Рейс - Лойко Сергей Леонидович (читать бесплатно книги без сокращений .TXT) 📗
«Патриот» тронулся, набирая скорость. «Соловей Генштаба», летописец русского мира, политрук Платон Захаров, в военной форме, черных очках и с биноклем на груди, неотрывно смотрел с обложки своего последнего романа в черное небо над Донецком. Битва за Донбасс продолжалась. Без него.
Липа указывала дорогу. Здесь налево, тут направо.
Проехали какую-то безлюдную промзону с длинными бетонными заборами, складскими помещениями и трубами. На обочинах им попались четыре танка и две установки «Град». Экипажей не было видно. Трое мальчишек раскачивались на пушке одного из танков. Маленькая пятнистая собачонка тявкала, подпрыгивала и пыталась ухватить их за ноги.
Как только начался жилой район, сразу появилось множество людей. В основном это были женщины с ведрами. Они стояли в очереди к желтому водовозу, заехавшему прямо на некошеный выгоревший газон.
– Воду отключили, – пояснила Липа. – В центре реже отключают. А в частном секторе обычное дело. Иногда целый день нет ни воды, ни света. Говорят, из-за обстрелов. Они вот нагнали сюда этих «Катюш». Стреляют прямо из-под домов по аэропорту. А те в ответку.
– По аэропорту? – не понял Алехин. – Почему?
– Да там бендеровцы засели. Рудик говорит, они полосу охраняют, чтобы транспортники садились, когда ихнее наступление начнется. Вся война сейчас в основном вокруг аэропорта и происходит. Отсюда недалеко. Слышите разрывы?
Алехин приглушил двигатель, остановился. Через открытое окно было отчетливо слышно, как вдалеке ухала канонада.
– Ночью все небо там светится, – продолжила Липа. – Там в окрестных селах, говорят, ни одного целого дома не осталось. А они все фигачат и фигачат. И те и другие.
На светофорах не останавливались. Пешеходов было мало. Машин еще меньше. Да и большинство светофоров все равно не горели. На Макеевском шоссе (Липа называла его «Макшоссе») нашли работающую заправку. Сторговались на ста долларах за бак. Алехин расплатился наличными. Поехали дальше.
На улице с названием «50 лет СССР» вновь пришлось остановиться. Неровная колонна из сотни человек, в основном женщин за пятьдесят, пересекала дорогу. Они держали в руках российские триколоры, флаги ДНР и транспаранты. На одном Алехин прочитал: «Степаненко, верни пенсии!»
– На Ленина идут митинговать, – объяснила Липа. – У нас митинги теперь каждый день. Телевидение, то, се. Жизнь бьет ключом.
– Степаненко ж вроде как президент Украины, – заметил Алехин. – А здесь у вас власть, типа, российская. Чего ж они хотят?
– Да просто пенсии уже три месяца не получали. Банки позакрывали все свои отделения. Почта не работает. Москва обещала российские пенсии платить. Они ж больше, чем наши. Все обрадовались. А деньги из-за войны никак не подвезут. Рудик уже и звонил и писал – все без толку. У него за все сердце болит. И голова.
– А чем Степаненко виноват?
– Он же президент Украины, или где? Война не война, а мы пока все украинские граждане. Мог бы как-то договориться деньги пересылать. Хоть пенсии… У меня мама в Торезе. Пенсионерка. Если бы не я, голодала бы уже. Все кругом переходят на подножный корм. Хорошо, лето – с огорода можно покормиться.
– Как вы ловко мне башку заклеили, – сменил тему Алехин. – Раз-два, и не кровоточит больше.
– Да я вообще в медицинский поступала, – ответила Липа. – Не поступила. И работать пошла в роддом в Макеевке. Думала, потом поступлю. Вы не смотрите, что я такая красивая. Мне уже тридцать два. Я пока блондинкой не заделалась, как на каторге, в этом роддоме пахала день и ночь. Все зря. Так и не поступила ни во второй, ни в третий раз. Работа в роддоме каторжная. А деньги – никакие.
Алехин посмотрел на Липу внимательно. Только что на их глазах погибла куча людей. Их самих чуть не убили, а она – про какой-то роддом.
– Вы, наверное, думаете, какая дура, да? – смутилась под его взглядом Липа. – Всех поубивали, мы чудом, типа, живы, а она какую-то фигню лепит, да?
– Ничего я такого не подумал, – Алехин отметил проницательность девушки и покачал головой. – Просто верчу головой. Голова гудит.
