Атлант расправил плечи. Часть I. Непротивление (др. перевод) - Рэнд Айн (читать книги полностью без сокращений бесплатно .TXT) 📗
— Это было излишне, — ответил он холодным тоном и проследовал дальше.
Было уже очень поздно, когда Риарден вошел в спальню жены. Та еще не спала. На столике возле кровати горела лампа.
Лилиан полулежала, подложив под спину подушки из бледно-зеленого полотна. Ночную пижаму из бледно-зеленого атласа она носила с безукоризненным совершенством манекена; ее глянцевитые складки казались переложенными оберточной бумагой. Свет из-под абажура цвета яблоневых лепестков ниспадал на столик, на котором лежала книга, стоял бокал с фруктовым соком, блестели серебряные туалетные принадлежности — словно выложенные из чемоданчика хирурга инструменты. Руки ее отливали фарфором. Губы покрывал тонкий слой бледно-розовой помады. Она не казалась утомленной после вечеринки — никаких признаков израсходованной жизни. Спальня являла собой пример созданной дизайнером декорации, изображающей отходящую ко сну даму — «Просим руками не трогать».
На Риардене все еще был вечерний костюм — распущенный галстук, свисшая на лоб прядь волос. Лилиан посмотрела на него без удивления, словно бы понимая, чего стоил ему последний проведенный в комнате час.
Он молча посмотрел на жену. Риарден давно уже не заходил в ее комнату и теперь жалел о том, что сделал это.
— Генри, разве среди людей не принято говорить?
— Как хочешь.
— Мне бы хотелось, чтобы ты прислал с завода одного из своих блестящих специалистов, посмотреть на нашу топку. Ты не знаешь, что она погасла во время вечеринки, и Симонсу пришлось попотеть, прежде чем ему удалось снова запустить ее?.. Миссис Уэстон назвала кухарку нашим лучшим достижением — ей очень понравились закуски… Бальф Юбэнк сказал о тебе очень забавную вещь: он назвал тебя крестоносцем, у которого вместо плюмажа на шлеме заводской дым… Мне приятно, что тебе не понравился Франсиско д’Анкония. Я терпеть его не могу.
Он не стал объяснять свое появление, маскировать поражение или признавать его — немедленно удалившись. Вдруг все, что думала она, о чем догадывалась, что ощущала, сделалось ему безразличным. Он подошел к окну и остановился, глядя наружу.
«Почему же она вышла за меня замуж?» — думал он. Он не задавал себе этот вопрос восемь лет назад, в день их бракосочетания. Но после в муках одиночества неоднократно пытался найти ответ на него. Ответа не было.
Дело было не в его положении или деньгах. Лилиан происходила из старинной семьи, не испытывавшей недостатка ни в том, ни в другом. Хотя семейство ее не принадлежало к числу самых блестящих, и состояние его считалось умеренным, однако и того, и другого хватало, чтобы она могла вращаться в высших кругах нью-йоркского общества, где Риарден и познакомился с ней. Девять лет назад он объявился в Нью-Йорке подобно взрыву, в пламени успеха «Риарден Стил», успеха, которого не допускали городские эксперты. Особое впечатление производило его безразличие. Он не понимал, что от него ждали другого — что он попытается деньгами проложить себе путь в общество, и уже предвкушали возможность отвергнуть его. У него не было времени замечать разочарование этой публики.
Без особого желания он посетил несколько общественных мероприятий, приглашенный людьми, искавшими его расположения. В отличие от них самих, он не понимал, что его любезная вежливость представляла собой снисходительность по отношению к людям, которые стремились посрамить его, к людям, утверждавшим, что век предприимчивости миновал.
В Лилиан его привлекла строгость — точнее, конфликт между ее строгостью и поведением. Риарден никогда и никого не любил и не ожидал, что его полюбят. Его увлек спектакль, поставленный этой женщиной, явно добивавшейся его, но колеблясь, якобы против собственной воли, словно бы сопротивляясь неприятному желанию. Именно она назначала их встречи, а потом обращалась с ним холодно, как бы не заботясь о том, что это неприятно ему. Она говорила немного; и окутывавшее Лилиан облачко тайны словно говорило о том, что ему никогда не удастся взломать ее гордую отстраненность, преодолеть ее насмешку над их желаниями.
