Обратной дороги нет (cборник) - Карпов Владимир Васильевич (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Кто знает: может, противник заметил нас, когда резали проволоку, и теперь затаился в траншее? Подползешь к ней, миг — и ты в лапах фашистов.
Трудно, очень трудно заставить себя ползти к этой темной щели впереди!
Если нас не обнаружили, мне нужно обязательно попасть в промежуток между двумя часовыми. А где они? Разве увидишь их в темноте, да еще лежа, когда глаза у тебя над самой поверхностью снега?
Это длится несколько секунд, но борьба с собой в такие секунды очень тяжела. Я достаю гранату и ползу к траншее, до нее метров тридцать. Ползу с остановками, прислушиваясь, может, затопает промерзший гитлеровец или заговорит с соседом. Ничего не слышно.
Вот кончилась гладкая поверхность, перед глазами комья и бугорки — это бруствер. До траншеи не более двух метров.
Осторожно приподнимаюсь на руках, смотрю вправо и влево, не торчит ли поблизости каска? Нет. Преодолеваю последние метры и заглядываю в окоп. Граната наготове, кольцо в зубах.
Траншея до ближайших поворотов пуста — это метров десять. Не поднимаясь высоко над землей, перескакиваю через траншею и уползаю к темнеющим кустам.
Ракеты вспыхивают позади меня. Пулеметы выстукивают прежнюю спокойную дробь.
Вторую траншею преодолеть легче. Здесь часовые стоят реже и службу несут менее бдительно. Слышу, как недалеко кто-то колет дрова. Спокойно разговаривают около блиндажа. Отползаю в сторону и продолжаю углубляться в тыл. Вспышки ракет все дальше и дальше. Уже нет необходимости двигаться ползком. Поднимаюсь в тени дерева. Осматриваюсь. Опасности нет. Намечаю место следующей остановки, просматриваю все, что встретится на пути, и, пригнувшись, перебегаю туда. Это называется «идти скачками».
Вскоре мне попалась наезженная дорога. Я просмотрел ее в оба конца и, никого не обнаружив, пошел по ней вправо. Помню, справа должно быть шоссе на Витебск. Еще изучая карту, я решил выйти к этому шоссе: оно будет надежным ориентиром.
Пройдя с километр, увидел на дороге что-то движущееся навстречу. Я свернул. Присел в придорожных кустах. Через несколько минут проползли груженые сани. Из ноздрей лошади белыми струйками выбивал пар. Ездовой, весь в инее, шел рядом с санями. В другое время он непременно стал бы «языком», но сейчас трогать нельзя.
Так, уступая дорогу всем встречным, продвигаюсь к шоссе.
Вот впереди зачернела деревня. Не доходя до нее, останавливаюсь. Идти напрямик, не зная, что делается в деревне, опасно. Обходить по сугробам тяжело и займет немало времени. Как быть?
Вспоминаю карту, которую изучал, стараюсь припомнить, что мне говорил об этой деревне начальник разведки дивизии. Ничего определенного вспомнить не могу. Вглядываюсь в темный ряд домишек: они выстроились с обеих сторон дороги, загадочные, под белыми шапками снега. На дороге — ни души.
Бывало, подчиненным я внушал, что в любой неясной обстановке есть незначительные на первый взгляд признаки, по которым можно разгадать ее. А сейчас передо мной деревня, и я не могу обнаружить такого признака. Ночь, все спят. Часовых не видно.
Подхожу ближе. Если в деревне штаб, то должны к домишкам тянуться телефонные провода. Но как я ни напрягаю зрение, в темноте, да еще на расстоянии, провода эти увидеть не могу. Однако, подойдя, замечаю: в некоторых окнах сквозь маскировку пробиваются узенькие полоски света. Вот он, признак! Этого достаточно. Едва ли местные жители будут сидеть со светом в глухую ночь, обычно в прифронтовой полосе с наступлением темноты вообще не зажигают света. Значит, деревню нужно обходить.
Идти целиной тяжело. Становится жарко, пот катится из-под шапки.
Обогнув деревню, выбираюсь на большак. Чем ближе к Витебску, тем чаще попадаются машины, повозки, группы людей. Прячусь от них, поглядываю на часы: очень медленно продвигаюсь. Так до рассвета не доберешься. Надо что-то придумать.
Кажется, выход найден. Я снял свой белый наряд, закопал у приметного дерева — пригодится на обратном пути. Вышел к дороге и стал высматривать сани, в которых не было бы немцев. Вскоре такие показались. Закутавшись в тулуп, одинокий ездок, видно, дремал, лошадь шла шагом.
Я окликнул хозяина лошади и, не боясь за свой акцент, стал говорить с ним на русско-немецком языке, дополняя слова жестами.
— Нах Витебск?
— Да, на Витебск, господин офицер. Он принял меня за офицера.
— Их бин каине офицер, их бин ефрейтор, — сказал я на всякий случай правду. Забрался в сани, поехали. Чтобы немного согреться и замаскироваться, зарылся в пахучее сено, которое лежало в санях, а хозяину приказал:
— Нах Витебск! Их бин шлафен. Спать, спать — понимаешь?
— Понимаю, чего же не понять… Спи, коли хочется, — ответил мужичок.
Я лежал в сене и следил за дорогой. Да и за хозяином лошади надо было присматривать. Кто знает, что у него на уме. Одинокий дремлющий фашист — заманчивая штука. Тюкнет чем-нибудь по голове и свалит в овражек.
На рассвете достигли пригорода. В том месте, где шоссе превращается в улицу, я заметил шлагбаум и танцующую около него фигуру промерзшего гитлеровца. Там могут проверить документы, спросить о чем-нибудь. Это в мои расчеты не входит.
— Хальт! — скомандовал я вознице и, выбравшись из саней, махнул рукой: езжай, мол, дальше. Мужичок послушно продолжает свой путь. А я ухожу с шоссе и тихими заснеженными переулками углубляюсь в город.
Витебск еще спит. Из труб поднимаются слабые дымки.
Где-то здесь, в этом скопище домов, нужная мне квартира, там меня ждут. Им сообщили по радио, что я вышел.
Считаю улицы. Моя — четырнадцатая. Чем глубже в город, тем крупнее дома. Многие сожжены или разрушены бомбежкой. Черные проемы окон смотрят угрюмо.
Пересек десятую улицу и вдруг с радостью читаю на угловом доме название нужной мне «штрассе». Значит, в пригороде я обсчитался на три улицы. Это не беда, главное, найдена та, что нужна.
Отыскал дом номер 27. Вхожу в чистый освещенный подъезд. Квартира на первом этаже. На всякий случай кладу руку в карман, на пистолет. Может, пока я шел, здешних разведчиков открыли и сейчас за дверью засада?
Негромко, чтобы не разбудить соседей, стучу в дверь. Через минуту женский голос спрашивает:
— Кто там?
Стараясь картавить, «под немца», говорю пароль:
— Я пришел от гауптман Беккер, он имеет для вас срочная работа.
Дверь отворяется, и женщина говорит мне отзыв:
— Во время войны всякая работа срочная.
Я вошел в коридор. Заперев дверь, хозяйка подает мне руку, говорит шепотом:
— Проходите в комнату, товарищ. — Ив сторону: — Коля, это он.
Только теперь я замечаю в конце коридорчика мужчину лет сорока. Он подходит, пожимает мне руку, представляется:
— Николай Маркович.
Я снимаю шинель, хочу повесить ее на вешалку, но хозяйка останавливает:!
— Здесь нельзя.
Она уносит шинель в комнату.
Мы садимся к столу, и я украдкой рассматриваю этих скромных, смелых людей. Сколько сил прилагает, наверное, гестапо, чтобы отыскать их! А они живут, работают, видятся с гестаповцами каждый день. Крепкие нужны нервы разведчику, чтобы вот так ходить день за днем по краю пропасти.
Николай Маркович весело смотрит на меня и говорит:
— Быстро добрались. Я думал, придете завтра.
— Спешил. Переждать до следующей ночи негде, обнаружат, да и холод собачий — окоченеешь.
— Надюша, — спохватился хозяин, — организуй-ка чаю и того-другого-прочего, промерз человек.
Хозяйка уходит на кухню, а мы сидим и не знаем, о чем говорить.
Ну как там, на Большой земле? — спрашивает Николай Маркович.
— Да так, вроде все в порядке, воюем.
Меня кормят и угощают «другим-прочим». Сразу становится тепло. Промерзшее тело расслабляется, и я впервые за все это время чувствую усталость.
Николай Маркович поднялся.
— Мне пора. А вы укладывайтесь спать. Набирайтесь сил. Вечером в обратный путь.
Он уходит на службу, а я ложусь спать. Слышу, как под окнами иногда топают немцы, до меня доносится их резкий говор. Далеко, по ту сторону фронта, командующий, занятый делами, порой, наверное, думает, принесу ли я чертежи. Если они ему так нужны — будет наступление, догадаться нетрудно. Это особая честь, когда доверяют такую строжайшую тайну. Случись со мной беда — ни за что не скажу, зачем сюда пришел. Пусть хоть на куски режут!
