Совсем другие истории - Гордимер Надин (книги без регистрации .txt) 📗
Каждый день ему снилось, что он борется с Гераклом и побеждает его. В кругу богов, который он видел во сне каждую ночь, он будет сражаться плечом к плечу, кость к кости, не давая ему сделать ни одного обманного движения и с легкостью избегая предательской веревки, свистящей в пыли под ногами, заставляя его бороться, как мужчина, лицом к лицу. Его лицо, руки и торс потеют, как это бывает только у мужчин. Шкура лошади тоже лоснится от пота. Тысячелетиями этот сон возвращался с завидным постоянством, и финал всякий раз был одинаков: он карал Геракла за смерть Несса, вложив всю мощь человека и коня в свои мышцы и члены. Прочно упершись в землю всеми четырьмя копытами, словно вознесшись к небесам на четырех столбах, он поднимал Геракла в воздух, обхватив его могучими руками и сжимая все сильнее и сильнее, пока не слышал хруст первого ребра, затем второго, и, наконец, пока с треском не ломался позвоночник. Тело Геракла бессильно сползало на землю, словно тряпка, и раздавались громкие аплодисменты небесной публики. Победитель не нуждался в призе. Встав с золотых тронов, боги уходили прочь; круг становился все шире, пока их сияющие фигуры не скрывались за горизонтом. Лишь в проеме двери, через которую Афродита взошла на небо, сияла яркая звезда.
Тысячелетиями он скитался по земле. Шли века, бесконечные и непостижимые, как тайна бытия, а он все странствовал за солнцем. Когда он проходил через селения, люди выходили на дорогу и бросали цветочные гирлянды на спину коню, а человеку надевали на голову венки. Матери протягивали ему своих детей, чтобы, поднятые в воздух его могучими руками, они раз и навсегда перестали бояться высоты. И каждый раз под покровом ночи устраивалась тайная церемония: в центре круга деревьев, символизировавших богов, бессильные мужчины и неплодные женщины проходили под брюхом коня: люди верили, что это обеспечит плодовитость и восстановит жизненную силу. В определенные дни года они приводили ему кобылу и поспешно скрывались в домах: но того, кто однажды по неосторожности или из дерзости подглядел, как он покрыл кобылу, как и полагалось коню, а потом горько плакал, как человек, боги поразили слепотой за такое святотатство. Эти союзы никогда не приносили плода.
А потом мир изменился. Кентавров гнали и преследовали, так что им пришлось укрыться в непроходимых чащах. Вместе с ними люди ополчились и на других тварей: на единорогов, химер, оборотней, козлоногов и тех муравьев, что больше лисицы, но меньше собаки. На протяжении десяти человеческих поколений эти изгнанники скрывались в лесах, но время шло и жить стало невозможно даже там, так что все они постепенно исчезли. Единороги вымерли; химеры спарились с землеройками, и так появились летучие мыши; оборотни прижились в городах и деревнях рядом с человеком и лишь в определенные ночи вспоминали о прошлом; род козлоногов тоже пресекся; муравьи выродились и стали мельче, так что теперь их уже невозможно было отличить от прочих насекомых. И вот кентавр оказался предоставлен самому себе. Тысячи лет он мерил копытами землю, насколько позволяло море. Но стоило ему почувствовать, что он приближается к границам родного края, как он поворачивал обратно. Шло время. Постепенно вокруг не осталось ни клочка земли, где он мог бы чувствовать себя в безопасности. Он стал спать днем и покидать убежище только в сумерках. Идти и спать. Спать и идти. Для этого не было иных причин, кроме того, что у него были ноги и время от времени телу требовался отдых. В еде он не нуждался. А спал он только ради снов. Что до воды, то он пил просто потому, что на пути встречалась вода.
