Солнце на стене - Козлов Вильям Федорович (полные книги txt) 📗
— Перестань кривляться, Андрей, — сказала она. — Тебе это не идет.
— Послушай, Оля…
— А сейчас уходи и… пожалуйста, не ищи встреч со мной!
Она сидела на низкой скамейке, положив на колени студенческую сумку. Спутанные ветром волосы отливали бронзой. На бледных щеках — тень от ресниц.
Почему я должен не видеть ее? Что за чушь?
Мне хотелось все это сказать ей, убедить, растормошить, увидеть улыбку на ее губах. Но Оля, серьезная и грустная, сидела рядом и не смотрела на меня. И я понял, что сейчас ничего говорить не надо. Нужно уйти, раз она просит. Встать и уйти… Но я сидел и молчал.
В парке стало сумрачно. Черные деревья, голые кусты — все это придвинулось ближе к нам. В просвете между стволами мерцала одинокая звезда.
Я встал. Ветер все еще завывал вверху. Раскачивались вершины деревьев, с треском стукались друг о дружку ветки.
— Я не буду ходить за тобой по пятам, — сказал я. — Не буду ждать у института и звонить домой…
Она подняла голову, взглянула мне в глаза и снова отвернулась. Такой задумчивой и печальной я еще никогда ее не видел.
— Не сердись, Андрей…
— Я не сержусь, — сказал я.
Я зашагал по набережной. На ходу оглянулся: она все так же сидела, опустив голову. Через несколько минут совсем стемнеет. Неужели Оля там будет сидеть впотьмах?
И хотя я пообещал не ходить за ней по пятам, я подождал ее у моста. И потом долго шел позади до самого дома. Она ежилась на ветру, отводила рукой от лица волосы. Из окон окраинных деревянных домов падал на тротуар уютный обжитой свет. Высоко над головой пролетела стая. Я слышал свист крыльев, резкие крики, но птиц в ночном небе не разглядел.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Мы с Игорем провожаем в Ленинград Аркадия Уткина. Стоим на освещенном перроне и ждем поезда. Маленький бородатый Уткин смотрит на нас светлыми печальными глазами.
— Жалко мне отсюда уезжать…
— Не уезжай, — говорит Игорь.
Через две недели в Ленинграде открывается выставка молодых художников. Он уже все скульптуры отправил. Кроме одной, которая, завернутая в мешковину, стоит рядом с чемоданом.
— Аркаша, — спрашиваю я, — а где твой билет?
Минут пять мы сообща ищем билет. Пришлось прямо на перроне открывать огромный чемодан. Билет обнаружили в куртке, которая утром была на нем.
Прибыл поезд. Мы погрузили вещи в купе и снова вышли на перрон.
— Я хочу на прощанье произнести речь, — сказал Уткин. — Талантливого художника народ рано или поздно всегда узнает…
— Народ, он дотошный, — усмехнулся Игорь.
— Знаете, черти, я вас люблю, — сказал Аркадий. Он подошел к Игорю и, приподнявшись на цыпочки, поцеловал.
Я тоже распахнул объятия.
— Погоди, Андрей, — сказал Уткин и стал тереть лоб. — Что я тебе хотел сказать?..
— Приезжай, старина, мы будем рады, — сказал я.
— Вспомнил! — сказал Уткин. — У меня для тебя что-то есть…
Мы с удивлением смотрели на него. Аркадий вскочил на подножку и скрылся в вагоне.
— Чего это он? — спросил Игорь.
— Вспомнил, что пора спать, — сказал я.
Диктор объявил по радио, что скорый отправляется. Раздался низкий гудок. Пассажиры устремились к вагонам. Поезд тронулся. В тамбуре вагона возня. Проводница что-то сердито сказала и потеснилась. Взъерошенный Уткин, прижимая к груди предмет, завернутый в мешковину, появился на площадке и крикнул:
— Андрей!
Я бросился вслед за вагоном, который постепенно набирал ход. Аркадий, оттеснив проводницу, протягивал скульптуру.
— Это тебе, — бормотал он. — Держи, черт длинный!
Я почти на лету поймал тяжелый сверток, прижал к груди.
— Крепче держи! — кричал улыбающийся Уткин. — Не выпускай из рук…
Рассвирепевшая проводница тыкала его в спину флажком. Аркадий улыбался и махал рукой. А потом его черная борода исчезла, и дородная проводница заняла в проеме дверей свое законное место.
