Хрустальная сосна - Улин Виктор Викторович (полные книги txt, fb2) 📗
— Умные и взрослые. И глупо играть страуса. Истина есть истина.
То, что в сами произошло и что получилось, изменит вашу жизнь. Как бы то ни было, вы должны адаптироваться к новым условиям. Поскольку результат той аварии или катастрофы для вас необратим. Я вздохнул.
— Необратим, и вы это понимаете, сколь жестоко бы ни звучало. Но впереди у вас почти вся жизнь, и она не может кончиться с потерей трех пальцев. Причем самая трудная адаптация — не внешняя, а внутренняя.
Я молчал.
— Ваша травма изменила облик внешней физической оболочки. Внешняя оболочка вообще вещь весьма уязвимая. С человеческим телом в любой момент может случиться что угодно. Да если брать шире — вся окружающая жизнь тоже наша оболочка. И хотя она кажется незыблемой внешние условия могут в любой момент в корне измениться. Причем без нашего участия — и все прежние понятия полетят к чертям, оставив нас у груды обломков
— Хрустальная сосна… — невольно вырвалось у меня.
Хирург не расслышал этих слов, и мне не пришлось объяснять. Он был поглощен в свои мысли — вернее, в стремление донести их до меня.
— Уязвимость внешней оболочки может компенсироваться лишь твердостью внутреннего смысла. Понимаете? В вашем самосознании, в вашем «я» должно быть нечто, что осталось бы неизменным и поддерживало бы вас при любых жизненных перипетиях. Понимаю, конечно, что в вашем инженерном труде, особенно если вам приходилось что-то чертить, сейчас произойдут перемены…
— Да уж… — я вздохнул.
— Произойдут перемены. Возможно, что-то придется изменить в самой жизни. Вам будет трудно, особенно на первых порах… Но должно найтись нечто, что бы вас поддерживало, несмотря на все трудности.
— Жена… — тихо подсказал я.
— Нет, не семья, — он покачал головой. — Это тоже внешнее. Вы должны найти что-то в самом себе. Что не дало бы вам впадать в апатию и поддерживало интерес к жизни… Вы ведь наверняка чем-то увлекаетесь, помимо работы…
— Герман Витальевич, — впервые назвав его по имени и отчеству, я прямо посмотрел в его глаза и грустно улыбнулся. — Я вообще-то играл на гитаре…
— Вот старый дурак! — врач резко махнул рукой, недовольный собой. — Хотел за здравие, а вышло за упокой… Извините… Он замолчал и, подперев подбородок, отвернулся к темному окну. И мне вдруг стало жалко его, изо всех сил стремящегося помочь мне выйти из тупика. Хотя врач-хирург вовсе не обязан заботиться о психологическом состоянии своих больных.
— Да я понял вас, — тихо сказал я. — И я пытаюсь черпать силы… в прошлом. Потому что не вижу будущего. Но и прошлое поддается с трудом. Потому что кажется, все то было не со мной…
— Вы что пьете? — вдруг спросил он, резко повернувшись ко мне.
— В каком смысле? — не понял я.
— В самом прямом. Водку, коньяк? Или, может, спирт?
— Да я вообще-то не пью, — признался я, ошарашенный переходом.
Это было практически правдой. В студенческие годы мы с друзьями любили выпить бутылку-другую слабого вина. Не ради пьянства, а просто так — посидеть при свечах, глядя сквозь бокалы на огонь, чокнуться и пригубить, ощутить себя в романтической обстановке. Потом, с началом восьмидесятых годов, вино стало постепенно исчезать, а к крепким напиткам меня не тянуло.
— Ну… Сухое вино разве что, — пояснил я.
— Сухое вино — один из самых вредных напитков, — отрубил Герман Витальевич. — В смысле что пользы от него никакой, одна лишь изжога да и похмелье не из самых приятных… Раз совсем не пьете, то значит — водку.
И, как-то ловко пошарив под столом, он выудил початую, но почти полную бутылку «Столичной».
— Неплохая водка, кстати, — сказал он. — Нездешняя. Один больной — бывший больной — недавно из Москвы привез…
— И что… Вы меня… — пробормотал я, не в силах представить, как оперировавший меня врач будет поить водкой прямо в больнице.
— Да, именно так. Я вас буду водкой лечить, — улыбнулся врач. — Хотя я не должен делать этого.
— Врачебная этика? — усмехнулся я.