– Да и прическа у меня сейчас «я упала с самосвала, тормозила головой», да? – Липа стала наощупь поправлять волосы руками. – У меня тоже ум за разум зашел, честно. Просто чтобы вы не думали, что я всегда проституткой была.
– Да что вы, Лилия! – Алехин с трудом скрыл свое удивление, потому что с первого взгляда понял, с кем имеет дело. А вот как она поняла, что он понял?
Шествие пенсионерок закончилось, а Алехин все не нажимал на газ. Улица была пуста. Ни людей, ни машин. Окружающий пейзаж все больше напоминал Алехину город-призрак из американских ужастиков про ходячих мертвецов.
Липа помолчала немного и продолжила свой рассказ о том, как «санитарка-звать-Тамарка» осваивала роддом. Вставала в пять утра, чтобы на смену успеть. Приезжала сонная и сразу в палату к новорóжденным.
– А они все орут как резаные, – Липа прижала ладошки к щекам и широко открыла рот, изображая резаных. – Они все в металлических кроватках по периметру палаты, запеленатые такие, как куколки. У них на каждой кроватке – бирочка, на ручке – бирочка, и на шее на веревочке бирочка висит. У покойника бирочка на ноге, а у новорóжденного – на руке. Так что – туда и оттуда, как говорится, с бирочкой. Это чтоб не попутать бэбиков. На всех бирочках одно и то же написано: пол, имя матери, вес при рождении, дата и время. Ну, рождения в смысле.
Дальше Липа в деталях рассказала, как перепеленывала «бэбиков» ровно шесть раз в сутки.
– Надо всем попы помыть, марганцовкой пупы обработать, а потом разложить на поднос такой на колесиках и мамашкам развезти по палатам на кормление.
Детей Липа укладывала «по нескольку штук» на одну каталку. На ней стояли пластиковые ячейки, куда она их «лóжила» по одному.
– Пока мамашки кормят, я бегом взад. В палату. Грязные пеленки вынести в стирку. Все в какашках и писюшках. Потом чистые постелить, полы помыть. Шесть раз в сутки мыла, как моряк палубу. Да, у меня моряк был знакомый, хотя какой он, на фиг, моряк. Просто пришел из армии со флота, ну, дембельнулся, так? В форме с лентами такой ходил целый год, пока пьяный под трамвай не попал. Так вот он говорил, у него сверкала, как у кота яйца. Ну, палуба, в смысле, сверкала то есть. Я не знаю, как у кота сверкают, у меня кошка, но полы у меня сверкали. Это точно. Так привыкнешь тереть, что ночью просыпаешься, а руки сами – туда-сюда. Только еще раком встать.
Липа засмеялась и взмахнула руками, словно застеснялась сказанного. Глаза заблестели. Ей было и смешно и горько это вспоминать, словно не с ней было.
– Да, кому расскажи, не поверят, – вытерла слезы Липа. – Самое ужасное было не это, а когда рождались мертвые бэбики или при родах умирали. Или после родов сразу в интенсивной терапии. В палате, в смысле. Их нужно было завернуть в пеленки и положить в морозильную камеру. А потом с нашим неонатологом Лилией Петровной Самофаловой ехали на больничной машине с этими трупиками в морг, на вскрытие. Я это так ненавидела – прямо жуть!..
Липа замолчала и уставилась в окно. Алехин надеялся, что эта ужасная тема закрыта, и он скоро забудет о том, что его девочек ни на какое вскрытие не возили – нечего было везти... Но, помолчав с минуту, Лилия продолжила рассказ:
– Еще для меня кошмаром конкретным было выносить мусор с абортария. Ну, там ручки-ножки. Сроки беременности разные. Если срок большой, то плод сформирован. Ну, там с ручками и ножками. Значит, в матку вводят специальные крючки и содержимое выскабливают. И плод разрывается. Отдельно ручки. Отдельно ножки.
Проехали еще два квартала. Мимо какого-то сгоревшего стадиона с почерневшими от сажи стенами с колоннами. Сильнее всего на свете сейчас Алехин хотел, чтобы она заткнулась. Чтобы подавилась чем-нибудь. Или просто закашлялась. Липа продолжала:
– Упаковывают мусор и выносят с отходами из кухни на помойку. А там больничные собаки с крысами между собой дерутся, кому что. Я плакала все время. А когда приходила на работу, то среди новорóжденных выбирала себе любимчика и пеленала его, как своего. Ну а потом, как в кино, как в сериале, – фотограф один, там друг его, значит, фотосессия, эскорт и – пошло-поехало…
