Мерцание золота - Кожедуб Александр Константинович (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
— Конечно, узнала, — сказал Козлов. — Говорит, вон там, на втором этаже, наша детская была. Им с сестрой иногда разрешали смотреть с антресолей на танцующих внизу гостей.
— Где была детская? — заинтересовался я.
— На антресолях в Дубовом зале. До сих пор считалось, что там проходили заседания масонской ложи. А на самом деле это детские комнаты. Их с сестрой перед сном выводили посмотреть на танцующих.
— В строгости воспитывали, — позавидовал я. — Значит, у нас в доме не было никаких масонов?
— Нет, только на балах гуляли, — сдвинул мохнатые брови Козлов. — Ну и догулялись. Но самое интересное не в этом. Бабуля про императора Александра III рассказала.
— Он тоже сюда захаживал?
— Да они с Олсуфьевым были ближайшие друзья! — Иван Иванович оглянулся по сторонам и понизил голос. — Гардеробную внизу знаешь?
— Конечно, — сказал я.
— Тогда это была каминная комната. Император приезжал, они с графом спускались вниз и запирались в каминной.
— Зачем?
— Пили вдвоем! Никого не впускали — ни гофмейстеров, ни шталмейстеров. Охрану, и ту на улицу выгоняли. Только за водкой в магазин денщиков гоняли.
— Наверное, денщика у государя не было, — подергал я себя за ухо. — Да и не водку пили, а шампанское. Но история занятная.
— Еще бы, — сказал Козлов. — Шампанского у меня нет, а водки выпьем. Закрой дверь.
Я безропотно повиновался. Традиции надо чтить, пусть они и восходят к Романовым.
— А в вашем дворце император бывал? — спросил я Петрова в ресторане шереметевского дворца.
— Наверное, — пожал тот плечами. — Кто только здесь не бывал.
— Странно, что ваш дом имени Маяковского, а не Блока или хотя бы Ахматовой.
— Так ведь в тридцатые годы давали имя.
Да, в тридцатые годы даже Пушкин не мог сравниться с Маяковским, не говоря уж о Блоке с Ахматовой.
— Предприниматели среди ваших писателей появились? — еще раз посмотрел я по сторонам.
— Я таковых не знаю, — сказал Петров.
— А у нас есть, — похвастался я. — Медальеры.
— Кто-кто?! — уставился на меня Петров.
— Медали из драгоценных металлов делают. Например, Белугин.
— Не знаю Белугина ни писателя, ни медальера, — сказал Петров. — Наши любят куда-нибудь за границу смыться. В крайнем случае выпить водки.
— Это все любят, — согласился я. — Даже масоны.
Масонов я упомянул, конечно, для красного словца.
Мы поужинали и разошлись. Собрание было назначено на завтра.
— Ну и что мы там будем делать? — спросил я Вознякова в гостинице.
— Ничего, — пожал тот плечами. — Послушаем, как они поносят друг друга, и разойдемся, как в море корабли. Ты не на флоте служил?
— Я вообще не служил, — раздраженно сказал я. — Офицер запаса после военной кафедры в университете. А ты небось подполковник?
— Полковник, — сказал Возняков, лег на кровать и укрылся одеялом с головой.
«Все они тут полковники, а я всего лишь старлей, — подумал я. — Какой с меня спрос?»
С этой сомнительной мыслью я лег в кровать и уснул.
На следующий день мы с Александром вошли в зал ровно в шестнадцать часов. Зал был полон. Председательствующий представил нас. Никто не захлопал.
— В президиум пойдем? — спросил Возняков.
— Лучше вот здесь, с краю, — сказал я.
Уже после первых выступлений стало ясно: подавляющее большинство в зале состоит из либералов. Так называемых патриотов здесь раз, два и обчелся, но сдаваться тем не менее они не собирались. На трибуну взошел писатель по фамилии Кутузов, и ядра в зале засвистели не хуже, чем при Бородине.
— Где здесь батарея Раевского? — наклонился я к уху Вознякова.
— Да это «Аврора» пальнула, — усмехнулся он. — Сейчас пойдем Зимний брать.
Но силы были явно неравны. Кучка патриотов едва сдерживала натиск превосходящих сил противника.
— Откуда здесь столько либералов? — спросил я Александра.
