Большая книга перемен - Слаповский Алексей Иванович (книги без регистрации TXT) 📗
Егор не шутил, он очень любил и уважал секс. И, как во всем, стремился достичь в этой области если не совершенства, то блистательности.
Однако сегодня Сашенька подвела, сказала шепотом, что просит извинить, но у нее нечто происходит в личном плане, человек может обидеться. А если часа через два?
– Нет, прости, – сказал Егор. – Не беспокойся, я даже не для того, о чем ты думаешь, просто немного грустно, хотелось с кем-то выпить.
– Если бы ты знал, как я сама хочу с тобой выпить, – прошептала Сашенька в трубку, но тут же отключилась – видимо, ее друг был где-то рядом.
Тогда Егор позвонил Яне. Сказал, что подумывает, как бы ее ввести на роль, которую играет Сашенька, в пару, но это надо обсудить. Не может ли Яна зайти к нему домой? Он ведь и дома работает, и вообще круглые сутки думает о спектакле, который ему кажется пока не очень сложившимся.
Яна, естественно, примчалась. Егор угостил ее вином, поговорили о роли, о том, насколько важно героине быть двойственной в сцене расставания: она понимает, что надо уйти от сумасшедшего человека, безумие заразительно, но до последнего надеется, что ее любимый очнется, придет в себя. И опять отчаяние, и опять надежда, и так несколько раз на протяжении короткой сцены.
Егор предложил порепетировать: встали друг против друга с текстами в руках, Егор говорил за главного героя, а Яна за его жену Миу (нормальных имен в пьесе ни у кого не было).
ЗЕРО. Я тебя не держу.
МИУ. Я вижу.
ЗЕРО. Что ты видишь?
МИУ. Что ты меня не держишь.
ЗЕРО. Ты не можешь этого видеть. Я же не имею в виду, что не держу тебя руками. Я тебя душой не держу. То есть говорю, что не держу, а держу на самом деле или нет, ты этого видеть не можешь.
МИУ. То есть ты врешь? Ты не хочешь, чтобы мне было больно? Но если ты этого не хочешь, я тебе нужна?
ЗЕРО. Конечно. Готовить, убирать.
МИУ. Я не об этом.
ЗЕРО. А о чем?
МИУ. Мне надо уйти. Или я сойду с ума.
ЗЕРО. Сойти с ума можно и без меня.
МИУ. Я теперь понимаю, что чувствуют люди, когда умирает кто-то близкий. У меня все живы: папа, мама, сестра. Даже бабушка с дедушкой. Даже кот мой, и тот ни разу не умирал, хотя ему уже восемь лет. Я теперь понимаю. Лежит человек – тот самый, а на самом деле не тот. На самом деле его уже нет. Хочется его обнять, поцеловать, но он уже другой. Тебя нет. Где ты? Ты здесь?
– В этом месте надо обнять, – деловито, по-режиссерски сказал Егор.
– Кому?
– Тебе героя. Меня.
Яна смутилась, но тут же взяла себя в руки: актриса она или нет? Пусть начинающая, но – актриса.
И она обняла героя, то есть Егора.
Егор посмотрел ей в глаза и поцеловал ее – осторожно, едва коснувшись губами ее губ.
– А это ты как кто сейчас?
Егор умел играть по партнеру, умел чувствовать момент. Он понял, что перед ним стоит девушка, уже влюбившаяся и готовая на все. Ждущая этого всего. Это облегчает задачу. Егор бросил текст на пол, взял Яну за плечи и сказал:
– Я этого хотел сразу, как только тебя увидел. Только давай не спешить, хорошо?
– Хорошо, – кивнула Яна.
