Угол покоя - Стегнер Уоллес (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT, FB2) 📗
– Ты думаешь, администратор рудника – надежная должность? – Он засмеялся таким неприятным смехом, что ей захотелось расплакаться. – Альмаден и “Аделаида” тебя ничему не научили?
– Научили. – Она опустила глаза. – Как и Мексика. Тому, что очень легко что‑то может пойти не так – что всегда что‑то идет не так!
– Сю, я знаю этот проект. Я сам его разработал, я провел изыскания, я все распланировал. Он удастся.
Она утомленно посмотрела на него, позволила глазам встретиться с его упрямыми голубыми.
– Ну ладно, поезжай завтра, послушай, что они скажут. Мы не можем это решить сейчас.
– Нет смысла разговаривать с Поупом и Коулом, если ты не хочешь.
Их глаза, мимолетно сойдясь, вновь разошлись.
– Допустим, я не захотела, – сказала она. – Что бы ты стал делать?
Несколько секунд он молчал. Потом ответил ровным тоном:
– Здесь бы остался, видимо. Нашел бы какую‑нибудь работу. Яблоки собирать. Нанялся бы к Джону в батраки.
Дух миссис Эллиот стал нашептывать ей свое. Она ухватила себя за горло и сглотнула, ощущая давление пальцев.
– Ты знаешь, что я не встану у тебя на пути, не буду вынуждать тебя… отказываться от того, что ты хочешь. Ты не мог бы там руководить, а сюда… наезжать? Как Конрад к Мэри?
– Ты не хотела такого, когда у нас был разговор о Потоси.
– Тут другое дело, тут родной дом.
Вновь молчание; малышка тем временем шевельнулась, вздохнула и перекатилась на бок.
– Нет, – сказал наконец Оливер. – Теперь уже я против. Сколько можно жить вдалеке от тебя?
– Ох, Оливер! – воскликнула она. – Не думай, душа моя, что я тебя не люблю! Не думай, что я хочу отделить тебя от нас! Просто здесь я чувствую себя в безопасности. Ты просишь меня, душа моя, отказаться от того, что я люблю почти как тебя. Эта кроха лишила меня всей беспечности, какая была. Мне надо подумать. Поезжай на свою встречу, но дай мне подумать немного.
Некоторое время он удерживал ее на месте, ничего не говоря. Потом подвел к окну – ветер, налетая порывами, трепал листву клена и шевелил занавески сквозь щели опущенной рамы. Он обнял ее одной рукой, она прижалась к нему, глядя вниз, где папоротники вдоль дорожки гнулись от ветра. Услышала его слова:
– Посмотри на нее. Ей снится, что она сосет грудь.
Его рука стиснула Сюзан, слегка тряхнула, отпустила.
– Ладно, – сказал он. – Ты свыкайся с моей новостью, а я буду с твоей. Может быть, они окажутся совместимы.
– Кто знает.
Но она уже сдалась. Знала, что рано или поздно, этой осенью или грядущей весной, примется собирать детей и паковать поредевшие пожитки, чтобы вновь отправиться на Запад – уже не на смелый пикник и не с торжественным намерением устроить дом в избранном мужем краю, а в изгнание.
Часть VII
Каньон
Бойсе-Сити, 16 июня 1882 года
Моя милая Огаста!
Я сижу – или лежу – в нашем старом гамаке, в том самом старом гамаке, что висел у нас на пьяцце в Нью-Альмадене, а потом служил кроваткой для Олли в Ледвилле. Он висит сейчас между двумя тополями в запущенном дворе, окружающем этот дом, который построил для себя миссионер-иезуит, отбывший потом возделывать другие поля. В жаркие послеполуденные часы это мое любимое место, если можно вообще говорить о моем любимом месте в этом унылом новом городишке, где дамы говорят тебе “мэм”, а служанки не говорят, где рудокопы-ирландцы, у которых еще не сошли мозоли от кирки и лопаты, строят себе миллионерские дома с порт-кошерами и каменными башенками. Оливер большую часть недели проводит в каньоне в инженерном лагере. Благодаря помощи – хотя это не такая уж великая помощь – добродушной, но неуклюжей местной девицы я сумела завести порядок, при котором утром могу работать. Я пишу еще один роман о Ледвилле, довольствуясь тем скудным опытом, что у меня есть. После полудня, когда малышка накормлена и уложена и Олли пошел наверх поспать, я выхожу сюда читать, писать письма и слушать сухой одинокий шелест тополиных листьев на ветру.
Это жизнь, в которой мало что бодрит и волнует. Сигналы горна на кавалерийском посту чуть повыше нас размечают день так же неумолимо, как гудки в Нью-Альмадене и церковные колокола в Морелии. Я открываю глаза под “Повестку”, встаю под “Побудку”, кормлю малышку под “На обед”. Когда работаю за письменным столом, меня частенько будоражит и пришпоривает сигнал “В атаку” с учебного поля за оградой нашего пастбища. Когда под мелодию “На флаг – смирно!” вечером спускают флаг, я знаю, что пора позаботиться об ужине. Ложусь в постель под “Отбой”, а засыпаю, когда на восток поверх нагорья плывет “Тушите свет” – протяжное замирающее музыкальное отречение, сладкое и печальное, как голос плачущей горлицы.
