Это я – Эдичка - Лимонов Эдуард Вениаминович (библиотека книг .txt) 📗

Модель качается между 53-й и 54-й улицами уже, а что я могу ей предложить? Что? Себя? Да ее ебет добрый десяток фотографов и людей из иллюстрированных журналов, куда более смазливых, чем я. Да еще наверняка она имеет одного-двух бизнесменов, которые подбрасывают ей деньги на жизнь. А как же, большинство из них, ведь их неисчислимое количество носится со своими большими и маленькими портфолио по улицам, большинство почти не имеет оплачиваемой работы – существует надеждами на удачу, которая минует почти всех этих девочек, и остановится на нескольких, редко справедливо сделав свой выбор. Какая справедливость, а этот бегемот Марго Хемингуэй?

Короче говоря, знай свое место, Лимонов, – длинные ноги соблазнительно мелькают в разрез юбки. Когда-то и мы имели такие ноги неотлучно при себе… Хуевая полоса в вашей жизни нынче, Эдичка… Молодая, красивая, такая жара. Красоту можно любить и просто так, как красоту только… Но я не имею денег, это фраза, которую я говорю, когда у меня просят денег на улице: «Я не имею денег, я имею Вэлфэр». Действует молниеносно.

Я не могу пригласить модель в самый захудалый ресторанчик, я не имею денег ни на что. Знай свое место, Лимонов, сиди здесь. Ты пария, подонок, и поза у тебя подоночная, и морда у тебя подоночная – человека, не знающего, куда девать день и ждущего приключений за чужой счет. Поглядываешь на всех, ждешь. Морда человека, которому свистят из проезжающих машин. Ты – грязь, и не имеешь права даже глядеть на этих девочек. Независимо от того, выбились они в люди или нет еще, они в этой системе, они никого не раздражают, они нужны, они приняли ценности этого мира. А ты дерьмо. Да, они так же, как и ты, готовы подставить себя кому угодно, и так же, как ты, не видят в этом ничего зазорного, считают, что это совпадает с их желаниями, но они – да, а ты – нет. Ты не разрешен, а они разрешены.

А почему? А потому. Не хуй рассуждать…

Опять потянулись ньюйорктаймцы. Читатели хуевы. Сизифы с грузом. Впрочем, читаю ее и я. Какая-то глупая гордость. Читаю по-английски, узнаю по-английски, по-английски, по-английски, что происходит в разных странах мира. Хоть туго, медленно, но читаю, узнаю, что в Уганде происходит, что в Кении, и в Израиле, и в Ливане, и что делает сейчас Леопольд Сенгор – президент Сенегала и поэт, который вместе со мной был напечатан в одном и том же номере австрийского литературного журнала, покойным его редактором Фидерманом в 1973 году. Я хочу написать Леопольду письмо – может быть, он пригласит меня. Хотя что ему – черному Марку Аврелию – до меня, но, может быть, и пригласит. Тогда я поеду в Сенегал. Наскребу, займу денег на билет, и поеду. Это не пустая мечта, пустых мечтаний у меня не бывает. Я буду жить в зеленом городе у президента и читать ему стихи. Что еще лучше может придумать воображение поэта? А? Я убегу от Нью-Йорка и буду снова, как в России, поэт, а не вэлфэрщик Эдичка.

Накрытый хрустящей скатертью белый стол в саду, и колышется африканская весна в ветвях окружающих деревьев. Бокалы на столе. Руки Сенгора и мои. Стихи… И я бы даже легко и безоблачно умер в этот момент, если бы враждебные президенту оппозиционные партии вдруг совершили бы нападение на резиденцию президента и вооруженные люди, вдруг появившись из зарослей в саду, прервали бы наши занятия. Я обязательно совершил бы какой-либо театральный жест. Презирая жизнь и смерть, я бы закрыл собой президента, и пуля попала бы мне в переносицу, там, где у меня всегда натирали раньше кожу очки, дужка очков, в это красное пятно. Вот туда. И брызнула бы густая кровь. И быстро закапала бы и оживила скатерть. Было бы красиво – красное на белом. А часть крови попала бы в холодный, только что наполненный бокал с белым вином, и вино бы мутнело, взаимообнимаясь с кровью.

Все это, конечно, очень театрально, но я почти не сомневаюсь, что поступил бы именно так, и я вполне могу написать письмо Леопольду Сенгору. А хули?

