Это я – Эдичка - Лимонов Эдуард Вениаминович (библиотека книг .txt) 📗
Вот церковь святого Варфоломея. Где-то внутри ее, среди труб, в некоем углу, загримированном под телестудию, я давал интервью местным энтузиастам – свое первое телеинтервью на английском языке. Ну, конечно, я читал его по бумажке, угу, но что делать. Извините. Это пока. Это пройдет. Этого не будет. Пардон.
Уже как бы пахнет осенью, вы не находите? Хотя по прежнему жарко, но изменилась сама природа жары, вы не находите? Жара стала другой, осенней. Парк-авеню в уикэнд. И идущий Лимонов. На все способен. Все могу. Статью лучше любого их журналиста.
Мог бы звездой быть там – на своей бывшей родине – да и сейчас был бы здесь, пожалуй, Заместителем Главного Редактора Эмигрантской Газеты, не имей я своих принципов. Такой великой должности мог сподобиться, долларов 300 в неделю получал бы! Правда-правда, я имею книги, подписанные главным редактором этой газеты и владельцем – он меня лучшим русским журналистом называл, будущее мне прочил. Одного господин редактор во мне не распознал, что я органически неспособен служить кому бы то ни было, что я не клерк, не посредственность, что я жеста геройского ищу в жизни – ему не понять…
А эта паршивая газетка все-таки научила меня уму-разуму. Как я разделался быстренько с русской эмиграцией, изучив ее изнутри за полгодика, читая ее неуклюжие рукописи, видя ее жалких авторов. Исковерканные люди. Феномен! Русские не могут быть полноценными вне родины. Другие нации могут, а эти нет. Может, и я нет… Какой я, впрочем, русский…
Вроде бы все так прямо, так примитивно. На деле так и есть. Разглядывая свой путь, вижу – все так. С детских лет отказывался служить, молча, настойчиво, дитя гнуло свою линию. Хочу идти на реку и иду – пусть дождь, пусть снег – я иду на реку – и сквозь проклятия родителей дитя шло. Хочу обворовать магазин, ночи спать не буду, свободой рискну, а один обворую, это еще при том, что подросток-то был близорукий, и что ему было 15 лет всего.
…Морозная ночь в феврале. Зияет разбитая магазинная витрина. Глухая окраина. Нас двое. Но внутри магазина на самом опасном месте именно я. Гордыня. Мутно вспоминаются деньги в картонном ящике из-под конфет. Хоть первый раз, но эти жалкие ухищрения знаем – взрослые воры рассказывали. Не очень много денег. Но много водки – белые еще по тому времени головки бутылок. Кровь из разрезанной руки приятеля – и уходили огородами к реке, и дальше – частные околозаводские домики. Ночной стук в окно перепуганного круглолицего друга. Распитая на ночь бутылка водки. Кто лег где. Я почему-то лег в комнате его покойной матери, под иконами. Первые иконы…
Тьфу ты, черт! Вечное давал крепкое слово не вспоминать эту Россию-Украину, прошлое отбросить, как хвост отбрасывает ящерица, помню по опыту детства, наблюдал и жил с ящерицами в овраге и на кладбище – ради спасения жизни оставить хвост. Он отброшен, и я здесь на Парк-авеню, фланер, вышедший погулять по солнышку, паразит американского общества, ножками перебираю.
И не заметил, как у церкви Святого Варфоломея сел. Цветочки. «Наслаждайтесь, но не разрушайте». Наслаждаемся, но и разрушить хочется. Какое же наслаждение, не разрушая! Нюхать, что ли? Попы понасадили розочек, хуе-мое всякое развели, спокойную жизнь для всех тех, кто знает свое место и не бунтует. Красота якобы. А убивают не всегда свинцом. Розочками тоже можно. И денежками. Такие зелененькие. Знаете?
Редкие прохожие. Кто уже с толстой кучей «Нью Йорк Таймз» шествует. Дорвался. Приобрел. Милая газетеночка. Четыре часа отстоял у двух дверей ее – входной и выходной. Демонстрация номер один. Не метод. Устарело. Убедился. Никто внимания не обращает. Листовки берут, но читают ли? Это тебе не СССР. И типа из ЭфБиАй мелькнуть жетоном прислали – мол, знайте и помните. Жетоном мелькнул перед глазами, а вроде случайно. Свобода! Это тебе не Красная площадь. Всего несколько минут… Здесь можно год стоять, хуй кто заметит. Стой, Эдичка, и Александр стой.
