Детство в солдатской шинели - Гордиенко Анатолий Алексеевич (версия книг TXT) 📗
— Не посеку. Мне еще до войны лошадь и шашку доверяли. Не зацепил.
— Ух какой сердитый, — засмеялся Харитонов. — Ну-ка, поскакали рубить лозу. Слушай, а как твою кобылку наречем?
— Ее уж нарекли, товарищ старший сержант, на конюшне. Пемпя у нее кличка, как переводится?
— Да никак. Кличка ерунда, была бы лошадь верная да послушная.
Рубка лозы досаждала Жене пуще всего. Надо было на всем скаку подлететь к стеблям, воткнутым ровными рядами на поле, махнуть наискосок клинком и скосить верхушку так, чтобы она воткнулась в песок свежим срезом. Шпоры в бока, вперед! Одна лозина, вторая, а третью и четвертую не зацепил, не попал. «Уж лучше брать барьеры», — шептал Женя. Но и тут вышел конфуз — упал с лошади. Три дня после этого боялся подъезжать к высокому плетню, через который скакали разведчики на своих не очень-то удалых лошадях.
К Пемпе Женя относился со всей душой: и травы свеженькой нарвет, и овса выпросит у старшего конюха. На конюшне это замечали, и все же Харитонов нет-нет да и прикрикнет:
— Потертость имеется. Попону надо класть точнее, а не лишь бы как.
— Засечки, — укорял он в другой раз, ощупывая ноги кобылицы.
Куда проще давалась Жене строевая подготовка. Любил он шагать со взводом, петь строевые песни. Но пели на литовском, и многих слов Женя еще не знал.
Однажды, когда разведчики занимались на стрельбище, к ним приехали командир полка подполковник Мотека и начальник штаба Вольбикас. Взводный встрепенулся, подал команду: «Взвод, смирно!», но Мотека попросил продолжать занятия. Разведчики скакали на лошадях через ров, стреляли на скаку из автомата по мишени. Женя скакал последним, но мишень поразил не хуже своего учителя Харитонова.
Затем воткнули в землю свежую весеннюю лозу с первыми пахучими листочками.
— Шашки к бою! Руби!
Накануне Женя весь вечер сам точил оселком клинок — острый, волосок пересечет. Привстав в стременах, он резко махнул шашкой. Есть! Еще раз. Есть! Снова взмах — снова падает подкошенная вершинка лозы.
Взвод построили. Мотека подъехал на своем буланом нетерпеливом жеребце, бросил руку к фуражке:
— Sveiki, vyrai! [2]
— Sveiks tamsta! [3]
Командир полка похвалил за выучку, пожал руку командиру взвода, покосился на Савина.
— Это тот самый паренек, о котором я вам докладывал месяц назад, — понял его без слов взводный, — Хенрик Савинас, он не возражает, чтоб мы его так называли.
— По-литовски еще не научился? — спросил Мотека, подъезжая к Жене.
— Многое уже понимаю, товарищ подполковник.
— Мальчишка способный, до военного дела у него большой аппетит, — сказал Харитонов. — А к лету и язык освоит, получается у него справно.
— Молодец, Хенрик, рубишь отлично, и нашивка за тяжелое, ранение тебе не помеха, и автомат у тебя в руках не игрушка, вон как мишень испортил, — засмеялся командир полка.
— Зайди вечерком в штаб, побеседуем, — сказал Вольбикас, — с помощником комиссара по комсомолу тебя познакомлю, он должен знать нашего сына полка.
