Хрустальная сосна - Улин Виктор Викторович (полные книги txt, fb2) 📗
И сразу упал, словно выключенный, фонтан радости. И отрезвленно я подумал, сколь глуп был пять секунд назад, разрисовывая мысли в радужные надежды. Конечно же, никто не думал обо мне — потому что почти никто не знал; никто в принципе не мог прийти сейчас… Не знаю, зачем она сюда заглянула. Наверное, по какому-то делу.
Но увидев меня, удивилась:
— Воронцов?! Почему вы лежите?
— А что? — я невесело усмехнулся. — Я не гауптвахте, могу весь день не подниматься…
— Ну, я не в этом смысле… — девчонка смутилась и покраснела, — Просто… Я хотела спросить, почему вы не гуляете в садике? Такая погода хорошая…
— Ну и что? — равнодушно ответил я. — Здесь тоже неплохо.
Зоя помолчала, сбитая с толку моими ответами. Потом подошла и присела на край моей койки. Я машинально подвинулся к стене, освобождая ей место. Круглое гладкое колено ее сияло из-под короткого халата. Кожа у нее была белая, с едва заметным юным пушком, словно дозревающий персик… Я подумал о парнях, которые обсуждали ее достоинства и подумал, что любой из них охотно поменялся бы сейчас местом со мной. Но меня не волновала близость молоденькой, цветущей девушки. Я молчал, тупо глядя на нее и витая мыслями где-то не здесь.
— А к вам что — никто не пришел? — помолчав, участливо спросила она.
— Некому, — коротко ответил я.
— Даа?… А вы что — приезжий или совсем одинокий?
— Не приезжий, и не одинокий. Просто на данный момент все в разъезде.
— Понятно… — грустно вздохнула девушка.
— И в больницу попал совершенно неожиданно, — добавил я, предваряя вопросы о своей одежде, небритом виде, и так далее. — Ничего необходимого не догадался захватить.
Мы помолчали еще некоторое время.
— Так может, можно кого-нибудь из друзей попросить, — вдруг сказала она. — Чтобы к вам домой съездили, привезли хорошую одежду и все такое…
— Да ну… — я махнул рукой. — Незачем.
— Если вам некого попросить… — опять покраснев, предложила девушка. — То я… Я могу для вас съездить. Напишете на бумажке адрес и что вам привезти, и…
— Пустые хлопоты, — ответил я. — Мне в общем все равно. Как я одет и выгляжу. Всем остальным тоже.
— Это не так, — серьезно возразила Зоя. — Если вам будет приятно смотреть на себя в зеркало, то это улучшит ваше настроение. И ваше самочувствие тоже. Может быть, вы хоть станете улыбаться… Я был тронут внезапным порывом. Но мне в самом деле было безразлично, как я выгляжу. И не хотелось прилагать никаких усилий.
— Знаете, Зоя, — усмехнулся я и сказал чистую правду. — Если честно, то у меня даже дома вообще нет никакой одежды. Которая пригодна для больницы. Пижам не ношу и спортом не занимаюсь, так что даже тренировочного костюма у меня нет.
— Но в чем же… — начала Зоя.
— …Зоя!!! — раздался из коридора грубый голос другой медсестры.
— Где тебя там носит! К тебе на укол пришли!
Девушка вздохнула и, ничего не говоря, убежала по своим медицинским делам.
Больше к этому разговору она не возвращалась. Может, постеснялась своего внезапного порыва. А может, поняла, что мне в самом деле ничего не нужно. Правда, она все-таки время от времени бросала на меня участливые взгляды, когда заходила в палату или делала мне укол. Но я не реагировал.
Я бы мог завязать с нею дружеские отношения: она ведь в самом деле была очень милой девушкой. И в самом деле попросить привезти себе какие-нибудь приличные вещи из дома. Судя по тону, с каким она разговаривала, я чем-то нравился ей: вероятно, она все-таки сумела отличить меня от общей массы. Я мог бы если не завести серьезный роман, то хотя бы пофлиртовать с нею. И, возможно, выйти из ступора, в котором находился после операции.
Так бы сделал, пожалуй, любой нормальный человек на моем месте, тем более что судьба сама предлагала шанс. Но я не хотел ничего. Точнее, ни на какие поступки у меня не было внутренних сил.
Очень скоро я перестал спать по ночам.
Я не знаю, отчего это произошло. То ли от лекарств, то ли от сгрызавшей меня тоски. То ли просто от того, что целыми днями ничего не делал и к вечеру недоставало необходимой физической усталости. Усталость умственная только мешала. Уснув только на пару часов под утро, я просыпался совершенно разбитым. В принципе — поскольку я абсолютно ни чем не был занят! — я мог спать днем. Но это оказывалось в принципе нереальным. С утра до вечера, — даже во время так называемого «тихого часа» — кругом стоял такой гвалт, что уснуть по-настоящему не было возможности. Кто-то, включив погромче хрипящий транзисторный приемник — чтобы было слышно всем желающим — запускал трансляцию какого-нибудь футбольного матча; кто-то громко рассказывал анекдот соседу через две койки, кто-то решал дебильный кроссворд, перекрикиваясь вопросами сразу со всей палатой, да еще кто-нибудь обязательно лежал животом на подоконнике и, свесившись во дворик, еще громче общался с гуляющими женщинами. Конечно, в колхозе около АВМ гремело гораздо сильнее. Но тот шум совершенно не мешал спать в любую минуту, улегшись в тени под транспортером. Потому что там копилась настоящая, здоровая физическая усталость. К тому же, в колхозе я был молод и здоров…
Странное дело: я находился там, кажется, всего десять дней назад… Но эти дни сделали меня абсолютно другим. Потому что изменилась сама моя жизнь.
