?
— Где попримерзнет, а где и останется… На низу-то, в «Эрдэме», все поди сгибло, — отозвался Аноха Кондратьич.
— Что ж я стою! — всплеснула руками Ахимья Ивановна. — Огородина-то цела ли, нет ли?
Она побежала с Грунькой на огород. Закрытые с вечера мешковиной огурцы не пострадали, погибли только две открытые лунки, местами немного прихватило капусту. Заботливая старуха всегда с вечера утепляла гряды и дранками, и корьем, и кулями, а вчера как на грех не успела закрыть всё и сейчас досадовала на себя за небрежность.
— Ну, да ничего, — осмотрев огород, сказала Ахимья Ивановна, — сгинула самая малость.
В избу она возвратилась с полным запаном мерзлых, недозревших огурцов.
До обеда старики с надеждой поглядывали в окна: солнце поднялось горячее, небо ясное, — может, обсохнут хлеба, поправятся, пройдет беда стороной?..
Днем стало известно, что беда и впрямь миновала, колхозные массивы существенно не пострадали, но в «Эрдэме» мороз убил чуть не тысячу га.
— Что я говорил! — торжественно, будто ему только что сообщили радостную, давно ожидаемую новость, сказал Аноха Кондратьич, подняв круглое свое лицо на старуху.
4
В самом деле зеленые настроения мешали руководителям артелей организовать народ на уборку. Этим настроениям поддались даже некоторые правленцы обоих колхозов. Хлеба входили уже в период восковой спелости, из района торопили, два раза назначали сроки начала уборочной, а красные партизаны и закоульцы еще раскачивались. Председателя Гришу дома ежедневно пилил отец: Егор Терентьевич уверял, что преждевременная косовица оставит народ без хлеба. Гриша внимал отцовским научениям, оттягивал выезд бригад на страду, а глядя на партизан, не спешили и закоульцы. Лишь с помощью Изота и Лагуткина удалось Епихе, Домничу и Мартьяну Яковлевичу переломить народ — зашевелились бригадиры и звеньевые, конюхи и машинисты… В последний раз, перед тем как отдать приказ о выезде, Гриша в сопровождении Изота, Лагуткина и агронома поехал в поля, — уговорили, нельзя отказаться.
— Восковая спелость… Дойдет в снопах. Дальше тянуть нельзя, — растирая в пальцах колосок, сорванный у края дороги, проговорил агроном.
— Весь хлеб такой, ровный, — оглядывая необозримое поле ярицы, поддержал Изот. — Пора…
— Да, пора… — будто нехотя согласился Гриша,
Он взглянул на сосредоточенное, спокойное лицо Изота, перевел взгляд на агронома и Лагуткина, — эти тоже выглядели невозмутимо, — глубоко вздохнул и как-то неожиданно для себя повторил:
— Ну, что ж… пора…
На следующий день с утра бригады выехали на свои участки, и, едва высохла роса, по окрестным буграм замелькали крылья жнеек и сноповязалок, ярко заблестели на солнце металлическими частями. Далеко на буграх видны были лошади, размеренно бредущие впереди машин, с еле заметными фигурками погоняльщиков, сидящих верхом, а позади жнеек, то и дело сгибаясь, шли вязальщицы, и вскоре на тугнуйских увалах, среди необъятного моря хлебов, обозначились выстриженные плеши, и на тех плешинах — первые кучки снопов, словно бегут зеленоватые овцы за вожаком — машинистом и догнать не могут… Уборка началась…
В один из теплых солнечных дней на равнине у Дыдухи появились две незнакомые доселе машины. Все у них было необыкновенное: размашистое полотно с одного бока, высокий рост, увенчанный спереди мостиком с колесом, вроде штурвала на пароходе, — их часто видали бывалые никольцы на Селенге, во время наездов в город, позади мостика — труба и огромный ящик… Машины не могли двигаться самостоятельно, их тащили за собою тракторы — на одном сидел Никишка, на другом неизвестный паренек из «Эрдэма». Семейщина отродясь не видывала таких машин. Жнецы и вязальщицы отрывались от работы и, вытирая рукавами потные лица, подолгу провожали глазами небывалые машины.
Комбайны пришли откуда-то с Тугнуя… Они пересекли равнину и замерли у обочины тракта. С ближайших участков к ним устремились звеньевые, начал сбегаться народ — мужики, бабы с подоткнутыми за пояс подолами сарафанов и невесть откуда взявшиеся непременные спутники необычайных деревенских происшествий — шустрые мальчишки. Все окружили высокие машины. У переднего комбайна суетился рослый подвижной человек, он поправлял бесконечно бегущую цепь, заглядывал внутрь; что-то кричал вверх стоящему на мостике парню.
— Директор совхоза, — шепнул кто-то.
Высокий человек по внешности ничем не отличался от остальных: теплая куртка, полосатые штаны, сапоги, сдвинутая набок кепка…
— В порядке социалистической взаимопомощи… к вам, — отрываясь от комбайна, сказал директор совхоза.
Видно, Епихе, Изоту и Грише заранее было известно об этой взаимопомощи, — они тотчас же появились у комбайнов. А с ними — Мартьян Яковлевич, Ананий Куприянович…
— Пока МТС заведет свои… — проговорил директор, — помогать надо. Начнем…
Застрекотали тракторы, замелькали гребки хедера, комбайн тронулся. Народ кинулся врассыпную.
Комбайн плыл, словно корабль среди зеленоватого моря — величавый, вздрагивающий, непобедимый. Широкий прокос оставался на том месте, где проходил он. Позади его падали на землю огромные пучки обмолоченной соломы… Комбайн часто останавливался, что-то заедало. Возле него метались директор, комбайнер…