Тут я вспомнил, что у меня с собой нет бумаги, а по опыту своей жизни и многолетнего поэтического творчества я знал, что можно выдумать, сложить в голове стихотворение или письмо, но пока я приду в отель и смогу записать выдуманное, связный текст испарится и на его месте окажутся клочковатые обрывки. И я пошел дальше. Пошел себе дальше.

Я хожу по жарким улицам летнего Нью-Йорка с улыбкой. Улыбка предназначается всем. И истеричной девушке с лохмотьями кудрей, играющей на неопределенном музыкальном инструменте, и черным, и белым, и желтым – идущим, стоящим или бегущим по улице, оборванные они и грязные или чисто вымытые и благоухающие духами. Я иду, покачивая бедрами, туго обтянутыми белыми штанами. Мои обнаженные руки и грудь коричневые и гладенькие. На мне все белое и мои ступни обнажены, лишь в одном месте пересекают их ремни босоножек. Мужчина и женщина, я иду на каблуках. Иду, двигаюсь. На меня смотрят.

Я вступаю в контакт с любым экземпляром человеческой породы, который только проявит интерес и внимание ко мне, скажет мне слово или улыбнется в ответ. Моя душа и тело доступны каждому. Я пойду с вами куда угодно – в темные кварталы Вест-сайда или в богатые апартменты Парк-авеню. Я пососу вам хуй, поглажу вас всего руками, ласково и любовно буду ласкать ваши половые органы. Я полижу вам пизду, тихо раздвинув ее тонкими ласковыми пальцами. Я добьюсь вашего оргазма и потом уже выебу вас сладострастно, медленно и нежно. На окне будет в это время болтаться какая-нибудь занавеска. А может, это будет на улице, на скамейке в сквере или парке, и от душной беседы мы вдруг перейдем к томительным прикосновениям.

Я не хочу работать, как-то называться и иметь профессию. Я работаю с вами. Я послан на эти улицы, я живу на них, я на них дома. И вы можете встретить меня и сказать мне: «Здравствуй, Эдичка!» И я отвечу: «Здравствуй, сладкий!».

Иногда мне кажется, что я снимаю с них проклятие, когда ласкаю их, что я послан кем-то свыше для этой цели. Я иду и иду в знойном мареве.

Я иду и вспоминаю строчки Аполлинера «Шаталась по улицам Кельна. Всем доступна и все же мила…» Густое солнце заливает улицы моего Великого Города. Я никуда не спешу. Высокий, черноволосый и элегантный хозяин ювелирного магазина, стоя на пороге, долго провожает меня взглядом. Томительное мгновение. Можно повернуться, подарить улыбку. Можно… можно…

И дни, как мягкие волны, переваливают через мое тело. Волна за волной, теплые. И по утрам я просыпаюсь со счастливой улыбкой.

А сейчас я расскажу вам, как я «обосрался». Этого типа я встретил как-то вечером. Спала жара. Я шел по 57-ой улице, шел в кинотеатр, устав от всех и всего – просто шел в кино, никакой революционной деятельности, никакого секса. Шел по теплым, продуваемым вечерним ветерком улицам, тихо думал о чем-то, может быть о том, как мне приятно вот так идти, короче – наслаждался. И сзади меня равномерно топал какой-то человек. Потом, изменив темп, поравнялся со мной. Первые косые взгляды, скошенные глаза, то ли в насмешке, то ли в восхищении. Седая борода, довольно стройный, высокий. Что-то говорит. Я переспросил. Поговорили. Немного. Чуть-чуть. Я сказал, что я русский. Он сказал, что он визитор из Англии. Визитор. Хорошо. Простились у дверей кинотеатра «Плейбой».

Я немного поразмышлял о нем, но два фильма с ужасами, убийствами, многочисленными ковбоями и злодеями – Марлон Брандо и Джек Никольсон заставили меня забыть о седобородом. Но я вновь встретил его в 1.20 минут дня через день на той же 57-ой улице.

– О, русский! – сказал он. – Куда идешь?

– К моим друзьям. Они должны быть у меня в отеле в два часа. А куда вы идете?

– Я визитор. Я ищу мальчиков или девочек. А тебе, русский, нравятся мальчики?

– Да, мне тоже нравятся и девочки и мальчики, – сказал я.

– Ты знаешь, что такое «гэй»? – спросил он.

– Да, – сказал я, – конечно.

– Может, мы увидимся? Когда? – спросил он.

– Я занят сегодня, – сказал я. – Может, завтра? – сказал я.