И вот, лежа без сна в душной и вонючей, наполненной храпом палате, я думал об Инне. Мне очень не хватало ее. Я соображал, какое сегодня число и пытался подсчитать, через сколько дней она должна вернуться и экспедиции. Получалось так много, что количество казалось бесконечностью. Я думал об Инне, по много раз за ночь вспоминал всю историю нашего романа и нашей семьи. И был уверен, что она любит меня и чувствует малейшие движения моей души. Я помнил, что в прежнем времена мне казалось: любящие должны ощущать друг друга столь остро, что если с одним случается беда, второй, на каком бы расстоянии ни был, обязательно почувствует и придет на помощь… Подсознательно я верил в это до сих пор. И временами был почти уверен, что вот-вот Инна услышит мою беду в далекой экспедиции и, найдя предлог, уедет раньше. И придет ко мне — и сразу станет лучше. Вернется прежняя уверенность в жизни и вообще все пойдет по-иному. Конечно, как было до аварии, уже не будет. Но все-таки станет не так плохо, как сейчас…
Но дни шли, а жена ничего не чувствовала и не прилетала. Потом, думая об этом, я понимал, что все глупость. Что нет никаких физических обоснований для возможности передачи мыслей на расстоянии. И что раз я сам никак не дал знать, то нечего ждать возвращения жены.
От мыслей об Инне я переключался на родителей.
И вновь констатировал, что сделал правильно, все от них скрыв.
Хотя другой человек, у которого нормальная семья, сделал бы иначе. Но с оговоркой — что семья именно нормальная. А не такая, как была до женитьбы у меня…
Отца я просто боялся огорчать. Я знал, что сердце его уже никуда не годно, несмотря на относительно нестарый возраст, и совершенно серьезно опасался, что увидев меня полуживым после операции и морального шока, среди больничного уныния, он просто сляжет с инфарктом. Конечно я понимал что рано или поздно он все узнает. Но путь это будет именно позже, чем раньше, — думал я. Пусть это произойдет, когда рука заживет и будет не такой страшной, а сам я выйду из депрессии и вернусь в нормальное состояние души. Я до сих пор верил в это.
А вот мама… В отношении мамы я знал совершенно точно, что ее приход не прибавит мне положительных эмоций. Да, конечно, она станет хлопотать вокруг меня, привезет хорошую одежду. Найдет у нас дома, а если нет — купит что-нибудь новое сама, до сих пор точно ориентируясь в моих размерах. Будет носить каждый день кастрюльки и банки с бульонами, котлетами, фруктами — точь-в-точь, как жены и матери других обитателей отделения. Я буду ухожен и обласкан заботой. Но… Но при этом мама окончательно отравит мне существование, отберет тот малый остаток сил, который у меня еще оставался для борьбы за жизнь. Дело в том, что мама моя от рождения была неимоверно властным человеком. Когда я случайно — новостей я никогда не смотрел, не слушал и не читал принципиально — натыкался на какую-нибудь политическую передачу по телевизору, или видел фильм о войне или какой-нибудь иной эпохе великих деятелей, или читал соответствующую книгу, то всегда думал всерьез, что не говоря о современных политиках, даже такие тиранические монстры, как Сталин, Гитлер, Наполеон или Петр 1 были ничто по сравнению с моей мамой. Ничто в деструктивной силе духа, в способности пренебрегать и сгибать в бараний рог чужое мнение и чужие интересы, подавлять, топтать и подчинять чужую волю своей. Просто мама родилась не в то время и не в той семье, и в раннем возрасте ей не удалось выйти на дорогу, которая дала бы истинный простор таланту тирана. Судьба не дала ей шанса сделаться государственным деятелем или хотя бы руководителем минимального масштаба; так сложилось, что она стала всего лишь учителем истории в школе. Причем даже завучем никогда не была: зная ее характер, умные люди никогда не подпускали маму даже к незначительной власти над другими. Но сам предмет — история, которая единственной из всех была непоколебима, непогрешима и приоритетна — развил ее характер до предела. Однако не там, где она могла по-настоящему развернуться. В результате она смогла стать тираном лишь во взрослом возрасте и в минимальной ячейке общества: собственной семье. Отца, покладистого учителя рисования, она замордовала за годы семейной жизни так, что он без ее разрешения не смел сделать лишний выдох. Когда появился я, значительная доля энергии перешла на меня. В детстве я рос под неослабевающим давлением с маминой стороны; она не давала мне свободного психологического пространства для самостоятельного глотка воздуха… Да чего там говорить: уже будучи студентом, я обязан был докладывать ей каждый день, куда пошел вечером, с кем его проведу и когда вернусь. Я никому, даже бывшим в то время лучшим друзьям, не жаловался на свой домашний гнет и вообще ничего не рассказывал: никто, не живший сам в подобных условиях, меня бы не понял. Мне посоветовали бы плюнуть на все, не слушаться, не обращать внимания на скандалы, и так далее. То есть предложили бы рецепт, пригодный для нормальной семьи. А не той, в который верховодит маленький Гитлер — человек, подобный моей маме.