За тысячи лет он мог бы пережить тысячи приключений. А тысяча приключений едва ли стоит одного настоящего. Это и объясняет, почему все они, вместе взятые, не идут ни в какое сравнение с тем случаем, когда, уже в этом тысячелетии, посреди бесплодной каменистой пустыни он увидел человека в доспехах, вооруженного длинным копьем, верхом на тощей лошади, сражавшегося с целой армией ветряных мельниц. Он видел, как всадника зацепило крылом и потащило наверх, а другой человек, коротенький и толстый, сидевший на осле, кинулся к нему на помощь, громко крича от ужаса. Он слышал, как они говорили на неизвестном ему языке, а потом уехали вместе: тощий — так и не придя в себя, толстый — жалобно причитая, на хромающей лошади и совершенно невозмутимом осле. Он хотел было кинуться им на помощь, но, бросив еще один взгляд на мельницы, галопом поскакал к ним. Остановившись перед первой, он решил отомстить за тощего человека в железной одежде и крикнул ей на своем родном языке: «Даже если у тебя больше рук, чем у гиганта Бриарея, я заставлю тебя заплатить за оскорбление». Крылья у всех мельниц были переломаны, а кентавра преследовали до границы соседнего государства. Он пересек вересковые пустоши и достиг берега моря. И оттуда повернул назад.
Кентавр, человек и зверь одновременно, крепко спит. Все его огромное тело погружено в покой. Сны приходят и уходят; сейчас конь мчится галопом под ярким солнцем одного дня из далекого прошлого, так что человек видит позади тень гор, которые словно несутся вскачь вместе с ним, или это он взбирается на вершину по горным тропкам, чтобы с высоты взглянуть на громкозвучное море и в беспорядке разбросанные в белой пене черные острова, окутанные сверкающей водяной пылью, словно они только что поднялись из морских глубин и в изумлении окидывают взором умытый сияющий мир. Это не сон. Ветер приносит соленое дыхание моря. Человек набирает полную грудь воздуха и простирает руки к небу, а конь под ним весело чеканит копытами по гладким мраморным уступам. Увядшие листья, покрывавшие его лицо, давно улетели. Высокое солнце покрыло кентавра пятнистым узором света и тени. Его лицо еще нельзя назвать старым. Но и молодым, пожалуй, тоже — раз уж мы говорим о тысячелетиях. Его можно было сравнить с лицом античной статуи: время не стерло черты, но оставило на них свой след, достаточный, чтобы понять — он знал немало бурь. Маленький солнечный зайчик пригрелся у него на щеке, медленно скользит к уголку рта, щекоча и согревая кожу. Человек открывает глаза — с пугающей внезапностью статуи. Змея лентой струится в подлесок. Человек подносит ладонь ко рту и чувствует солнце. В тот же миг конь встряхивает хвостом и с размаху шлепает им по крупу, отгоняя овода, приготовившегося пировать на нежной коже, затянувшей длинный шрам. Конь быстро поднимается на ноги, увлекая за собой человека. День почти догорел; скоро на землю опустятся первые ночные тени, но пока можно еще поспать. Шум моря, которое не было сном, все еще отдается в его ушах — это не настоящий грохот прибоя, а, скорее, видение бьющихся о берег валов, которое на дне его глаз превратилось в громкозвучный пэан волн, катящихся по морским просторам и кипящих в скалистых устьях, стремясь вверх, к солнцу и синеве небес, которая тоже сделана из воды.
Почти здесь. Овраг, по которому он идет, просто случайно оказался тут и может привести куда угодно, прорытый одними людьми и ведущий к другим. Однако он идет на юг, и это единственное, что имеет значение. Он будет держать курс на юг, пока это возможно, даже при свете солнца, безжалостно заливающем равнину, насколько хватает глаз, выставляя напоказ все, что на ней есть, будь то человек или зверь. Он снова победил Геракла во сне, и когда все было кончено, Зевс повернулся и двинулся на юг, и горы расступились, и с высочайших пиков, увенчанных сияющими ледяными столпами, он увидел беснующееся далеко внизу море и черные острова в белой пене прибоя. Граница была совсем рядом, и Зевс следовал на юг.
Двигаясь вдоль узкого и глубокого оврага, человек мог обозревать окрестности от края и до края. Земли казались покинутыми. Он пытался понять, куда девалась деревня, которую он видел со склона вчера на закате. Скалистые вершины словно стали выше, а может быть, он просто был теперь ближе к ним. Начался пологий подъем; копыта коня погружались в мягкую землю. Торс человека уже поднимался над краем промоины; неожиданно деревья расступились и овраг кончился. Конь делает последние несколько шагов — и кентавр выходит на солнечный свет. Заходящее солнце светит справа — его лучи падают прямо на шрам, который тут же принимается болеть и саднить. Против обыкновения человек оглядывается назад. Воздух кажется сырым и тяжелым, но вовсе не от близости моря. Сырость и внезапно налетевший острый порыв ветра предвещают дождь. На севере начинают собираться облака.
