Заметки с выставки (ЛП) - Гейл Патрик (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений txt) 📗
Она сможет купить одежду и при первой же возможности обратится к врачу, чтобы раздобыть валиум. Теперь Джоэни Ренсом была мертва для нее и для ее семьи. Это она могла пережить достаточно хладнокровно, но Рейчел Келли понадобится еще кое-что, чтобы удержать ее на плаву.
БЕЗ НАЗВАНИЯ
(1986)
Масло на судостроительной фанере
Вопреки ожиданиям, у Келли не случилось нервного срыва после смерти сына, но некоторые полагают, что вместо этого она создала это произведение. Если оставить без внимания уникальную серию «Камни» (2002), над которой она работала, когда скончалась, то можно считать это последним из ее абстрактных произведений. Работа монолитна и экстравагантно велика. Она рисовала на бывшей двери сарая. Чтобы разместить эту своеобразную доску для живописи, ей пришлось одолжить у Трескотика студию, которая была гораздо больше, и на время работы бросить семью и поселиться в этой студии. Изначально картина представляет зрителю черный цвет такой интенсивности, что, кажется, он поглощает весь свет в помещении. Однако, как и в часовне Ротко[52] в Хьюстоне, время, проведенное перед картиной, раскрывает градации в темноте. Но можно ли назвать эту работу абстрактной? Искусствовед Мадлен Мерлуза недавно заявила, что картина — первый, впечатляющий шаг позднего фигуративного периода творчества Келли; что работа, попросту говоря, «представляет собой изображение корнуэльской ночи, вкупе с деревьями и звездами, прикрытыми облаками, и, глубоко во тьме, тропинка, бегущая от левого нижнего угла холста вверх к правому верхнему углу». Конечно, невозможно стоять перед картиной дольше минуты и не ощутить, что глаза начинают инстинктивно искать рисунки и формы. Трескотик придерживался теории, что Келли «необходимо воссоздать у зрителя ощущение того, что ее разум отчаянно ищет смысл перед лицом сокрушительной утраты».
(Предоставлено Фондом Дартингтон Холл)
Петрок вот-вот должен был кончить, в глазах у него засверкали звезды: маленькие, сине-белые искорки. Он закрыл глаза, чтобы не видеть слабый лучик света от фермы, и обнаружил, что звездочки стали еще ярче.
— Ох, — выдавил он. — Да чтоб меня… твою мать, Беттани, твою ж мать! Извини. Кажется, я…
Тут он кончил, и это было в миллион раз лучше, чем самому со старой футболкой, а в голове — грудастая деваха из закусочной. На самом деле он, как правило, ловил себя на мысли о блондинке, читавшей местные новости по телевизору, и она была просто милой, никаким там не секс-символом или кем-то в этом роде, не такой, которую можно было бы обсудить с приятелями. Но сейчас он не думал ни о ней, ни о ком-нибудь еще. Наверное, ему полагалось думать о Беттани, которая до сих пор раскачивалась над ним, а ее удивительно торчащие кверху груди колыхались в лунном свете и мясистые ляжки сжались вокруг него. Наверное, с его стороны, это было невежливо, но он думал только о том, как ему хорошо и как долго это все длится, и как ему будет невтерпеж попробовать снова.
Он затих и почувствовал запах мха и листьев под собой, сладковатый запах Беттани и совершенно новый запах ее и его вместе, который, предположительно, и был тем, чем пахнет секс. Она все еще раскачивалась, закрыв глаза, похоже, так же погруженная в себя, как и он за несколько мгновений до того. К счастью, внутри нее он все еще был тверд как камень. Вообще-то, если бы она немного продержалась, он мог бы даже кончить еще раз. Он поднял руки и очень нежно накрыл ладонями ее груди так, чтобы чувствовать, как соски трутся о них. Он никогда еще не трогал грудь, даже через рубашку. В разговорах с приятелями полагалось называть их сиськами, но ему никогда не казалось это правильным, потому что создавалось впечатление, что они типа маленькие, глупые и беспомощные, а ведь они самым очевидным образом были очень даже могущественными. И слово бы им подошло подлиннее, и чтобы слогов там было побольше, как, к примеру, молочные железы.
— Ух ты, — сказал он. — Беттани. Ну ни хрена себе.
