Дитя эпохи - Житинский Александр Николаевич (бесплатная регистрация книга txt) 📗

– Новыми? – вырвалось у Лисоцкого.

Генерал укоризненно посмотрел на него. Лисоцкий хлопнул себя по лбу.

– В общем, дела идут, – сказал отец.

– Как выполняется манифест от тринадцатого марта? – был вопрос с места.

Патриарх раздраженно заерзал в кресле. По всей вероятности, вопрос с манифестом был злободневен и остр.

– Плохо выполняется, откровенно говоря, – сказал Отец. – Государь опасается, что открытие авиасообщения с Бризанией вызовет нежелательный приток подданных в нашу провинцию.

– Бред, бред, бред... – тихо твердил Лисоцкий.

Черемухин с генералом хранили на лице участливое выражение, как у постели умирающего. Я смеялся внутренним смехом.

– Значит, не будут летать? – спросил тот же вятич.

– Пока, слава Богу, нет! – отрезал патриарх.

– А эти откуда взялись?

Очередь дошла до нас. В ответ на поставленный вопрос отец небрежно махнул рукой в нашу сторону и назвал нас социал-демократами, анархистами и эмигрантами из Парижа.

– У них неверные представления о России, – сказал патриарх. – Искаженные французскими газетами. Я уже открыл им глаза. Не так ли, господа?

И Зубов повернулся в нашу сторону.

Его взгляд ясно говорил, что необходимо быстро отречься. Иначе будет плохо. Генерал и Черемухин потупились. Лисоцкий стал спешно завязывать шнурок ботинка. Генерал сказал сквозь зубы:

– Петя, ответь что-нибудь. Ну их...

И тихо выругался обычным матом.

Я подошел к старцу, положил руку на спинку плетеного кресла и начал говорить. Черемухин впоследствии назвал мою речь «Экспромтом для сумасшедших на два голоса». Второй голос был Зубова. Старик вступал тенором в ответственных местах.

– Друзья мои! – сказал я. – Представьте себе обыкновенное ведро. Каким оно вам кажется, когда вы крутите ручку ворота и ведро поднимается из колодца?

– Тяжелым! – выкрикнул кто-то.

– Я говорю о форме, – сказал я.

– Круглым! – раздались крики.

– Верно, – сказал я. – Но вот вы поставили ведро на сруб и взглянули на него сбоку. Какой формы оно теперь?

После непродолжительного молчания чей-то голос неуверенно произнес:

– Усеченный конус...

– Правильно! – воскликнул я. Признаться, я не ожидал такой осведомленности вятичей в геометрии.

– Ведро есть ведро, – значительно сказал отец Сергий, на всякий случай определяя свою позицию.

– Конечно, ведро есть ведро, – быстро подхватил я, – но в том-то и дело, что никто из нас не знает, что это такое на самом деле...

Вятичи совершенно обалдели. Я вконец заморочил им голову этим ведром.

– Мы получаем лишь представление о ведре, зависящее от нашей точки зрения. И так во всем. Измените точку зрения, и одна и та же вещь изменит форму, оставаясь по-прежнему непознанной вещью в себе...

Из меня лезли какие-то обрывки вузовского курса философии. Что-то из Канта, кажется. Причем измененного до неузнаваемости.

Отец Сергий наконец понял, куда я гну:

– Господь учит нас о единстве формы и содержания.

– Пусть учит, – согласился я.

– Что значит – пусть? – раздраженно сказал Зубов. – Он учит! И не нуждается в вашем согласии.

– Я хочу сказать, что Россия...

– Не трогайте Россию! – истерически вскричал Зубов.

– ...Россия с запада и юга выглядит неодинаково, – закончил я. Я чуть было не сказал «изнутри».

Вятичи сидели подавленные, тихие, потерянные. Обманутый маленький народ.

Патриарх встал с кресла, сделал шаг ко мне и неожиданно положил ладонь на мой лоб. Я думал, что он меряет температуру. Но Зубов вдруг громко сказал:

– Объявляю подданным Бризании! – и тихо добавил только для меня: – Чтобы Россия у вас не двоилась, голубчик!

Потом он меня перекрестил и сунул полусогнутыми пальцами мне по губам. Достаточно больно. Со стороны это выглядело как поцелуй руки Отца.

