Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла. - Шелест Игорь Иванович (первая книга TXT) 📗
— Дёрнула?
— Да ещё как!.. Я это понял по тому, как меня мгновенно скрючило огромной перегрузкой, и тут же услышал треск…
— А потом?
— Выхватил управление, но удержать самолёт уже не представлялось возможным: он падал, медленно вращаясь… Я выключил двигатель, сбросил фонарь и приказал ей прыгать. Но пришлось много раз крикнуть, и уже была мысль, что так и упадём вместе, не покинув кабины… И вдруг она отбросила с плеч ремни и перевалилась за борт… Для меня осталось слишком мало высоты.
Стужев долго смотрел в глаза Тамарину, очевидно, думая: сказать — не сказать?.. Потом решился:
— Вы, Георгий Васильевич, мужественный человек… Не стану от вас таить: вам, наверно, неизвестно, что Вера Гречишникова так и не воспользовалась парашютом.
— Как?! Вера погибла?! — закричал Жос. — Не может быть! — и почувствовал во всём теле озноб.
Стужев сказал:
— Парашют исправен, как установила экспертиза. Можно было предположить, что, покидая самолёт, Вера ударилась головой о хвостовое оперение, но и этого не было… Она погибла от удара о землю.
Потрясённый, Жос пробормотал чуть слышно:
— Какое ужасное несчастье!
В палате воцарилась гнетущая тишина. Каждому из троих, очевидно, жутким стоп-кадром представился последний миг падения Веры. Потом Лавров, мотнув головой, спросил, ни к кому не обращаясь:
— Может, она всё ещё была в шоковом состоянии от перегрузки?..
— Да ведь она выпрыгнула, — возразил Стужев.
— Выпрыгнуть-то выпрыгнула, но далеко не сразу!
Жос шевельнулся:
— Да, она словно была в забытьи… или и вовсе не хотела прыгать… И сделала это неохотно, когда я уже заорал на неё: «Прыгай!» Она разбилась, разбилась!.. Это ужасно!
Вошёл встревоженный врач. Стужев и Лавров встали. Жоса лихорадило.
Два последующих дня состояние Тамарина было тяжёлым, у него держалась высокая температура, и к нему никого не допускали, даже Надю. А она приходила в госпиталь каждый день, умоляла врачей, плакала, горячо убеждала, что её появление у койки больного непременно воодушевит его, придаст ему бодрость, но главный врач дал разрешение только на третий день к вечеру.
Когда Надя впорхнула в его палату — сколько радости было для них обоих! Это поймёт лишь тот, кто хоть раз в жизни был горячо любим и сам любил беззаветно.
— Милый, любимый мой! — Надя прильнула к Жосу. — Ну вот мы и снова вместе!
— Радость моя!.. Мне было худо, я уж думал — ты больше не придёшь…
— Это они меня не пускали… У, злодеи! — Надя незлобно взглянула на дверь. — Я знаю, твоё руководство тебя чем-то тогда потрясло. Они и сами ужасно расстроились — это видно было по их лицам, когда они вышли от тебя… А главный врач потом два дня метал громы и молнии, срывая зло на мне.
— Но сегодня ты опять здесь!
Жос потянулся к Наде ослабевшей рукой. Она схватила на лету его руку и поцеловала.
— Спасибо тебе, родная, — прошептал он.
— Я знаю, они сказали тебе что-то ужасное… Такое, чего сами испугались потом.
— Они не виноваты… Это так…
— Сейчас не думай об этом, не говори мне ничего… Забудь все тяжкое… Когда-нибудь, если захочешь, скажешь… А нет — и не надо.
— Найденок мой!.. Умница! Сколько в тебе чуткости, тепла!
— Не надо, милый… Давай лучше вспоминать что-нибудь счастливое из нашей жизни… Давай?..
Он улыбался ей, но в блеске его воспалённых глаз Надя видела и теплоту любви к себе, и залёгшую глубоко печаль. Она порывисто поцеловала его и, отпрянув, озарилась радостным воодушевлением:
— Давай вспоминать… Знаешь о чём?
— О чём?
— О поездке в Ленинград… Боже мой, как я была тогда счастлива!
— А я как! — Он сжал её руку. — Скажу тебе, как на исповеди… Я не святой и знал девушек до тебя, но никогда меня не оставляло чувство одиночества. А тут появилась ты, и одиночество моё пропало.
— И моё тоже! — подхватила Надя. — Порознь будто нас не стало — теперь были мы .
— Именно, мы !.. Удивительно окрылённые!.. Но тут уж стоило тебе оставить меня на день, — усмехнулся Жос, — и я начинал себя чувствовать так неприкаянно, как может, вероятно, чувствовать себя птица, лишённая крыльев… Каково же мне теперь здесь без тебя!
— А я стану прилетать к тебе через форточку, коль они вздумают меня не пускать! — Надя деловито оглядела окно. Жос следил за её взглядом не без умиления.
— Прилетать?
— Ну да!.. Как Маргарита к Мастеру…
— Я вижу, мои мечты о махолёте проникли и тебе в сердце… Ты как Карлсон: лучший в мире лекарь!
— Вот! — подхватила Надя, будто не заметив его улыбки. — А они мне не верили!.. Но… Давай же повспоминаем наши счастливые мгновения…
— Увы. Их было так немного.
— Выбрось из головы все печали и верь свято: они будут, они ведь в нас…
«Вот останусь калекой — кому я буду нужен?!» — подумал он, а вслух спросил:
— Что же тебе запомнилось?
— Все, все!.. С момента, когда ты встретил меня на вокзале… Это ль не счастливые мгновенья?! И потом: сколько их было в поездке в Петергоф, Ораниенбаум…
— С удивительным гидом-таксистом.
— Да… Как подарок нам даже погода выдалась на редкость. Воздух был напоён утренней свежестью, настоян ароматами трав и цветов после ночного дождя… И пенье птиц…
— И далёкое кукование…
— И мы брели в обнимку по аллеям Верхнего парка…
— И лицо твоё озарялось оранжевыми вспышками лучей, продиравшихся сквозь листву…
— И твоё тоже, милый!.. И ты помог мне перелезть через чугунную решётку у Китайского дворца, когда служительница открыла ставни и ушла…
— И мы, как дети, притиснули к стёклам носы и восторгались роскошью екатерининских парадных залов, благо они были прекрасно освещены солнцем.
— И это мгновение застряло в памяти цепче, чем если бы мы обежали все залы с экскурсией!
— Потому что мы созорничали, как дети…
Надя рассмеялась:
— Даже вздумали поцеловаться, глядя на Амура и Психею!
— И как это вывело из себя старуху! Это была ведьма. Она превратилась в ворону и каркала, пока мы шли к павильону Катальной горки, когда я хотел тебя обнять.
— Вот как!.. Ну разве это не сказочное путешествие?