— Так это же Питер, — сказал Возняков. — Сначала революция, потом контрреволюция. Сегодня их день.
Собрание закончилось. Кутузов со товарищи пригласил нас в гости к Горбушину.
— У Глеба жена на дачу уехала, — сказал он. — Спокойно посидим, покумекаем.
Квартира Глеба Горбушина поражала не только своими размерами, но и полным отсутствием провианта.
— Зато выпивки много, — сказал Горбушин, вытаскивая из-под кровати ящик водки. — Не пропадем.
Мы с Возняковым переглянулись. В особняке Шереметева к представителям центра отношение было гуманнее.
— Может, сходить за хлебом? — предложил я.
— Да у нас закуски навалом! — сказал Горбушин.
Он достал из холодильника два помидора и плавленый сырок.
— Не в закуске дело, — вздохнул Кутузов. — Нужно, во-первых, отсудить половину Дома писателей, а во-вторых, хоть что-то оттяпать в Комарове. Народу у нас маловато.
— А мы область подтянем, — прогудел Горбушин, наливая в стаканы водку. — Главное, отделиться от исторических врагов. И в страшном сне не могло присниться, что Ленинград окажется в руках демократической сволочи.
— В чьих только руках он не был, — сказал Возняков. — Здесь сначала Распутина убили, потом Кирова. Короче, надо возвращать императора.
Он подтрунивал, и совершенно напрасно. У ленинградских писателей-патриотов положение на самом деле было аховое.
Но человек предполагает, а Господь, как говорится, располагает. Очень скоро яблоко раздора ленинградских писателей, которым был особняк Шереметева, исчезло. В Доме случился сильнейший пожар, и победители вкупе с побежденными оказались на улице. В чем-то мне этот факт представлялся символичным. В данный период общественного развития писателей выкинули с корабля современности. И сделали это не демократы с либералами, а некие высшие силы, я в этом был уверен.
Метаморфозы происходили не только во вселенском масштабе, но и в судьбах отдельных людей. В вагоне поезда, которым мы возвращались из Ленинграда в Москву, Возняков встретил одного из своих сослуживцев. Я мирно спал в купе, а Александр всю ночь беседовал со своим товарищем в тамбуре. Через полгода после этой поездки Возняков из перспективного теннисиста в одночасье превратился в банкира. Как мне рассказывали, он занимался финансированием наших войск на Украине. Одни части оттуда выводились, другие оставались на особых условиях, — там было чем заниматься. Как и Белугин, Александр теперь ездил на хорошей машине. При встрече он подавал руку, но было понятно, что в любой момент подобное панибратство может прекратиться. Слишком усталый у него был вид. А когда рядом с ним появился охранник, я и сам перестал его замечать. «Большому кораблю большое плавание, — думал я. — А писателю, появившемуся на свет в пинских болотах, трудно стать любимчиком Венеры или Аполлона, не говоря уж о Зевсе. Пощекочет своей бородой в застолье Бахус — и ладно».
Втайне я, конечно, рассчитывал на внимание какой-нибудь вакханки, которых во все времена полно рядом с Бахусом, но разве это можно считать улыбкой фортуны? Улыбки у Вознякова с Белугиным.
Страна погрузилась в пучину девяностых. Как и абсолютное большинство граждан, я выживал, а не жил, но это меня не пугало. Все-таки мне было чуть за сорок, а в этом возрасте человеку не свойственно впадать в уныние.
2
— Ну и куда мы теперь будем ездить? — спросил меня Иванченко, когда я столкнулся с ним во Внукове.
— А что такое?
— Домов творчества не осталось. Ялта, Коктебель, Пицунда и Дубулты уже заграница.
— Действительно, — почесал я затылок. — В России, кроме «Малеевки», больше ничего нет.
— Переделкино. Но зачем оно, если у нас Внуково?
Это была чистая правда. Домов творчества во всех перечисленных местах было жалко, но меня больше беспокоило Внуково. Оно тоже загибалось, и так же стремительно, как и СССР.
Сначала закрылся буфет, затем отключили котельную, и прошлую зиму наш поселок пережил только благодаря Шиму. Он велел, во-первых, не отключать электронагревательные приборы, а во-вторых, в сильные морозы постоянно сливать воду из бачков в туалете.