— Да какая к черту этика… Гораздо серьезнее. Вы сейчас проходите курс лечения сильными антибиотиками. Эти препараты несовместимы с алкоголем. Он ослабляет его действие, а они усиливают его отрицательные эффекты… — врач помолчал. — Но ваше душевное здоровье в данный момент представляет гораздо более серьезную проблему, нежели физическое. Поэтому из двух зол приходится выбирать меньшее.
Он достал из шкафа две огромные, как мне показалось, рюмки и налил. Ту, которую поставил мне — до краев, вторую — на самое донышко. Из холодильника достал огурец, потом уже нарезанный и слегка подсохший сыр на блюдечке.
— Вот так становятся алкоголиками, — вздохнул я, глядя на свою порцию.
— Чепуха, — махнул рукой врач. — Начиная в вашем возрасте, спиться уже трудно. Если только в роду у вас не было алкоголиков… При словах об алкоголиках, я живо увидел замордованного мамой отца, который в гостях не решался не только налить вторую рюмку вина — водки он вообще не пил — но и положить себе лишнюю ложку салата.
— Вас нужно лечить душевно, — сказал врач. — И помочь в этом вы должны себе сами. Будущее, как вы сказали, вас не манит. Это и не странно. Потому что у вас оно сейчас, честно говоря, туманно. Значит, действительно силы черпать остается в прошлом…
Я кивнул.
— Погрузиться в прошлое и ненадолго ощутить себя прежним, лишенным проблем… И это поможет выстоять в настоящем… На какой-то момент я даже забыл ставшую привычной, зудящую во мне днем и ночью скорбную мысль об искалеченной руке; разговор вдруг стал меня занимать. Меня поражало, насколько точно хирург выражает мысли, смутно бродившие во мне самом.
— Вы Хемингуэя читали?
— Нет, — признался я. — Я вообще как-то мало читал… А вот отец, помнится, им увлекался…
— Правильно, — кивнул Герман Витальевич. — Поколение ваших родителей его боготворило. Поскольку я тоже принадлежу в общем к этому поколению, то в юности им зачитывался. Потом, конечно, когда стал врачом, уже ни на что не стало хватать времени, кроме специальной литературе… Так вот, Хемингуэй… В одном из своих романов, не помню уже, в котором именно, один из героев говорит примерно так: «Стоит только немножко выпить, как все становится почти как прежде».
— «Почти как прежде»… — медленно повторил я. — Если бы в самом деле так…
— Вот поэтому мы с вами и выпьем… За здоровье! — сказал врач, поднимая свою рюмку.
— Ну, если доктор велит пить за здоровье… — я поднял свою, чокаясь с ним.
— Евгений Александрович! — видя, что я уже поднес водку ко рту, остановил меня врач. — Раз вы, говорите, не пили… Хочу вам сказать — вы, наверное, хотите проглотить все залпом… так вот этого делать не следует. Водку надо пить, как и делать все остальное — с любовью. Медленно наслаждаясь каждым ее глотком. Только тогда она раскроется перед вами и принесет то облегчение, какое может дать умному человеку…
Я много раз видел, как пьют в компаниях водку: торопливо и почти с отвращением, стремясь скорее принять дозу и закусить чем-то соленым. Совет хирурга удивил и озадачил. Но я решил попробовать. И, поднеся рюмку ко рту, вдыхая практически незнакомый и не слишком приятный водочный запах, я все-таки пересилил первое желание и не вылил всю рюмку в себя, а сделал небольшой глоток. Он ожег меня, словно капля жидкого огня, прокатившаяся по пищеводу. Ощущение оказалось совершенно новым и в общем даже приятным. Я сделал второй глоток, третий — каждый давал точно такой же эффект, как предыдущий, и я понял, что врач прав. Что водкой можно именно наслаждаться — я научился этому с первой же рюмки.
Выпив до дна, я взял с блюдечка ломтик сыра и, не успев даже его сжевать, ощутил, как из глубины моего тела, медленно расправляя теплые мягкие крылья, поднимается обволакивающая волна хмеля. Первого, настоящего, ни разу, пожалуй, еще не испытанного. Она затопила всего меня и пошла выше, и мне вдруг стало очень легко. Почти так же, как в последний миг перед операцией, когда мне ввели снотворное. Но сейчас я не засыпал. Я бодрствовал, и видел все, и продолжал сознавать себя калекой без трех пальцев со всеми вытекающими проблемами, и так далее… Но все это отодвинулось. На назад, не вперед, а куда-то вбок. Не покинув меня, ушло в сторону до определенного часа, освободив и временно очистив мои мысли. И, кажется, впервые за последнее время я улыбнулся. Мне в самом деле было хорошо.
