Детство в солдатской шинели - Гордиенко Анатолий Алексеевич (версия книг TXT) 📗
Погожим теплым вечером пришла беда. Высоко в небе проплыл немецкий самолет, за ним другой, третий. Самолеты были привычным делом, но тут кто-то звонко закричал:
— Парашютисты!
Начальник училища быстро кивнул Жене:
— Мигом в часть. Спроси, что нам делать.
Женя помчался не разбирая дороги, то и дело вглядываясь в небо, а справа над пшеничным полем уже колыхались белые купола. Женя подбежал к блиндажу, нашел командира.
— Отходите немедленно! — закричал тот. — Всем ремесленникам отходить в сторону Ленинграда! Живо!
Через десять минут растерянные ребята, побросав палатки, кирки, лопаты, бежали по полю, позади них уже слышались сухие, негромкие автоматные очереди.
— Доложи, что мы отошли к Гатчине, и догоняй нас! — крикнул Савину начальник училища.
Женя снова полетел к артиллеристам, те уже, прильнув к прицелам, застыли у орудий. Слева грохнул выстрел, рявкнула пушка и у штабного блиндажа, винтовочная стрельба потонула в орудийных залпах. Немцы залегли, стреляли из пулеметов. Казалось, выстрелы раздавались всюду — спереди, сзади. Женя испугался и юркнул в блиндаж. Вскоре туда приполз раненый сержант Гека и сказал, что наверху совсем плохо. Женя ошалело выскочил из блиндажа, увидел убитых, побежал к молчавшей пушке — там корчился раненный в живот артиллерист.
— Снаряды! Дай снаряды! — хрипел он еле слышно.
Женя бросился к сараю: он знал — там были снарядные ящики.
— Отходить! Команда отходить к лесу! — послышалось вдалеке.
За сараем стояли лошади. Женя быстро запряг повозку, рванулся назад, вывел Гену, дотянул до телеги, затем подтащил стонущего артиллериста, и они помчались несжатым полем к дальнему черному лесу. Догнали две лошадиные упряжки с пушками, догнали пятерых артиллеристов, которые катили орудие, впрягшись в брезентовые постромки. Стали держать совет. Решили добраться до леса, по пути искать своих, а затем уходить в сторону Ленинграда. И тут кто-то сказал:
— Бензосклад оставляем немцам. Не дело, братва.
— Еще можно успеть…
— Кто пойдет? — спросил командир дивизиона.
— Кого назначишь, лейтенант, тот и пойдет.
Командир назвал троих.
— Возьмите и меня, — попросил Женя. — Может, понадобится под колючей проволокой, под забором пролезать. А в случае чего — я из ремесленного…
Командир махнул рукой. Взяли гранаты, перезарядили винтовки и заспешили назад. Бежали пригнувшись, пшеница опутывала ноги, не хватало дыхания, падали, поднимались, бежали дальше. Успели! У длинного кирпичного склада никого еще не было. Открыли краны двух цистерн, отвинчивали, где отвинчивались, пробки у бочек. Резко запахло бензином. Быстрее, быстрее! Горючее лилось на землю, черной речкой потекло к шоссе.
Над складом пролетела стайка трассирующих пуль. Застучал пулемет. Когда он смолк, со стороны дороги послышался гул моторов. Гул быстро нарастал, становился похожим на глухое рычание.
— Танки! Отходим, братцы, дело сделано!
— Да уж не попользуются, гады.
— Савин, ты где? Не мешкай, отходим!
Женя вспомнил приказ товарища Сталина — ничего не оставлять врагу. Он схватил охапку ветоши, подставил под струю бензина — ветошь обмякла, выпала из рук. Нужно намотать на палку! Скорее, скорее! Женя оторвал от забора узкую дощечку, переломил пополам, намотал на нее тряпье, чиркнул спичкой. Бойкий огонек побежал по факелу, полыхнул жаром. Женя прижался к углу склада. Из-за поворота вывернули силуэты грузовиков, над кузовами на фоне светлого еще неба четко видны были солдатские каски. Женя, размахнувшись, бросил факел в бензиновый ручей, уже пересекший шоссе. Огонь взмахнул в небо. Женя юркнул под забор, вскочил, побежал. За спиной громыхнуло, теплой волной толкнуло в спину, оранжевый сполох осветил дорогу, черный клубящийся дым потянулся к небу.
Женя мчался не оглядываясь, ему казалось, что весь он как на ладони. Гудение жаркого пламени, глухие взрывы бензиновых бочек не заглушали истошных криков немцев, горевших в этом адском огне.
Догнал Женя своих быстро, передохнули малость. К лесу пошли все вместе, довольные.
— Видели мы ваш фейерверк, — сказал командир. — Молодцы.
