Гинекологическая проза - Бялко Анна (книга регистрации TXT) 📗
– Они нарочно это делают, – шипел он. – Если есть в больничной аптеке, давали бы детям сами и не морочили бы голову. Скрытое вымогательство. Так и говорили бы, что им денег надо.
Маша только вздохнула. Все эти переживания казались ей мелкими и неважными – какая разница, кто что может подумать. Главное, нужное лекарство есть, и девочка его получит, а как, где и каким способом оно куплено – совершенно не имеет значения.
– Деньги давай, – пресекла она мужнины ламентации. – И жди меня тут, я сейчас куплю, и кормить уже пора.
Сашка затих и будто опомнился. Они сходили в аптеку, получили заветную упаковку – шесть здоровенных флаконов – и молча поднялись наверх.
– Пойдем, – позвала Маша мужа, уже открывая дверь в отделение. – Мне обещали показать, как ее через трубку кормят. Я только сцежусь, это одна минута.
К ее удивлению, Саша входить отказался.
– Я тебя здесь подожду.
– Да пойдем же, – продолжала настаивать Маша. Ей совершенно искренне было непонятно, как можно по доброй воле не пойти посмотреть на ребенка еще один раз. Впрочем, долго уговаривать было некогда, время близилось к шести, и она только махнула рукой. В конце концов, не хочет – и черт с ним, он вообще какой-то странный сегодня.
Мойка и подготовка к дойке – так Маша про себя стала называть ставший привычным процесс – отвлекли ее мысли от странностей мужского поведения, а когда Света, зашедшая взять пробирку, поманила ее за собой, муж был забыт совершенно.
Сегодня дитя лежало на животе, подобрав под себя ножки и будто бы упираясь в матрас коленками. Смешные круглые розовые пяточки и сморщенные крошечные пальчики. Мордочка, повернутая на бок, сохраняла нахмуренное, недовольное выражение.
Несмотря на обилие трубок и датчиков ребенок показался Маше более крепким, почти настоящим. Она хотела тут же спросить об этом Свету, но та покачала головой: «Потом, потом», просунула руки в кювезу, ловко перевернула малыша на спину – выражение мордочки стало еще более суровым – приподняла головку и молниеносным движением просунула в детский нос, прямо в крошечную ноздрю, тоненькую прозрачную трубочку.
К другому концу трубочки так же молниеносно – Маша не успевала следить – Света подсоединила шприц, уже наполненный молоком, р-раз – белая жидкость устремилась вверх, по трубочке, в нос.
– Ой, – только и вырвалось у Маши. – Как же это – носом.
– Ну видишь, ничего – усмехнулась Света. – Им вообще нравится. Они хитрые, дети, ни работ, ни хлопот – а живот полный. А после вообще сосать не хотят, ленятся, чтоб их через зонд кормили.
Маша, потрясенная, молчала. Потом, опомнившись, спросила:
– А вообще она как, лучше? Мне кажется, сегодня как-то покрепче выглядит...
– По-моему, без изменений, – ответила Света. – Ты пойди врача спроси, она там, в ординаторской. Мне видишь, еще всех накормить надо.
– Состояние стабильное, – устало объясняла Маше врач Ольга Викторовна. – Видимых ухудшений нет. Продолжаем лечить.
– А улучшений? – робко спросила Маша. – Мне как-то показалось, она сегодня покрепче.
Ольга Викторовна грустно улыбнулась.
– Что вы, милая. Об улучшениях говорить пока рано. Стабильное состояние – в вашем случае лучшее, что может быть. А выглядит – это, может, отеки поменьше стали.
– Ну все равно – хорошо, – не сдавалась Маша. – Ой, да, – спохватилась она, – я же там лекарство принесла.
– Вот это вы молодец, – обрадовалась врач. – Мы вам чужое переливали, в долг, так теперь я рассчитаюсь.
Маша вспомнила Сашкино бурчание о вымогательстве... Нет. Не похоже. Да и незачем это было бы – разве она сама не отдала бы этим людям всего, чего те ни потребуй... Глупость какая-то.
Саша сидел на подоконнике, пролетом ниже.
– Ну, как там она?