Покончив со мной, патриарх проделал ту жу процедуру с моими попутчиками. Огонь костра освещал их искаженные лица. Они были похожи на мучеников инквизиции.

Таким элементарным путем Отец Сергий привел в порядок нашу точку зрения.

– Молебен окончен! – объявил патриарх и зашагал к дому.

Вятичи зажгли от костра факелы и небольшими группами разошлись кто куда. В самой многочисленной и оживленной группе была наша Кэт. Скоро тут и там на полянах вспыхнули небольшие костры. Молодежь стала веселиться.

– Что будем делать? – спросил генерал.

– Спать, – предложил Лисоцкий. – У меня голова раскалывается.

– Пошли искать гостиницу, – сказал Черемухин.

– Мы уже не гости, – сказал я. – Мы свои. Нам нужно строить дом.

Генерал опять выругался. А потом пошел в сторону избы Отца Сергия. Лисоцкий с Черемухиным потянулись за ним. Я сказал, что погуляю немного, подышу свежим воздухом.

Я ходил по ночным джунглям, неслышно приближаясь к полянам. Высоко горели костры. Юноши и девушки сидели вокруг них, обнявшись и мерно раскачиваясь. Широкие плоские листья каких-то растений нависали над кострами и дрожали в потоках горячего воздуха. Искры взлетали столбом в ночное небо Бризании. Вятичи раскачивались в такт стихам. У одного из костров молодой человек, прикрыв глаза, читал:

Киевляне

Грустно мне стало от этих песен без музыки, от этого потерянного племени, от этой непролазной глухой ночи. И я пошел спать.

Патриарх разместил нас у себя в избе. Когда я пришел, генерал уже похрапывал, а Лисоцкий нервно ворочался с боку на бок на подстилке из лиан. Я лег рядом с Черемухиным и спросил, какие новости.

– Завтра уезжаем, – сказал Черемухин.

– Билеты заказали? – спросил я.

– Петя, я вот никак не пойму – дурак ты или только притворяешься? – прошептал Черемухин мне в ухо.

– Какие могут быть сомнения? – спросил я. – Конечно, дурак. Мне так удобнее.

– Ну и черт с тобой! Мог бы вникнуть в серьезность положения, – сказал Черемухин и отвернулся от меня.

Перед сном я попытался вникнуть в серьезность положения, но у меня ничего не вышло. Я устал и уснул.

Проснулся я ночью от непривычного ощущения, что кто-то стоит у меня на груди. Я открыл глаза и увидел следующее. Отец Сергий в своей рясе поспешно снимал с полки иконы. Генерал стоял рядом и светил ему свечкой. Возле меня на спине лежали испуганные Лисоцкий с Черемухиным, держа на груди по тому Пушкина. Такой же том лежал на мне. Это было то самое собрание сочинений, которое мы привезли из миража.

Том генерала валялся на его подстилке.

– Бог с вами, – говорил Отец, заворачивая иконы в холщовую ткань. – Оставайтесь! Только не выпускайте молитвенники из рук. Иначе будет худо.

За окнами избы слышались приглушенные крики.

В избу вбежал курносый президент, который встречал нас на аэродроме, и воскликнул:

– Отец! Они прорвались!

– Иду, иду! – отозвался патриарх, упаковывая иконы в старинный кожаный чемодан.

– Что будем делать с англичанкой? – спросил президент. В это время в сенях послышались возня, потом звук, похожий на звук пощечины, и крик:

– Пустите!...

Это был голос Кэт. Я, естественно, вскочил с томом Пушкина в руках, на что генерал досадливо сказал:

– Лежи, Петя! Не до тебя!

В избу ворвалась Кэт. Сзади ее держали за руки, но она энергично освободилась и прокричала в лицо Отцу:

– Я не англичанка, к вашему сведению! Я русская!

– Ах, мадемуазель, при чем здесь это? – сказал президент.

– Что вы хотите? – спросил Отец.

– Бежать с вами, – сказала Кэт. – Остаться в Вятке. Навсегда.

– Ишь ты... – покачал головой патриарх.

– Отец, разреши ей остаться, – раздался из сеней хор мужских голосов.