В жизни его было немного женщин. Он продвигался к своей цели, отбрасывая в сторону все, что не имело к ней отношения — как в окружающем мире, так и в себе самом. Его преданность собственному делу была подобна огню, с которым ему так часто приходилось иметь дело, огню, выжигавшему все примеси, всю грязь из раскаленной добела струи чистого металла. Он не был способен на половинчатые увлечения.
Однако иногда к нему внезапно подступало желание, слишком бурное, чтобы от него можно было избавиться в случайной встрече. И нечасто, несколько раз за всю жизнь, он покорялся ему с женщинами, казавшимися ему симпатичными. И всякий раз он оставался один, ощущая гневную пустоту, потому что искал победы, пусть и неведомого ему рода, но получал только согласие женщин на мимолетное удовольствие, излишне ясно понимая, что не сумел обрести какое-либо значение в их глазах. Он оставался один, ничего не добившись и только ощущая собственное падение. И он привык ненавидеть это желание. Он сопротивлялся ему. Он начал верить доктрине, утверждавшей, что желание это имеет исключительно физическую природу, что свойственно оно не сознанию, а материи, и в итоге взбунтовался против мысли о том, что плоть имеет право решать и что выбор ее выше воли ума. Жизнь его проходила в рудниках и на заводах, где материя подчинялась силе разума — и он находил нестерпимыми те ситуации, когда не мог подчинить себе собственную плоть. Он сражался с ней. Он одолел материю во всех битвах с неодушевленной природой, но в этой битве потерпел поражение.
Именно трудный путь к победе заставил его возжелать Лилиан.
Она производила впечатление женщины, достойной пьедестала и ожидающей его; именно это и заставило Риардена почувствовать желание затащить ее в свою постель. «Стащить ее вниз» — такие слова звучали в его голове; они приносили ему темное удовольствие, чувство победы, за которую стоило сражаться.
Он не мог понять причины — и усматривал в этом какой-то непристойный конфликт, признак тайной порочности, гнездящейся в недрах его собственной души — заставлявшей его в то же самое время ощущать великую гордость при мысли о том, что он удостоит эту женщину титула своей жены. Чувство это было торжественным и светлым; ему едва ли не казалось, что он стремится почтить женщину своим стремлением обладать ею.
Лилиан соответствовала образу, неведомо для самого Риардена обитавшему в его душе и определявшему его поиски; он видел ее красоту, гордость и чистоту; все остальное было в нем самом; он не знал, что смотрит на свое отражение.
Он вспомнил тот день, когда Лилиан по собственной воле вдруг приехала из Нью-Йорка в его кабинет, и попросила его провести ее по заводу. Он помнил ее негромкий голос, все более наполнявшийся восхищением по мере того, как она расспрашивал его о работе и обходила цеха. Он смотрел на ее изящную фигурку, вырисовывавшуюся на фоне вырывавшихся из печей языков пламени, слышал легкую и быструю поступь высоких каблучков, решительно ступавших рядом с ним среди россыпей шлака.
Выражение глаз Лилиан, с которым она наблюдала за разливкой стали, показалось ему похожим на его собственное. И когда она посмотрела ему в глаза, Риарден увидел в них собственный взгляд, но возведенный в степень, сделавшую ее беспомощной и молчаливой. В тот вечер, за ужином, он сделал ей предложение.
После свадьбы ему потребовалось некоторое время, чтобы признаться себе в том, что брак превратился в мучение. Он еще помнил ту ночь, когда признал это, когда приказал себе самому — стиснув до боли кулаки, стоя возле постели и глядя на Лилиан — что он заслуживает эту пытку и вынесет ее.
Не глядя на него, Лилиан поправляла волосы.
— Могу ли я теперь лечь спать? — осведомилась она.
Она никогда не возражала; она никогда не отказывала ему ни в чем; она подчинялась всякому его желанию. Да, подчинялась, следуя правилу, которое временами как бы требовало от нее превратиться в неодушевленный предмет, находящийся в пользовании мужа.
