...Либо с мечтой о смерти - Созонова Александра Юрьевна (читать книги полностью txt) 📗
— Надо будет перелезть через забор. Но я помогу. Думаю, мы справимся.
— А вы уверены, что разговор с этим… молодым человеком можно отнести к категории жизненных удовольствий? Да еще пунктом первым?
— Не уверен, — не стал я кривить душой. — Но пусть это действо не начнет, а завершит список. Будет время подумать, хотим ли мы его, или и без того достаточно полноты сладостных ощущений.
Глава 37 ПОСЛЕДНИЕ РАДОСТИ
— Скажи честно, ты в меня влюблен? — спросила пьяная Юдит.
Мы пили не из бокалов, а из больших чашек, коктейль же сотворили в трехлитровой кастрюле, которую позаимствовали на кухне. Адская смесь из всего, что попалось под руку: виски, пиво, апельсиновый сок, корица, перец.
Устроили попойку в одном из моих заветных местечек — в Саду Камней. Я убедил Юдит, что ей понравится — и ей понравилось: глаз радовали разбросанные на густом мху валуны разных форм и расцветок, а невысокая травка, перемежаемая песком и лишенная колючек, нежила босые ступни.
— Нет.
— Врешь!
Алкоголь сделал ее фамильярной и хихикающей, но прищур глаз и складка у губ оставались недобрыми и едкими.
— Зачем мне врать? С первого взгляда ты показалась мне похожей на дочку, к инцесту же я не склонен. Приглядевшись, понял, что сходство мнимое: вы кардинально разные — и внешне, и внутри. Но кроха нежности осталась. Позже, когда узнал о твоем заветном стремлении, нежность трансформировалась в жалость. Твой острый язычок и перманентное подростковое хамство порой раздражают, заставляют досадовать. Вот и весь коктейль из трех компонентов: жалость, раздражение и кроха тепла.
— Вот и весь коктейль… — пробормотала она и, сморщившись, залпом выпила оставшееся в чашке пойло.
Разочарована и обижена. Ждала пьяных признаний, объятий, слез, а то и похотливых настойчивых рук (почему бы и нет?) Дубина, хам, — обругал я себя. Забыл о пункте номер четыре: безудержные комплименты в одни ворота.
Я виновато хохотнул и открыл рот, чтобы исправить оплошность:
— Впрочем, я покривил душой, малышка. На самом деле…
Но договорить мне не дали.
— Хочешь, я скажу тебе, кто твоя дочь? Она шлюха!
Я опешил.
— С чего ты взяла?
Юдит облизнула губы и злорадно усмехнулась.
— Разве ты сам не называл ее этим словом?
— Называл. Еще и не так называл. Но я имею на это право. Но никто посторонний…
— Постороннему ты перегрызешь за нее глотку, я понимаю. Но не в моем случае. Она ведь единственная, насколько я помню?
Я кивнул.
— Вот. А жены нет: либо уморил, либо сбежала.
— Но ведь я рассказывал, очень подробно рассказывал…
— Я помню. Ты многое смягчил в своем рассказе. Свободолюбивый подросток, да? Мягко сказано. Кстати, во французском языке слова «свобода» и «развратница» однокоренные: «либерто» и «либертина».
— При чем тут французский язык?
— При том, что не надо врать, когда исповедуешься — от этого исповедь теряет весь смысл. Если одна-единственная дочечка, свет в окошке, довела папочку до острова Гиперборея, она шлюха, какие бы эфеменизмы этот самый папочка ни подбирал. Подростковый бунт, видите ли. Попросту нимфоманка! Больше того — бездушная шлюха. А еще лгунья и воровка. И предательница.
— Прекрати!..
Я едва сдержался, чтобы не влепить в хмельное кривящееся личико пощечину. Даже отвел назад правую руку, но вовремя осадил себя и расслабил мышцы.
Боже, зачем она так… (А как же танец, на который нужно смотреть с вершины горы?) Неужели настолько глубоко обиделась, что ее юные прелести не вскружили голову одинокому неврастенику? Кретин. Надо было признаться в пылком чувстве, в любви с полувзгляда, изобразить судороги страсти и бурю похоти (сославшись при этом извиняющимся тоном на мужское бессилие как результат хронических стрессов) — и всё тогда было бы мило и сладко.
И не исправить уже. Никак.
Идиот. Урод.
