Мерцание золота - Кожедуб Александр Константинович (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
— Полный пипец! — шепнул я в ухо Танечки.
Она хихикнула.
— Пойду разруливать, — сказал я. — А ведь так хорошо все начиналось.
— Я тоже подумала, что…
Танечка замолчала.
В зале зажглась люстра. При ее свете кое-что можно было разглядеть, но для записи на кинопленку освещения катастрофически не хватало.
Евгений Иванович снова начал героически сражаться с текстом на своих бумажках. Что-то, наверное, он знал по памяти, однако не цифры ежедневных надоев. И не центнеры собранного картофеля.
Товарищ из райкома, сидевший в президиуме, поднялся и постучал пишущей ручкой по графину с водой.
— В связи с непредвиденными обстоятельствами встреча с народным депутатом отменяется, — сказал он. — Вернее, переносится. О чем будет объявлено дополнительно.
В зале с воодушевлением зааплодировали. Это был настоящий подарок небес для жителей Островца.
Я двинулся к Максиму Танку, который с нескрываемым облегчением собирал в стопочку бумажки.
— Евгений Иванович, у нас только один выход — записать выступление в студии, — сказал я.
— А вы кто? — покосился на меня народный поэт.
— Вообще-то прозаик, но здесь редактор телевидения, — повесил я голову.
— Это ваши тут все повзрывали?
— Мои…
— У меня такого даже при белополяках не было, — оглянулся на товарища в президиуме Танк. — Начальство небось по головке не погладит?
— Выговор обеспечен, — согласился я.
— Ничего, я позвоню Геннадию. Когда, говорите, запись?
— Как только согласуем время, я сообщу.
Голос у меня дрогнул. Звонок Максима Танка председателю Комитета по телевидению и радиовещанию Геннадию Буравкину меня спасал.
— Если хотите, садитесь ко мне в машину, и поедем, — решил быть добрым волшебником до конца Танк.
— Спасибо, но я уж со своими архаровцами…
Мы пожали друг другу руки.
На сцене Танечка сматывала шнур микрофона. Осветители с ошалелыми лицами разглядывали взорвавшиеся приборы. Кинооператор наблюдал за ними через объектив камеры.
Вторая половина семидесятых медленно окутывалась завесой времени.
В начале же девяностых все происходило гораздо стремительнее.
Часть вторая Масоны и медальеры
1
— Ты в Ленинграде давно был? — как-то подошел ко мне во Внукове Иванченко.
— Никогда, — сказал я.
— Да ну?! — поразился Вячеслав Иванович. — Придется съездить.
— Зачем?
Я на шаг отодвинулся от него. Что-то мне подсказывало, что поездка в колыбель революции мне предлагается неспроста.
— А ты в Ревизионной комиссии, — сказал Иванченко. — У них в Ленинграде полный бардак.
«Всюду бардак, — подумал я. — Я здесь при чем?»
— Ситуация очень сложная, — нахмурил брови Вячеслав Иванович. — Ленинградская организация на грани раскола. На пятнадцатое назначено общее собрание. Представителями от Союза писателей поедете ты и Саша Возняков. Случайных людей мы послать не можем.
Он замолчал, предлагая мне проникнуться ответственностью момента.
Я проникся.
— Жить будете в гостинице «Октябрьская», это рядом с вокзалом. Что, ты и вправду никогда не был в Питере?
— После окончания Высших литературных курсов наши ездили туда на неделю. А у меня путевка в Пицунду.
— Понятно, — сказал Иванченко. — Я там на линкоре «Октябрьская революция» служил. Все подворотни на Петроградской стороне знал.
Он не уточнил, почему именно на Петроградской стороне, но я и так догадывался, в чем дело. Иванченко в молодости был «ходок» — только официальных жен три. Да и пил, говорят, крепко. А линкор, как мне представляется, был хорошим укрытием для «ходоков».
— Мои подворотни в Минске, — сказал я.
Мы засмеялись, но как-то невесело.
— В этот раз обойдемся без подворотен, — посерьезнел Иванченко. — Встретитесь с руководством, послушаете, что они скажут. Ленинград сложный город. Одни Зощенко с Ахматовой чего стоят.
— А Гумилёв? — сказал я.