Егору в юности не нравился этап первых контактов – как правило, суета, торопливость, срывание одежд, никакого удовольствия. Настоящий, полноценный процесс возможен только при некоторой привычке, при полном спокойствии. Но кто сказал, что этого нельзя добиться сразу? И Егор научился это делать. Как девочку в комнату игрушек, он за руку отвел Яну в спальню, прикладывая палец к губам и слегка улыбаясь. Яна поняла, тоже улыбалась. Ей страшно понравилось это: обычно парни делают зверские лица, показывая, как они страшно хотят, или дурачатся, а чтобы вот так, чтобы это выглядело приятным и легким приготовлением к радости – совсем ново. Егор неспешно раздел ее, каждым своим движением показывая, что происходит что-то очень хорошее, из-за чего не надо волноваться. И Яна успокоилась, хотя внутренне вся дрожала. Егор, раздев ее и раздевшись сам, повел Яну в ванную, которая примыкала к спальне – очень большая, отдельно сама ванна, а отдельно в углу душ – и сверху, и из стен торчат дырчатые леечки. Ни слова не говоря (это было как бы правилом игры, недаром он прикладывал палец к губам), Егор налил в ладонь приятно-тягучий изумрудного цвета гель и начал гладкой и мягкой рукой обмывать Яну – шею, плечи, грудь, живот. Гений, мысленно вопила Яна, это надо же придумать – вроде бы моет и в этом нет ничего особенного, а сам ласкает и заодно изучает, но при этом оба делают вид, что никто никого не ласкает и не изучает; вот оно, что нужно уметь, открыла Яна: занимаясь сексом, не думать, как дура, что занимаешься сексом (это часто портило ей удовольствие), а просто – а просто как бы ничего. Как бы все само собой, без названия. Намылив Яну всю, Егор, осторожно касаясь и прижимаясь, начал намыливать ею себя, что привело Яну в окончательный восторг. Она чувствовала признаки его возбуждения, ей не терпелось прижаться, вжаться, вжиться в это талантливое тело этого безумно талантливого мужчины, но Егор осторожно придерживал, не давал, мучил. Потом он не спеша вытирал ее и себя полотенцем, потом они, опять под руку, как Адам и Ева, пошли к постели. Егор откинул покрывало, уложил Яну на мягкое, белое. Егор двигался и мягко заставлял ее двигаться так, будто они были в воде. И движение его, которого Яна так ждала, было тоже медленным, будто мягко выталкивающим из Яны то, чем была она, и заменяющим тем, чем был Егор, и когда это движение наконец завершилось безошибочным прикосновением к чему-то, чего Яна раньше в себе не ощущала, все в ней взорвалось и она уже не могла себя сдерживать, завопила, заорала, завизжала, вцепившись ногтями в спину Егора.
Вот дурочка-то неопытная, удивился Егор, разумно и дельно продолжая приятную эротическую работу и шепотом прося Яну не содрать ему всю кожу. Но, что и говорить, ему была лестна эта реакция, и он отблагодарил Яну таким искусством, чтобы она его запомнила на всю жизнь. Только слегка было грустно, что Яна не Даша, что не Даша кричит и стонет, не Даша так счастлива. Даже жалко ее немного. Ничего, наверстает.
В поместье Павла Витальевича Даша ехать отказалась, в городскую его квартиру тоже, пришлось Костякову принимать ее в деловой обстановке, у него был офис на одной из центральных улиц. Там тоже, правда, имелась уютная комнатка для отдыха и переговоров, но все равно – не то.
Даша сидела на толстом кожаном диване, пила чай с лимоном, не захотев ничего другого, рядом с нею лежал кофр с фотоаппаратом и объективами. Она хотела начать сразу со съемки, но Павел Витальевич махнул рукой:
– Успеется. Что мы будем вола вертеть, все же понятно. Учти, я таким откровенным редко бываю.
– Спасибо.
– За что?
– За откровенность. Но я пришла все-таки снимать.
– Снимешь, снимешь. Разговоримся, вот тогда и… В процессе.
Но разговориться не получалось. Павел Витальевич понял, что отвык от ухаживаний. С порядочными женщинами он романов давно уже не заводил, а с теми, с кем время от времени отдыхал за деньги, какие ухаживания? В душ и в постель, вот и всё. Павел Витальевич не мог нащупать тему, завел даже сдуру речь о своем многотрудном и многопрофильном бизнесе и о том, как сложно его выстраивать в бессистемной стране, в окружении бездельников и хапуг, но вдруг в самом драматическом месте рассмеялся и сказал:
– Ты не представляешь, я как будто сорок лет сейчас скинул. Такой же идиот. Даже приятно. Ох, какой я был глупый с девушками, смешно вспомнить!
– А вы вспомните.
Павел взял да и вспомнил свою первую влюбленность, которую мы знаем в изложении Дубкова, в свою очередь пересказавшего текст Максима.
На самом деле все было немного иначе, хоть и похоже – Максим полагал, что слишком детальное следование фактам в одном потребует того же и в другом, а это ни к чему. Он человек грамотный и знает: в любой биографии есть доля вымысла. Девушку действительно звали Светлана, она училась в параллельном классе, жила с бабкой, родители работали в АРЕ, то бишь Арабской Республике Египет, так она тогда называлась. Асуанскую плотину, наверное, строили. Через балкон Павел действительно лазил. Попал в комнату бабки, напугал ее до смерти, старуха махала руками, но молчала, Павел понял, что она глухонемая, а общаться он с глухонемыми, естественно, умел, кое-как успокоил. Дополнительно старушка успокоилась рюмочкой портвейна, бутылка с которым стояла в тумбочке у кровати. А Светлана пришла уже после, когда подвиг перелезания и усмирения бабушки был завершен, Павел и старуха мирно общались без слов. Так начался их роман: Павел приходил с бутылкой, вручал ее бабушке и занимался в соседней комнате Светланой. Но вот неприятность – со стороны девушки обнаружилась любовь, склонность к решительным поступкам с помощью отцовских бритвенных лезвий «Нева»… В общем, началось красиво, кончилось скучно. Хотя любовь была, кроме шуток, ночей не спал, думал о ней.