Я стоял на перроне и смотрел вслед убегающему в ночную темень скорому. Признаться, такого подарка я не ожидал. Это была единственная скульптура, которую он почему-то не отправил малой скоростью. Люди проходили мимо и с интересом оглядывались на меня. Игорь стоял рядом и курил.
— Распаковывай этот шедевр, — сказал он.
— Здесь?
— Не ждать же, пока его выставят в Третьяковке?
Меня и самого разбирало любопытство. У фонаря мы развязали шпагат, сняли мешок…
Это была Оля Мороз. Во весь рост. Фигурка вылеплена из глины и облита чем-то темно-бронзовым. В этот поздний час Оля напоминала негритянку. Стройную, красивую негритянку. Лучшего подарка Аркадий Уткин не мог придумать…
— Хороша, ничего не скажешь, — сказал Игорь. — Куда ты ее поставишь?
— Я ее разобью…
— И это я слышу от человека, который в археологической экспедиции ползал в пыли и извлекал оттуда жалкие черепки?
Мы стояли и молча смотрели на освещенную неверным светом уличного фонаря глиняную фигурку. Гибкая и совершенная, как греческая богиня, Оля Мороз улыбалась милиционеру, который остановился поодаль и с нескрываемым интересом наблюдал за нами. Я спрятал скульптуру в мешок, кое-как обмотал бечевкой и, засунув под мышку, зашагал в общежитие.
Кажется, я забыл попрощаться с Игорем. А ведь он завтра на месяц уезжает на своем «Запорожце» в деревню. В отпуск. Но когда мне в голову пришла эта мысль, было поздно. С виадука я увидел фонарь, скамью, а Игоря не было.
Утром, шагая на работу через виадук, я увидел под собой только что прибывший скорый. На крышах вагонов лежал снег. Это было удивительно. В нашем городе еще не упало ни одной снежинки. Скорый привез к нам снег из дальних краев.
Завод реконструировался. Венькин проект был принят за основу. Из Москвы к нам по железнодорожной насыпи шагали круглые бетонные столбы электропередачи. Весной прибудет на вокзал первый электровоз. Тепловозы уже стали обычным явлением. В многотиражке писали, что уже два цеха готовы к ремонту тепловозов. При нашем цехе открылись курсы повышения квалификации. Паровозники срочно переучивались на тепловозников. Тихомиров читал нам лекции. Его кабинет был увешан схемами с разрезами отечественных тепловозов.
Первые дни в роли бригадира я чувствовал себя не совсем уверенно, а потом втянулся. Работы было много, да еще эти курсы.
Тихомиров не мешал мне, но и не помогал. Впрочем, в его помощи я и не нуждался. Ребята, как говорится, дело знали туго. Знали они и то, что если дела в бригаде пойдут хуже, то начальник обвинит в этом меня. Я не просил их ни о чем, и, наверное, это было правильно. Они старались вовсю, и в конце месяца, когда в цехе подводили производственные итоги, наша бригада по всем показателям была в числе первых.
Вениамин — не откажешь ему в гражданском мужестве — на цеховом собрании при всех поздравил меня с трудовой победой…
После собрания улыбающийся Валька подтолкнул меня плечом и сказал:
— С тебя причитается, бригадир… С премиальных.
— У тебя только одно на уме, — упрекнул Матроса Дима.
— Я счастлив, что работаю в бригаде, — потупив хитрые очи, сказал Сеня Биркин. — В бригаде, где выдают премиальные…
Сеня Биркин больше в любви мне не признавался. Он добросовестно выполнял свою работу и не заискивал. Этого я, признаться, больше всего боялся.
Иногда я ловил на себе внимательный взгляд Сени. Его ухмылочка меня раздражала, но я старался не подавать вида. Сеня частенько обращался ко мне по работе: то одно ему кажется нецелесообразным, то другое нужно бы переменить.
Это были дельные предложения. Котелок у Сени Биркина варит, ничего не скажешь.
Он придумал довольно удачное приспособление для грубой шлифовки золотников. Валька Матрос два дня ахал. «Мне ведь тоже в голову приходило, — сокрушался он. — А ведь чего-то недопер…» За это рационализаторское предложение Биркин получил премию, и о нем появилась в многотиражке небольшая заметка. Автор — В. Тихомиров.