— Нет, это ты шлюха, — жестко прервал я поток изливаемых помоев, презрев и галантность, и жалость. — Знаешь, наверное, о таком психологическом феномене, как проекция? И лгунья. И предательница. Забыла, с какой целью мы сидим здесь и надираемся? Злобная маленькая дрянь, спасибо за доставленную последнюю радость!
Юдит презрительно расхохоталась.
— Пожалуйста!
— Ты злая. Лучше быть шлюхой, чем злой. И в страшном сне не хотел бы подобную тебе дочку.
— Типичный мужской шовинизм! Вы, узколобые проповедники мужского превосходства, воспринимаете женщин либо как добрых и безотказных шлюх (особенно хорошо, если дешевых), либо как безгласных кухонных рабынь.
— Не ожидал, что имею счастье беседовать с оголтелой феминисткой! До этого ты хорошо маскировалась: даже удалось создать впечатление ума, лишенного половых признаков.
— Да я…
— Еще вопрос, кто из нас узколобый! В последние пару десятилетий отношение к шлюхам в обществе кардинально поменялось. Моральные критерии встали с ног на голову. Сейчас стыдятся затянувшейся девственности и гордятся постельным списком. Быть мисс Казановой и Доньей Жуаной не стыдно, а престижно!
Тут я заметил, что цитирую свою дочь — именно то, с чем в былые времена яростно спорил. Стало совсем тошно. Докатился! Рыча от ярости на самого себя, поднялся, едва не упав (выпитое дало о себе знать), и, пошатываясь и спотыкаясь, побрел прочь по тропинке меж валунов.
Спустя несколько секунд меня притормозили за штанину.
— Прости! Прости!.. Я дура, идиотка… Большая дрянь, а не маленькая…
Юдит, ринувшись за мной, свалилась с ног. Она вытянулась ничком во всю длину тела и пальцами правой руки вцепились мне в брюки под коленом.
— Встань! Не унижайся. Встань…
Я попытался разжать ее пальцы, не сумел и тоже свалился. (Благо, мох смягчил удар, и я почти не ушибся, лишь задел о ближайший валун босой пяткой.) Мы барахтались, как дети, помогая друг другу обрести вертикальное положение, но на самом деле мешая, путаясь во мху и траве, ударяясь о камни, рыхля коленями и локтями землю. Наконец, поднялись и, пошатываясь, в обнимку вернулись к кастрюле, где еще мерцало варево, острое и пряное, щекочущее гортань и ласкающее мозги.
— Знаешь, какой ад я выбрала для себя? — мечтательно спросила она, когда мы выпили в очередной раз. И облизнулась.
Я поперхнулся едким пойлом.
— Выбрала себе ад? Зачем?!
— Было такое задание на одной из групп, еще до тебя. Выбрать нижний мир из списка Даниила Андреева, который, как тебе кажется, отвечает твоим грехам.
— И что же ты выбрала?
— Я остановилась на Мороде, третьем сверху.
— Мород… помню такой. Но смутно. Похоже на Мордор.
— И мне сразу вспомнился Мордор Толкина. Все мрачное и гибельное отчего-то называется на букву «М».
— Мара. Майер…
— Но, знаешь, у Андреева это гораздо более приятное место. Помнишь: полное одиночество. Тишина. Сумрак. Слабо светится только почва и чахлые растения. Благодаря багровому мерцанию утесов и скал пейзаж не лишён красоты, мрачно-романтической. Это последний из нисходящих миров, где ещё осталась природа.
— Неплохо. А в чем заключается мучение?
— В одиночестве: не с кем поговорить. Хотя там обитает масса грешников, но они не видят и не слышат друг друга. Для меня это самое то, поскольку устала и от общения, и от жизни в мегаполисе с его мельтешением двуногих. И суровые скалы — отрадный душе ландшафт. Я бы там не страдала, но отдыхала. Зализывала нанесенные жизнью раны.
— От души желаю попасть тебе в это место, раз оно так нравится. Всяко лучше полного исчезновения.
По лицу её пробежала тень, и я пожалел, что затронул опасную тему. Но Юдит, к счастью, уже через пару секунд поинтересовалась столь же безмятежно:
— А ты? Никогда не подбирал себе ад? Вроде ты неплохо знаком с трактатом Андреева.
— Возможно, я ужасно нескромен, но не вижу за собой столь сильных грехов, что заслуживали бы ада. Да и не логично: после адской жизни — и снова в преисподнюю?
