Если очень долго падать, можно выбраться наверх - Фаринья Ричард (библиотека электронных книг TXT) 📗
Папс, старик, она потеряла голову.
Ага, сунь в карман.
Выруливая по заснеженному кампусу к ручью Гарпий, Паппадопулис нежно поглаживал статую младенца, щекотал ему шейку, засовывал мизинец в пупок и ощупывал пеленки, не сделал ли тот пи-пи. Остановил машину на мосту и перешел на другую сторону.
Традиция, старина Хеффаламп.
Ага. Только б мост не обвалился.
Они по очереди чмокнули статуи и бросили их в снежную пустоту: фигуры покатились по замерзшему обрыву. Раздался хруст — два приглушенных удара.
Вернемся за Себастьяном, Папс? Пусть говорит, что засек четырех похитителей, а не двоих.
Поехали.
Плененный пастух возвышался на пластиковом столе гриль-бара Гвидо, народ распевал вокруг него рождественские гимны и произносил тосты во славу косоглазого истукана. Давясь от хохота, Хефф пропел песню собственного сочинения: Младенец святой,Так хрупок и нежен,Спи в небесных обломках…
Небесные обломки. Кстати:
— Ты уже поимел какую-нибудь жопу в этой плющовой лиге, Фицгор?
— Господи, ты задаешь совершенно невозможные вопросы.
— Я был в пути, чучело, в некотором смысле это паломничество, я видел огнь и чуму, симптомы великого мора. Я — Исключение.
— Есть тут одно нимфо, в «Цирцее III», с тех пор, как Хефф ее бросил, дает всем, но у нее бородавки.
— Хеффаламп Великолепный всегда любил уродок. И как она, ничего?
— Не хочу даже думать. Напилась до зеленых чертей и заблевала мне всю машину. Если на то пошло, эта девушка Памела меня интересует больше.
— Машина? У тебя появилась тачка?
— Предок отдал к последнему курсу «импалу».
— О, роскошь. Роскошь, роскошь, болезнь и гниение.
— Послушай, Папс, серьезно. В этом семестре я сажусь за книги. У меня восемнадцать часов, и я в списке.
— И что?
— И то, что я должен пробиться.
— Может когда-нибудь, слышишь, крысиный ублюдок и предатель предков,
— когда-нибудь я и спрошу тебя, зачем. Но не сейчас, ясно? Пошли к Луи.
— Его сносят.
— Что?
— Строят на его месте что-то под названием пансион «Ларгетто». Ради Бога, Папс, все меняется. Нельзя же болтаться целый год по стране, и вернуться в тот же пейзаж с теми же тараканами. Брось, пошли пить пиво в «Дыру Платона».
Наклонившись так, что тело составляет с землей шестидесятиградусный угол, и с трудом взбираясь на никогда не выравнивающийся холм, Гноссос думает о студентах, что карабкались сейчас слева и справа, глухие к зову судьбы. Возникают мастерские и магазины — на радость проходящим поколениям. Новое фотоателье, на снимках в витрине модели в драматичных позах, черный фон, освещенные снизу лица, трубочный дым, призывные взгляды: смотри на меня, я бюст Гомера. В Студенческой Прачечной снуют, путая свое и чужое белье, коротко стриженные честолюбивые юноши, студенты-шоферы радостно запрыгивают в студенческие микроавтобусы к студентам-курьерам, снег скрипит под заляпанными грязью бело-розовыми замшевыми тапочками, и у всех своя доля в общем деле. На что бы их раскрутить, думает Гноссос, вспоминая, как они с Хеффом гоняли у себя в подвале рулетку. Неожиданно скрипнула шарнирами вывеска: УНИВЕРСИТЕТ МЕНТОР, ОСНОВАН В 1894 ГОДУ. Видение усатых третьекурсников, целлулоидные воротнички, солидный, как и полагается выпускникам, словарный запас, соблюдение традиций. Переведите-ка мне на викторианский «жопа новый год»? Бывшие коровьи пастбища. Общага «Юпитер» с остроконечной крышей — знак того времени.
Миновали юрфак со его университетской готикой. Насмешка над Йелем, на самом деле, милый дворик, роскошное место для дуэлей. Головы изредка поворачиваются в его сторону, изумляясь, откуда взялось это кудрявое чучело. Новые лица, невероятные фигуры юных американских дев — невероятные даже под пальто. Избегайте моего взгляда, леди, не то прочтете в нем желание. Не перепихнуться ли с маньяком, прежде чем выходить за адвоката? Немного семени Гноссоса — вдруг муж окажется бесплодным после всех своих мартини. Вот эта, в зеленых гольфах. Где-то ее уже видел.
— Кто это, Фицгор?
— Где?
— В зеленых гольфах с мокасинами.