Вольбикас угощал настоящим грузинским чаем, пододвигал то и дело пакет с белыми сушками, блюдце с мятными подушечками. Женя рассказал о довоенном житье, о Ленинграде. О прошлых боевых делах говорил сдержанно. Помощник по комсомолу долго расспрашивал о делах, а потом сказал, что хоть и скупы записи в красноармейской книжке, да говорят о многом: такого парня, как Савин, надо принимать в комсомол. Вольбикас осторожно намекнул: может, Савину лучше остаться в тылу, продолжить учебу — в Куйбышеве организовано ФЗО для литовской молодежи, и командование полка может походатайствовать перед командиром дивизии. Женя давно ожидал подобного разговора и приготовился к нему. Горячо стал говорить он о родной земле, которую топчут гитлеровские сапоги, о том, как он уже пригодился разведчикам и пригодится еще, что решил твердо дойти до Берлина, а учеба никуда не уйдет, успеет наверстать упущенное…
167-й полк расквартировался в небольшом городке на Волге. Рядом с казармой высилась школа в яблоневом саду. Женя гарцевал на Пемпе по своему подворью, поглядывал на старшеклассниц, гулявших парами на переменках, бросался в них снежками, а в мае частенько, положив на подоконник открытого окна несколько наспех выломанных веток сирени, сидел у клумбы, слушал, как идет урок, и грустил. Он уже подружился со многими старшеклассниками, давал им прокатиться на Пемпе, приглашал в свой клуб на концерты заезжих артистов, в кино. Иногда с парнями приходила высокая, гордая, черноволосая девочка. Женя уже давно приметил эту неприступную девятиклассницу, узнал, что зовут ее Клава, узнал, где живет, и при всякой возможности норовил проскакать по ее улице.
Как познакомиться, как подойти, заговорить?
Разведчики часто после занятий купали лошадей в Волге. За ними всегда увязывалась детвора, барахтались у берега, ныряли. Пемпя любила купаться, заплывала далеко, фыркала, косилась каштановым ласковым глазом на своего легонького хозяина.
— Тонет, глядите, Олька тонет! — закричали на берегу.
Женя, сидевший на Пемпе, оглянулся и увидел над темной водой маленькую руку… Его Пемпя словно почуяла беду, легко послушалась поводьев и повернула назад. Женя соскользнул с лошади и поплыл к девочке широкими мужскими саженками. Он поймал ее руку уже под водой, схватил за косу, приподнял над легкой волной. Пемпя приняла девочку на широкую спину, и они втроем поплыли к берегу…
Вечером в штаб полка пришла мама той рыженькой девочки, принесла огромный букет пионов, плакала от радости. На следующий день младшему сержанту Савину перед строем объявили благодарность, а еще через день комсомольцы школы пригласили его в гости. Женя рассказывал о чудесном городе Ленинграде, о памятном первомайском параде, о белых ночах, о том, как поджег бензосклад, как ходил в разведку.
— Постойте! — закричала вдруг Клава, сидевшая недалеко от Жени. — Так это ведь о тебе писала «Пионерская правда»! Ну помните, ребята? Там еще фотография была: мальчик стоит у танка, винтовка на плече. Да погодите минутку…
Клава побежала в учительскую, принесла подшивку газеты, быстро нашла статью с фотографией.
— Вот: «Отважный разведчик Ленинградского фронта Женя Савин, — прочитала звонко радостная Клава. — Фото Р. Мазелева».
С тех пор, как только выдавался свободный вечер, Женя отпрашивался у взводного, забегал к Клаве домой, и они шли гулять к Волге. Взводные весельчаки братья Станкусы перемигивались между собой, когда Женя чистил до зеркального блеска сапоги, подолгу расчесывал у зеркала свой непокорный ежик. Взводный не препятствовал этим отлучкам, но требовал, чтобы на вечерней поверке Женя стоял в строю. Харитонов предложил пустить шапку по кругу, собрали немного деньжат.
— Скоро на фронт, — буркнул Харитонов. — Купи своей зазнобушке подарок, пусть вспоминает Хенрика Савинаса.
Женя смутился — «зазнобушка», потом опечалился — «на фронт». Конечно, они давно все поговаривали, что засиделись, но почему именно сейчас, когда в поле за казармой цветут ромашки, когда такая теплая вода в Волге…
Деньги они с Клавой потратили таким образом: купили сто конвертов, чтобы Клава писала письма на фронт до самой победы, наелись мороженого до хрипоты, сходили в городской кинотеатр. Шел фильм «Свинарка и пастух», оба видели уже эту картину, знали ее счастливый конец. Когда шли вечером у Волги, Клава взяла Женю под руку и тихонько пропела:
…На комсомольском собрании разведвзвода Женю принимали в комсомол. Командир взвода похвалил его за боевую подготовку. Харитонов рассказал, как Савин заботится о лошади, следит за личным оружием. Вспомнили случаи на Волге. А подвел итог помощник комиссара полка по комсомолу, показав всем «Пионерскую правду»:
