Красные ворота - Кондратьев Вячеслав Леонидович (читать книги без .TXT, .FB2) 📗
— Мне, командир, хотелось угостить вас в хорошем месте, чтоб посидеть можно было, а тут… — он брезгливо махнул рукой.
— Не будь фрайером, Гоша. Сойдет и это, — усмехнулся Володька.
— Нет, лейтенант… «Бабки» у Гоши есть, такая встреча и… в забегаловку. Не пойдет. Я вас в ресторан поведу, а пока поговорим где-нибудь.
Они отошли от пивной и направились к бульвару… По дороге поговорили о делах минувших, о ребятах, которые неизвестно теперь где, живы ли, покалечены ли или уже и косточек не сыщешь, потому как война долгая еще была после того, как расстались они. Выйдя к Сретенским воротам, присели на скамеечку. Гоша развалился, небрежным жестом вынул пачку «Беломора», протянул Володьке.
— Теперь о деле, командир. Ты только не брезгуй. Дело чистое. Ни обмана, ни воровства — одна солдатская находчивость… Я же завязал, хватит! Надоело по тюрягам сидеть, да и война мозги прочистила. Я себя на ней только человеком и почувствовал — нужным, знаменитым даже. Сам знаешь, полковники за ручку здоровались… А за того обера сам комбриг расцеловал. Помнишь?
— Помню, — улыбнулся Володька, которому было хорошо с Гошкой.
— Так что дело чистое, командир… Ну, конечно, временно все это. Вот распишусь я с дивчиной этой, получу прописку и на работу буду устраиваться, а пока и погулять можно. Можно, командир? Разве не заслужили?
— Заслужили… Девчонку-то хорошую нашел?
— Любовь закрутил настоящую, командир. Поздравь… — в его голосе была нежность и даже какое-то удивление.
— Поздравляю, Гоша…
— Засохли мы, командир, без баб на войне… Ведь она, женщина, не только для тела нужна — и для души тоже. Я баб с пятнадцати лет знал, да что толку, не то все это… — Гоша задумался, а для Володьки внове были Гошины рассуждения. Таких разговоров в разведвзводе не вели. Там не до лирики. — Ну, пойдем, — стряхнул с себя задумчивость Гошка.
— Куда?
— К трем вокзалам. Время есть?
Володька кивнул — чего-чего, а времени у него вдосталь.
От Казанского вокзала они взяли вправо и вышли к военному продпункту, расположенному в деревянном домишке. У окошечка толпилась очередь из военных — командированных, демобилизованных, раненых из госпиталей… Гоша, бесцеремонно растолкав всех, пробрался к окошку, таща за собой Володьку, и кого же он там увидел?! Надюху!!!
Она, сразу узнав Володьку, посмотрела на него расширенными, растерянными глазами, потом заулыбалась.
— Лейтенантик… Живой… Не зря, выходит, молилась я вроде за тебя, — сказала она, стараясь за небрежной шутливостью скрыть волнение и радость.
— Знакомы вы, оказывается, — нахмурился Гоша, и недобрый огонек зажегся в его глазах.
Он как-то резко вынул пачку, рванул папиросу и задымил.
— Что же проститься тогда не зашел? — спросила Надюха.
— Неожиданно я как-то уехал… раньше срока…
— И подо Ржев свой? Говорил мне Егорыч.
— Да, туда… к своим.
— Как же живым остался? — покачала она головой.
— Остался… Вот только, — показал глазами на пустой рукав.
— Не горюй, лейтенантик. Не такими возвращаются, это ерунда. Тебе руками не работать. Учиться же пойдешь?
— Наверно, — ответил Володька.
— Гошку-то откуда знаешь? — наконец спросила Надюха, поглядев на жадно курящего, насупившегося Гошу.
— Так он из моего разведвзвода, — сказал Володька.
— Я же говорил тебе, Надюха, — сумрачно вступил Гошка. — Он мне жизнюгу спас. Ребята на поле оставили, думали, убитый начисто, да и немец их в такой перехлест взял, еле ноги унесли. А он сам пошел за мной и ребят заставил, приволокли меня…
— Вот какие дела, надо же… И встретились, — протянула она. — Выходит, лейтенантик, спас ты для меня Гошку, — и стала вытирать глаза.
Сзади загудела очередь:
— Хватит трепаться… Давай работай… На поезда мы… Заговорились.
— Сейчас, мальчики, сейчас, — захлопотала Надюха. — Потом, ребята, поговорим. Я закроюсь скоро. К нам пойдем. Купи, Гоша, в коммерческом для встречи.
— Кому говоришь? Будто сам не понимаю…
К магазину шли молча… Гоша все так же часто затягивался папиросой, какой уже по счету, и Володька понял, что рассказала Надюха про него и Гошка переживает. Неожиданно Гоша остановился.
— Значит, так, командир. С Надюхой больше ни-ни. Что было, то было, но все. Понял? — Гошка в упор взглянул на Володьку.
— Конечно, Гоша… Случайно у нас было, по пьянке… — смутился Володька.
— Случайно не случайно, а поминала она тебя часто, все уши прогудела. Так что слово, командир?
— Слово, — подтвердил Володька и протянул ему руку.
В магазине Гоша легко и небрежно выложил двести рублей за бутылку водки, столько же за закуску и за ослепительно белый батон. Володька с некоторым удивлением смотрел, как просто выкладывал Гоша купюры, суммой больше половины материнской зарплаты. На обратном пути тот посвятил его в «дело», которое проворачивал вместе с Надюхой. Оно было простым. Демобилизованным, командированным и прочему дорожному люду выдавались талоны на продукты. Они имели определенный срок действия, просроченные были уже простой бумажкой, которую можно выкинуть. Вот эти-то талоны и скупал Гоша за бесценок, обменивал на махру или вообще выпрашивал. Надюха же отоваривала их задним числом. Буханка черняшки на рынке стоила двести, за полтораста отрывали с руками, и таких буханочек у Гоши выходило в день около десятка.
— Вот видишь, командир, никакого мошенства, даже ловкости рук не треба. И никакого обмана. И никто не внакладе, потому как не просрочь талон солдат, он эту буханочку съел бы… Кумекаешь?
— Да.
— Талоны будем вместе раздобывать, — как решенное заявил Гошка, а когда заметил колебание на Володькиной лице, добавил уверенно: — Голодуешь же сейчас.
— Почти.
— Сколько пенсии положили?
— Триста пятьдесят…
— Гроши!
— В институте стипендию дадут, рублей двести.
— Все это не деньги, командир, по нынешним временам. Мусор! — резанул рукой Гошка. — Ну, решили?
— Не знаю пока… Противно все это, — промямлил Володька.
— А лапу сосать не противно?! Ты, лейтенант, это фрайерство брось! Четыре года под смертью ходили. Расею, можно сказать, своей кровушкой спасли! И голодовать после этого! Нет уж… — горячился Гошка.
— Так все сейчас неважно живут, Гошка, — сказал Володька.
— Нет, не все! В коммерческом народа сколько? Некоторые гады разбогатели, пока мы с тобой жизни ложили, кровью заливались. Не хочу к старому возвращаться, а то бы копнул кой-кого. Видал же, осетрину берут, балычок, икру… А мы что с тобой на передке лопали? Пшенку-жидню! Помнишь, как я перед каждым поиском пятак бросал — орел — решка?
— Зачем, кстати? — спросил Володька.
— Мы, урки, в приметы верим. Три орла выходило — иду в дело спокойно… Да сам знаешь, мандража никогда не давал. А в тот раз три решки, ну и схлопотал две пульки… — Гошка призадумался, вспомнив, видать, безнадежные глаза склонившихся над ним врачей. — Не жил я, Володька… Не жил… Многое мы не добрали в жизни, так хоть теперь… — мечтательно закончил он.
Когда они подошли к продпункту, окошечко было уже закрыто. Гоша постучал в дверь, Надюха открыла, сказала: «Сейчас я…» — и вскоре вышла в нарядном платьице, подкрашенная, взяла их обоих под руки, и тронулись они к Домниковке.
Во дворе памятного Володьке дома сидел Егорыч и смолил самокрутку. Постарел он здорово за эти годы, лицо покрылось сеткой мелких морщинок, пробилась и седина в волосах. Узнав сразу Володьку, пустил слезу, запричитал:
— Живой, браток, живой. Уж и не чаял тебя увидеть, раз ты под этот проклятый Ржев подался. Совсем не чаял. Знаешь, полюбил я тебя, склеились мы как-то за твой отпуск… Помнишь, как пивко в автомате попивали?
— Помню, Егорыч, помню, — что-то сдавило Володькино горло.
— Ко мне пойдем, Николай Егорыч, — пригласила Надюха.
И стали они подниматься по деревянной полупрогнившей лестнице, и всколыхнули Володьку воспоминания о лете сорок второго, об уходе Юльки, о встрече с Тоней, в общем, о всех тех днях его отпуска.