Дом уютный, дети вполне здоровы, работа Оливера продвигается неуклонно, у меня есть моя собственная работа, чтобы не слишком много думать обо всем, что оставила позади, так что я не имею права принижать это место, где будет проходить наша жизнь до того, как Оливер перестанет быть полевым инженером. Тут есть две-три офицерские жены, это дамы с Востока и хорошие собеседницы. О городских дамах не могу этого сказать. Ты вряд ли когда‑нибудь встречала столько внимания к нарядам и манерам при столь малом успехе и в том, и в другом. Они с великой охотой наносили мне визиты, но большую часть этих визитов я отдавать не намерена. Пусть считают меня снобкой, если хотят.
Оливер надеялся, что я найду губернатора и его жену привлекательными людьми. Мы ужинали у них несколько дней назад, и, к сожалению, он показался мне человеком претенциозным, его дом безвкусным, а жена вульгарной. Ради О. я об этом молчу, потому что губернатор его поддерживает и очень ему полезен в разных бюрократических делах.
Странно оказаться людьми с некоторым весом. Мой муженек всех их увлек своей мечтой. Все они, я уверена, надеются разбогатеть благодаря ему или приумножить свое богатство – среди акционеров компании есть упомянутые мной ирландцы-миллионеры. Тут уже началась изрядная земельная лихорадка, и земельная контора, регистрирующая гомстеды [140], трудится вовсю – я теперь понимаю, почему про всякий успешный бизнес говорят: процветает, как земельная контора. О, может быть, и вы с Томасом получите надел и заложите основу для посещений и встреч на Западе? Серьезно, это было бы прибыльное дело, и, в отличие от гомстеда, “пустынные” и “облесяемые” участки не требуют проживания. Надо только, чтобы кто‑нибудь провел там минимальную “мелиорацию” – так это называется, – а затем можно просто ждать. Не хотите ли присоединиться к нам в освоении нового края? Не тянет ли увидеть берега реки Снейк? Или “Змеиная река” – одно из тех жутких западных названий, что отталкивают тебя?
Местность сама по себе – без мелиорации и без людей – чрезвычайно красива: обширная, поросшая полынью равнина, которая спускается громадными уступами от гор к каньону реки Снейк, а затем постепенно поднимается по другую сторону к другим горам. Одно из вознаграждений для пионера – возможность видеть местность в диком, первозданном состоянии. Когда ехали сюда, мы сошли с поезда “Юнион Пасифик” в Грейнджере, территория Вайоминг, и сели в единственный пассажирский вагон, прицепленный к рабочему поезду на “Орегон шортлайн”, которая еще не достроена. Оливер встретил нас с коляской и лошадьми в Кьюне, в конце линии.
Я очень хочу дать тебе почувствовать, что такое Кьюна. Это место, где после суеты поезда тебя охватывает тишина, где мягкий и сухой ветер из огромных просторов гудит в телеграфных проводах и дорога штата теряется из виду в одной стороне, а новые железнодорожные пути – в другой. Ни деревца – ничего, кроме полыни. Эта пустынная полынь против обычной зелени – как лунный свет против солнечного. Ветер несет в себе волшебство, воздух полон птиц и их пения. Повсюду вокруг нас выводят свои мелодии луговые трупиалы, а другие птицы – коньки? обыкновенные жаворонки? – окатывают нас короткими сладкозвучными ливнями с небес. В дальней синеве парят ястребы, сороки летят впереди, указывают нам дорогу, возвращаются время от времени, как живущие на воле собаки, желая убедиться, что мы не сбились с пути. Ни домишки, ни ветряной мельницы, ни холмика, только эта нефритово-серая равнина и сиреневые горы по всему горизонту. Горы компанейски перемещаются вместе с тобой, а грунтовая дорога ползет себе назад. Равнина, будто громадный ленивый круговой поднос, тяжко и степенно поворачивается, являя взору то примулы, цветущие в песке, то подушечки кактуса с огромными красными и желтыми цветками, броскими, как гибискус.
Так мы ехали милю за милей, Бетси спала, а Олли правил, сидя меж отцовских колен. Трогательно было видеть, как подействовала на него дикая пустынная местность, – трогательно и слегка тревожно. Мне было бы немного не по себе, если бы я думала, что он может вырасти западным мальчиком, ограниченным в своем ограниченном мирке.