«West End Girls» затихли в доме на пару секунд и звуки голосов вдруг стали громкими. Затем кто-то поставил «Spirit in the Sky». Наверное, Трой. Ведь он воображал себя ди-джеем и целыми часами делал компиляции. И Беттани кончила, будто именно эта музыка помогла отбросить всякий контроль.
Конечно же, он слышал об этом; о девушках, которые много шумели или которые кончали снова, и снова, и снова. Он слышал неприличные анекдоты о девицах, пользующихся электрическими зубными щетками или усаживающихся на стиралки, когда те отжимают; бывает, они притворяются, что кончают. Но Беттани оказалась очень сдержанной. Она просто стиснула его бедрами и внутри тоже, так крепко, что он подумал — будут синяки, ее раскачивание становилось все медленнее и медленнее, а затем она остановилась. Она открыла глаза. Они у нее были довольно маленькие, измазанные подводкой, но он видел, что они блестят. Она наклонилась и быстро его поцеловала. Поцелуй отдавал ромом и кока-колой. Еще раньше она потягивала кока-колу из банки, и он догадался, что она долила туда ром через дырку в крышке. Ее волосы пахли дурью. Они не очень-то целовались раньше, и для него это было облегчением, потому что он не был уверен, что у него все получится, как надо, и вообще поцелуи почему-то казались ему страшно интимными, может быть из-за того, что языки шли в дело. Все остальное тоже, конечно же, было интимным, но это были руки-ноги и тело, тогда как рты были все-таки чем-то таким, в чем проявлялась личность.
Она тяжело опустилась на него, а затем слезла и чуть не упала, пошатнувшись, что заставило ее захихикать. Она была довольно пьяна.
— Упс, — сказала она. — Блин. Есть чем вытереться?
По редкой случайности у него с собой оказался носовой платок, который Хедли привез ему из Италии. Он был большой и на нем были изображены все известные итальянские достопримечательности, такие как Колизей и Пизанская башня. Он протянул ей платок.
— Точно можно? — спросила она, а потом вытерла между ног. Потом кое-как сложила платок и протянула обратно.
— На память, — сказала она. — Где мои гребаные…? Ой.
Она хихикнула.
— Да вот же они.
Она нашла трусики, влезла в них, не снимая туфель, и подтянула их под платьем.
Озябший оттого, что там, где она сидела, у него вспотел живот, он подтянул трусы вместе с джинсами и тоже встал, приводя себя в порядок.
— Ты ужасно милый, Пет, — сказала она.
— Да?
— Это у тебя в первый раз?
Она провела пальцем вниз по его футболке.
— Нет, — соврал он, ненавидя звук своего голоса, такой молодой и бесхарактерный.
— Ага, — сказала она. — Тогда все в порядке. Просто, ну, на самом деле мы не можем… Я вроде как бы встречаюсь с кое-кем другим, вот.
— Ничего себе, — сказал он. — Круто.
— Без обид?
— Ну да.
— Уверен? — спросила она, еще немного похихикала и погладила ширинку на его джинсах, член снова набух и как бы согнулся в сторону, прижатый не лучшими его штанами, севшими в сушилке.
— А ну отвали! — засмеялся он, отталкивая ее в сторонку, и она типа взвизгнула и снова стала просто сестренкой приятеля.
— Пойду еще выпью, — сказала она. — Ты идешь?
Но музыка поменялась на «You Spin Me Round», а он эту песню терпеть не мог, и поэтому сказал: «Чуть погодя», и она ушла, пошатываясь, потому что в туфли на каблуках у нее набились веточки и всякий мусор. Сегодня она хоть как-то принарядилась; обычно она ходила в кроссовках.
Петрок затолкал влажный носовой платок в задний карман и, обходя дом и сараи на расстоянии, пошел в другую сторону, слушая музыку — снаружи она не казалась слишком громкой — и наблюдая за мельканием в окнах людей танцующих или пьющих, или просто стоящих в кружок и громко разговаривающих. Он видел Морвенну, танцующую, как она это делала обычно — поводя поднятыми руками, будто танцуя в трубе, и единственным способом двигать руками было поднимать их вверх. В одной руке она держала сигарету и была либо под амфетамином, либо под экстази, или же хотела, чтобы думали, будто она под кайфом. Это уже вошло у нее в привычку, хотя он был единственным в семье, кто знал; «Чарли»[53], когда получалось его выклянчить. Он видел, как она выпрашивала у Троя экстази, и подслушал, как Спенсер говорил, что ему нравится, какой похотливой она от них становится.