— Того вообще расстреляли, — согласился Иванченко. — Есенин специально поехал туда вешаться, в Москве не захотел. Короче, сам все увидишь.
Я подумал, что повеситься можно где угодно, но спорить не стал. Действительно, лучше раз увидеть, чем сто раз услышать.
Русскому человеку не побывать в Питере — это что в церковь не сходить.
И мы с Возняковым поехали в Питер.
Александр всю ночь в поезде кашлял, кутаясь в шарф. Выглядел он плохо.
— Надо было дома оставаться, — сказал я. — Подумаешь, раскол в организации.
— Ничего, — улыбнулся Возняков, — до завтра оклемаюсь.
Мы с ним встречались в Коктебеле. Александр играл в теннис, в то время как остальные писатели валялись на пляже. Теннисисты тогда были настоящей элитой в писательском сообществе. Они даже в столовую ходили с ракетками. Я подозревал, что некоторые из них ракетки держат исключительно для столовой, но доказательств у меня не было. Я не играл в теннис.
— На корте простудился? — спросил я Александра уже на вокзале.
— Сейчас не до тенниса, — вздохнул тот. — Сам видишь, что за времена наступили.
«Октябрьская» была старая гостиница в прямом смысле слова. Паркет в коридорах скрипел сильнее, чем в ялтинском Доме творчества. Мебель в номерах дышала на ладан. Буфетное меню было таким же скудным, как и в первые годы советской власти. Впрочем, тогда оно вполне могло быть богаче, ведь недобитые буржуи, коими и считались писатели, большевистские буфеты сравнивали с царскими. Даже я понимал, что это сравнение некорректно.
Первым, кого я встретил в гостинице, был публицист Ярослав Голованов. Он нес к себе в номер стакан кипятка.
«Если уж этот кипятком питается, что говорить об остальных?» — подумал я.
У меня в сумке лежала бутылка водки, но я в этом пока никому не признавался. К концу командировки станет ясно, с кем ее пить и нужно ли вообще это делать.
В Союзе писателей на Воинова нас принял председатель организации Владимир Арро. Я смотрел спектакль по его пьесе «Смотрите, кто пришел». Он мне понравился, но говорить об этом сейчас было не с руки. И сам Арро, и два его заместителя, и даже интересная дама, присланная из райкома партии оргсекретарем, сильно нервничали. Похоже, завтрашнее собрание было для всех большой неприятностью.
— Организация со старейшими традициями, — сказал, покашливая, Возняков. — Как ни относись к Тихонову с Прокофьевым, они большие поэты.
— А нобелевским лауреатом стал Бродский! — расхохотался Валерий Петров, один из замов.
— Тоже ваш, — хмыкнул Возняков.
— Да мы еще вчера с ним неделимых женщин делили, — скривился Петров.
Я понял, что лауреатство Бродскому в Ленинграде простили далеко не все.
— Идите лучше пообедайте, — посмотрел на Петрова Арро. — У нас в Доме хорошая кухня.
— Не хуже, чем у нас? — встрепенулся я.
— Нет, — хором сказали Арро и Петров.
Мы прошли в ресторан. Я с любопытством озирался по сторонам. Дворец Шереметева был совсем не похож на особняк Олсуфьева в Москве, и в то же время в них было что-то общее.
Один из посетителей ресторана шатался от стола к столу с явным намерением устроить скандал.
— Наш поэт, — сказал Петров. — Талантливый парень, но пьет.
— Не пьют одни бездари, — согласился Возняков.
— Позавчера в ЦДЛ подрались Уткин с Василевским, — сказал я.
— И у нас дерутся, — кивнул Петров. — Может, перестанем, если по разным организациям разойдемся?
— Это вряд ли, — почесал я затылок. — Хотя чаще всего дерутся друзья, а не враги.
Петров с Возняковым вынуждены были со мной согласиться.
Я продолжал смотреть по сторонам. На днях об особняке Олсуфьева мы говорили с парторгом московской писательской организации Иваном Ивановичем Козловым. Он был сопровождающим лицом дочки Олсуфьева, приезжавшей в Москву то ли из Берлина, то ли из Лондона.
— Ну и как, узнала особняк? — спросил я.