И все‑таки до чего красиво! Впервые мне стало понятно воодушевление Оливера. Мы мягко продвигались по этой песчаной дороге среди полыни, нас обдувал этот сухой волшебный западный ветер, пока наконец мы не выехали на длинную террасу над речной долиной, за которой близко высились горы с пятнами лесов и снега. Справа от нас из каньона, прорезанного сквозь полынное предгорье, выбивался поток. Слева, за мостом, поднимался по ступенькам террас Бойсе-Сити. Ниже городка кривая линия тополей вдоль реки Бойсе тянулась через равнину, пока вдали деревья и река не исчезали из виду под террасами и гладь равнины не смыкалась. С расстояния в одну-две мили, если ты не на высоком месте, ни реку Бойсе, ни Снейк не увидишь вовсе, они утоплены в своих каньонах.
И вход в каньон, и река, и город были всего лишь мелкими каракулями на огромной пустой странице, где Оливер надеется написать целую историю человеческой деятельности. Он остановил лошадей, и мы довольно долго на все смотрели. Хорошо, что я увидела это так же, как впервые увидел он, когда приехал из Кёрдалена и его осенила его великая идея. Оливер знал на свой тихий лад, что если я это увижу, то проникнусь теми же чувствами. Да, это великая идея, осуществить ее трудно, но не невозможно. Я наполовину в нее уверовала, и, хоть я и не могу сказать, что вполне примирилась с жизнью, которую она нам сулит, я больше не боюсь неудачи.
Теперь, когда мы на месте и работа пошла, есть даже признаки того, что Запад, который так легко и жестоко разлучает и разбрасывает людей, способен вновь их сводить – что связующая сила цивилизации и человеческой общности, возможно, так же значительна, как громадность Запада и его безличность. Я намекаю на то, что Оливер сумел отыскать своего прежнего помощника, Фрэнка Сарджента, и устроил так, чтобы он присоединился к нам здесь. Я рада – но не потому, как ты раз или два игриво предположила, что Фрэнк романтически привязан к женщине на десять лет старше. Меня беспокоила его судьба: образованный молодой человек с Востока, из хорошей семьи, заброшен жизнью к грубым людям в грубые лагеря и поселки, где он проработал последние несколько лет. В Ледвилле он рассказывал мне про свою мать и сестер, про соблазны, которым подвергается на Западе всякий молодой человек, и про свою решимость им сопротивляться. Но, если верить слуху, в Тумстоуне, в поселке из самых жутких, которые Запад породил, он не смог вполне их избежать. Оливер сказал мне, что в Аризоне Фрэнк участвовал в охоте на человека, убившего друга, и что охота завершилась по ту сторону мексиканской границы тем, что убийца повис на дереве. Трудно поверить, что к этому причастен Фрэнк, которого я знаю, столь пылкий в своем добронравии, – но, с другой стороны, в нем всегда было что‑то от юного воителя. Когда Прайси избили в Ледвилле, лишь Оливер удержал Фрэнка от того, чтобы схватить ружье и погнаться за громилами.
Для нас он дорогой и верный друг, а еще он – поверх иного-прочего, как тут говорят, – красавец и терпеливая модель. Он день-деньской, если я его попрошу, будет балансировать на шляпке гриба, изображая Оберона. Он многое добавит к Бойсе. Мы ждем его на следующей неделе.
До чего же это отдает сплетнями – словно я болтаю с тобой, Кэти и Эммой в коридорах Института Купера!
Уайли, другой молодой помощник Оливера, – выпускник Бостонского технологического, солнечный и беззлобный, словно какая‑нибудь птичка-певунья. Тебе, у которой это было с самого начала, наверняка понятно, какое это счастье, когда муж вполне доволен своей работой. О. всегда делал свое дело хорошо и добросовестно, но я думаю, что до сих пор он никогда не вкладывал в работу столько души. Он трудится весь день, а вечерами корпит над историей орошения, над отчетами об ирригационных системах в Персии, Индии, Китае, повсюду. Недавно я читала ему вечером вслух, когда у него болела голова, и наткнулась на цитату из Конфуция, которая вызвала у нас обоих смех, до того безупречно в ней выразился Оливер Уорд. Конфуций говорит: “Юй! К нему у меня нет нареканий. Он жил в простом низеньком доме и все силы тратил на рытье оросительных каналов”. Оливер немедленно написал это изречение краской на доске и прибил над дверью хижины в каньоне – вышло что‑то вроде эпиграфа в начале главы.
Пора заканчивать письмо. Ко мне вышел Олли и спросил, можно ли ему пойти на пост, где один сержант – он участвовал в преследовании Вождя Джозефа [141] – обещал научить его и его приятелей ездить верхом по‑кавалерийски. Думаю, это не опасно, но все‑таки надо самой туда сходить и взглянуть на этого сержанта. В пять лет – по‑кавалерийски!
Всего хорошего, милая Огаста. Мне легче делается от разговора с тобой в послеполуденные часы. Боюсь, тебе придется расшифровать много миль моего неразборчивого почерка, прежде чем мы приобщим эту долину к цивилизованному миру.
Твоя неизменно,
С. Б.-У.