— Не знаю, какой-то гений социологии, кажется.
Невероятные ноги. Если б они знали, как это было давно. Софизм золотой середины. Какого черта — ее стоит запомнить.
— А это что такое?
— Новый инженерный корпус. Будут строить полный квадрат вокруг химического. Разве его еще не было, когда ты свалил?
— Точно не было. — Тонированные алюминиевые блоки, длинные пластины закаленного стекла, димаксионовые торсионы: синтетическое счастье из архитектурного мешка с подарками — одного на всех. Чистое, светлое, экономичное, функциональное, снести и за пару дней построить новое, оттащить на вертолете в Лас-Вегас — возможность уничтожения предусмотрена проектом. Поклон смерти.
Квартерон Хеффаламп сидел в «Дыре Платона» за складным лакированным столиком у музыкального автомата под пластмассовой кадкой с убогим искусственным плющом. Тощая угловатая фигура сжалась над «Красной Шапочкой», словно та собралась сбежать. Рядом девушка: прическа Жанны д'Арк и мужская одежда. Подкрасться осторожно, чтобы не заметил.
— Неужели это Хеффаламп, Фицгор? Вся морда в пене — о чем задумался, а?
Тощие, как у паука, руки-ноги взлетают в воздух, «Красная Шапочка», стукнув по столу, разливается шипучей лужей.
— Гаааааааа! — Глаза — как две недоверчивых луны.
— Совсем сдурел? Тут припрешься домой из великого похода, и некому даже руку пожать. Филистеры.
— Иисус и Мария! Так ты не сдох?!
— Фицгор мне уже сообщил.
— Пачуко в Техасе или где там еще, Овус сказал, тебя убили…
— Овус — воплощенная тяга к смерти, малыш. И не Техас, а Нью-Мексико — в Таосе сожгли бойскаута. А я зато посидел в кутузке.
— Без говна, старик. — Хефф нервно захихикал. — Все думали, тебе кранты. — Народ вокруг начал оглядываться. Фицгор засмущался, скормил музыкальному ящику монету и растворился в очереди за пивом. Жанна-д'Арк протянула руку:
— Меня зовут Джек. А ты, должно быть, Папс. — Сиплый баритон.
— Гноссос, подруга. — Удостоверившись в силе рукопожатия, сел за столик. Хеффаламп так и стоял с открытым ртом, недохихикав: огромные зубы торчат вперед, как у бобра.
— Ну и ну, — сказал он.
— Ты правда не слышал?
— Было что-то насчет Адирондаков, но точно никто не знал, да и с порядком какая-то хрень. Непонятно, то ли ты возвращался, то ли уходил.
— Я и сам не знал. Скорее — просто бежал, без этого никак. Эпифания на Норт-Бич, потом вдруг стал отражаться в чужих лицах. Главное — не потерять Исключительный статус, правда? Пришлось бежать.
— Почему? — спросила девушка по имени Джек, брови нахмурены, вид чересчур серьезный.
— Кто знает? На прыжок опередить мартышку-демона. Были знаки. — Вернулся Фицгор, огляделся, поставил на стол три банки эля, ушел за чем-то еще. — И почти всегда — вовремя. — Беда прячется в рюкзаке за последним серебряным долларом. — Ты еще крутишь рулетку, Хефф?
— Шшшш! Господи, если узнают, мне кранты.
— Новое начальство?
— Тетка, зовут Сьюзан Б. Панкхерст. Вице-президент по студенческим делам.
— Девственница?
Хеффаламп только простонал в ответ — подавившись элем, он теперь таращился на мокрые джинсы. Джек засмеялась и шарахнула Хеффа по спине, чтобы тот прокашлялся. Лесби — от бедра и выше.
— Хату ищешь? — спросила она.
— Уже снял на Авеню Академа вместе с Фицгором. Одна английская цаца как раз съезжает.
— Английская?
— С Фицгором? — переспросил Хефф, — Он же был в землячестве.
— Мемфис Слим назвал это квартирным вопросом. К тому же у Фицгора теперь тачка.
Музыкальный ящик вопит «Пэгги Сью», Бадди Холли заходится в икоте.
Фицгор ставит на стол чай, тыча вилкой в тающие куски сахара.
— Когда вселяемся, Папс? Я пока в доме, и сегодня у нас что — второй день школы?
Хефф облизывает отверстие в банке.
— Вечером узнаю. — Гноссос. Вдруг удастся потрогать роскошные волоски. О грудях там речи нет, но ведь прошло столько времени. Ноги тоже важная штука. Можно соорудить полуночный ужин, долма с виноградными листьями, на гарнир яично-лимонный соус, муссака. Нужна «Метакса». Где вообще так поздно кормят? У Фицгора в землячестве?