Старший помолчал, прокашлялся:
— Это вот Савин поджег. Времени в обрез — немцы на дорогу выехали уже. Его заслуга, чего уж тут…
У леса нашли еще отступивших артиллеристов, приободрились. К утру вышли к своим, и раненых вывезли на той самой Жениной телеге, и орудия спасли. Когда добрались до Пушкина, какой-то седой командир обнял Женю, похвалил, что не бросил раненых товарищей, поблагодарил за повозку. Этот командир казался Жене добрым, понятливым, но были и другие — построже, они хотели непременно отчислить куда-то Савина, отправить в тыл, откомандировать в ремесленное училище. Тут вступился командир артдивизиона. Он пошел в штаб, и Савина оставили в части, выдали форму, зачислили на довольствие, а главное — направили в разведку, куда он очень хотел попасть, доказывал, что, переодевшись в сельскую одежду, может сгодиться красноармейцам.
…Глубокой осенью, уже после того как Женю сфотографировал военный корреспондент, командир взвода разведки дал Савину увольнительную на двое суток для поездки в Ленинград.
Как преобразился город! Окна перекрещены газетными ленточками, витрины заложены щитами, на улицах глубокие воронки, есть разрушенные дома, всюду сосредоточенные люди с противогазными сумками, военные патрули то и дело проверяют документы.
Вот и Малая Охта, вот и родное училище номер шесть. Женя взлетел по лестнице, заглянул в свой класс — пусто, в соседнем тоже никого. В общежитии одни дневальные, тоже с противогазами. Они и отослали Савина в мастерские — там теперь трудятся ребята на оборону. Женя рывком отворил дверь, услышал знакомый скрежет напильников, глухое гудение станков. В дальнем углу по стенам метались сполохи электросварки. Женя постоял минуту, другую — все были в работе, никто не поднял головы.
— Рота, смирно! — крикнул весело Женя.
Ребята обернулись и замерли.
— Женька! Женька вернулся! С того света явился! Ура!
Мальчишки обступили бравого солдатика, с завистью глядели на военную форму, засыпали вопросами. Женя рассказывал мало, больше сам спрашивал.
Добрались ремесленники в Ленинград из Гатчины лишь через трое суток, но пришли не все — были среди них раненые, несколько ребят погибло от пуль десантников, троих скосили осколки фашистской бомбы.
И сразу пошла новая жизнь — парни постарше пошли работать на заводы, хотя жили здесь, в общежитии, младшие весь день пропадали в мастерских. Петю Казюку взяли на Кировский. Отработав в первую смену и придя в училище как раз к обеду, он попал прямо в объятия Жени.
— Живой, сябрушка, дорогой, — шептал Петя, не веря своим глазам. — А мы-то, по правде сказать, не ждали. Такая стрельба поднялась тогда. Мы и решили, что ты навеки в том поле остался…
Петя трогал малиновые треугольники на петлицах, примерил шинель, шапку со звездочкой. Повздыхали, что нет вестей из дому.
Вскоре после обеда — а Женя выложил на стол банку тушенки, полбуханки хлеба, большой кусок колотого сахара, так что у всех дух перехватило, — по мастерской прокатилось радостное известие: сегодня поведут в баню. Давно не парились ребята — бомба угодила рядом с баней, разворотила водопровод. Однокашники стали звать с собой Женю. Ему жалко было бросать напильник, он с такой радостью стоял у тех давних своих тисков. И вместе с тем ему тоже захотелось согреться, посидеть в парилке.
У стен бани, поковыренной осколками, толпились молчаливые закутанные люди. Они безропотно пропустили небольшую колонну ремесленников. С шумом, с веселым гамом заполнили мальчишки гулкий, чуть теплый зал, загремели тазами. Женя пристроился в очередь, набрал горячей воды, сел на холодную мраморную скамью. И тут он словно прозрел — увидел, что рядом почти не шевелясь сидели тощие, безмолвные люди. Вот мимо бесшумно прошел бородатый старик, держа за руку хилого мальчика. Они словно плыли, не касаясь пола, такие легкие, странные своей неестественной худобой — ребра выпирали, руки висели безжизненно, ступни синих ног скрывались в серых клубах стелющегося пара. Женя отвел глаза, наткнулся на примолкших своих ребят: те выглядели чуток получше. Какая-то судорога пробежала по Жениному лицу и шее, потом в горле стал расти тяжелый ком, Женя уткнулся глазами в пол и заплакал. Ему стало нестерпимо жалко этих людей, стыдно того, что он, Савин, не такой худой, как они. Ему стало казаться, что все до единого смотрят на него! Что делать? Встать и крикнуть, что приехал он с фронта, что у него полный красноармейский паек?..