Ножки вытянем. Белые штанины симметрично легли на тротуар. Обнажились деревянные босоножки. Ходите, педераст, на таких каблуках? Хожу, люблю. А тонкие черные пальчики из-под ремней. Писатель. И челка густая и крылатые сложные волосы. И фигурка. И оттопыренная причудливая попка. Привлекателен. Не то что бы красив. Но фигурка уж очень хороша. Да и мордочка тоже.
Идут. Не так много их сегодня. То девочка лет 50—60, то мальчик с седой бородой. Редко взрослый, как нужно, человек. Что-то с нами со всеми произошло. И я юноша 30 лет. Что же с нами такое? Тут я зачем-то механически присоединил себя к ним. Хорошенькое «мы». Они – полезные члены общества. Они носят бумаги из комнаты в комнату, играют на инструментах, боксируют, устраивают какие-то компании, живут на деньги, оставленные дедами или отцами, они платят налоги, выполняют свои функции, ебут секретарш и смотрят свои шоу.
А я сижу здесь, мог бы лежать в номере отеля день-деньской, только что физическая конструкция моего организма к лежанию не подходит. Водку мог бы пить и ругаться мог бы вслух. А они как-то все запланированы. Единственное, что им осталось, где они могут проявить инициативу – это в том, как одеться, и некоторые, по темпераменту, сексуальные приключения. И то, знаете, в неслужебное время – по вечерам и на уикэнды. В уикэнды выливается из американских мужчин рекордное количество спермы. Ни один день недели не может соперничать по количеству вылитой, низвергнутой спермы с уикэндными днями. Часть уикэндной спермы достается сейчас и женщине, которую я любил – моей бывшей жене Елене.
А такие люди, как я, мы, конечно, не подарок, но здесь так же редки, как и в России. Вот одеваются они и стригутся – усы, бороды, можно подумать – художник, писатель, оригинальный человек, со сложной жизнью – в России это часто совпадает. Здесь – ничего подобного. Продает пылесосы, читает только газеты. Такие люди порой охотно поддерживают все новшества. Сексуальную революцию – почему нет, не могут ведь любить, не в силах, убогенькие, все что угодно поддерживают. Рабы любят казаться свободными людьми.
Солнышко-то поддает жару. Я встаю и перемещаю свое тело на самый раскаленный кусок. Как многие боятся солнца, так я боюсь тени. В солнце я влюблен чуть ли не до оргазма… Мой оргазм, твой оргазм, их оргазм. Просклоняем, проспрягаем. Резкие швы моих джинсов давят мой нежный хуй. Мальчик мой, поверни же его. Давно потеряв смущение, я лезу рукой в штаны и поворачиваю прохладное и жидкое месиво из яиц, мошонки и члена, поудобнее. Всем все равно и мне тоже. Так удобнее. Зачем я учился есть ножом и вилкой – так привык и не могу отучиться – стыдно даже за свою такую столовую воспитанность – ну ее на хуй! И никак не могу научиться жирно смеяться в кинотеатрах. О, этот смех! Кое-кто из моих приятелей говорит, что это в американцах, толстокожесть их некоторая, от отсутствия страданий, от долгой мирной жизни народа. Не знаю. На экране пьяные муж и жена, их дочка покончила с собой, пьяные, они обвиняют друг друга, кричат… Зал смеется. Что это – неправильные реакции? Семипудовые детины с сальными ляжками сзади меня сотрясаются от хохота.
В первые месяцы жизни в Америке я боялся этого хохота. Потом он меня раздражал. А дальше я стал завидовать обладателям звериного хохота и считать себя слюнявым интеллигентом…
Тени от высочайших в мире зданий пересекают Парк-авеню. Синие и глубокие, как на Украине, где еще цветут пышные цветы. Иногда мне кажется, что пахнет куриным пометом. Этот запах возник и сейчас. Боже мой, где тут куры, откуда взяться курам? Ответь, здание Святого Варфоломея!
Девушка… еще одна…. Не так уж красивы. А вот явно модель. О, меня пробирает некоторая дрожь опасности. К моделям я отношусь мистически. Мне кажется, что я имею право на всех моделей, именно потому, что моделью стала моя бывшая жена. Хорошая модель, ухоженная модель, понесло от нее духами. О, как я люблю духи и другие красивые запахи! Молчаливо приветствую прошедшее ее тело. Но нужно сидеть – знать свое место. Я, что я ей могу предложить – себя, с сомнительными мужскими достоинствами, которые, впрочем, никогда не были абсолютно мужскими. Какой из меня Геракл, я женоподобный, слегка аполлонический тип. Спать со мной для женщины все равно, что спать с подругой или сестрой. Нет, я не настоящий мужчина. Где моя густая растительность и жгучие глаза? Где тяжелый подбородок и грубая сила?..