– Врачи говорят – состояние стабильное, а мне, знаешь, кажется – лучше. Но даже если стабильное, это все равно хорошо, – Маше казалось, что ее убежденность сама по себе может что-то изменить. Если верить в хорошее, если очень сильно верить, если убедить в этом других, то, может, природа, устав сопротивляться, тоже сдвинется, хоть на чуть-чуть, в этом же направлении.
Следующий день, воскресенье, раздробленный на части четырьмя «дойками» (Маше разрешили ради выходного прийти и в девять утра) прошел почти незаметно. Вечером приехал Саша, они погуляли – побродили вокруг здания – серого корабля, поговорили. Распрощавшись уже, Маша все проматывала в голове эти разговоры. Сашка был вроде тот же – свой, родной, все понимающий Сашка, но где-то, необъяснимо, разговор начинал вдруг проскальзывать, повисало стеклянной пеленой странное непонимание. Вроде об одном говорят, а как сквозь туман. Это одно был ребенок, и что с ним случилось, и как дальше быть... Маша все пыталась уловить, в чем же Сашка ее не понимает, но никак не выходило. Выходило одно – рассчитывать можно только на себя. И это бы не страшно – Маше не привыкать было, а вот что она тут, бессловесная, в халате, в тапочках, одно слово – «больная», не человек. Нет, выпишусь завтра, думала Маша про себя, пробираясь родными до дрожи коридорами в свою палату.
Жизнь, втиснутая в жесткие рамки дневного распорядка, только кажется нудной и медленной, а пролетает – не заметишь. Любая рутина затягивает, а уж больничная... Маша в понедельник и обернуться не успела, а над ней уже стояла нянечка с бумажками на выписку. Карта, больничный, одежду свою забирайте...
– Какую одежду, – спохватилась Маша, – у меня нет никакой.
– Ну вас же встречают там, принесли.
И тут Маша с ужасом поняла, что Сашке-то она про выписку не сказала. Решила, с врачом поговорила и забыла – не до того. Сашка, конечно, вечером придет, но без одежды, и вообще. Еле уговорила няньку подождать часок, сбегала позвонила мужу, хорошо – дома застала.
Сашка одежду принес. Частично. Заглянув в пакет, Маша обнаружила там свои беременные еще брюки и – все. Хорошо еще, не пошла сразу в палату, догадалась в холле посмотреть.
– Сашка, – возопила она, – а майку?! А туфли, в конце концов? Я что, босиком поеду? Чем ты думал, когда собирался?
Думал муж, как выяснилось, в момент сборов интегральным ретранслятором, то есть о нем или о сходной какой-то пакости. Маша даже вникать не стала. Майку, устроив небольшой прилюдный стриптиз, муж снял с себя на месте, благо у него в сумке была на всякий случай куртка-ветровка, а вот проблема обуви сходу не решалась. В конце концов Маша решила ехать, как есть, в тапках, благо свои, не больничные. Видик, конечно, тот еще, но наплевать, да и в такси не видно.
Но и с такси тоже было не все так просто. Они в этом районе водились нечасто, поэтому, когда, пропрыгав минут двадцать на дороге, Сашка заметил выезжающий из-за поворота автобус, он, не говоря Маше ни слова, подхватил сумки с пожитками и рванул к остановке. Пришлось догонять, теряя на ходу проклятые тапки...
«Ничего себе, – мрачно думала Маша, трясясь на автобусном сиденье и привычно обнимая рукой живот, – торжественная встреча из роддома. Ни тебе такси, ни тебе цветочков, ни собственно ребеночка...»
Тут, конечно, удержаться было невозможно, из глаз натекли слезищи, пришлось скорей отворачиваться к окну и вытираться локтем – рыдать в общественном транспорте ей пока еще все-таки претило.
Но самое страшное было дома. Когда Маша вошла в такую свою, такую родную и привычную квартиру, когда увидела все – пустую кроватку, сложенные детские вещи, застеленный белый стол – все это, с такой любовью и надеждой уложенное и теперь застывшее в своей стерильной готовности, злосчастные ясли, так и не получившие долгожданного младенца – пустые, ненужные и обманутые, как она сама. Слезы хлынули без удержу, потом кончились, потом... Сколько Маша просидела на своем диване, забившись в угол, всхлипывая и стараясь не смотреть в сторону кроватки – это вызывало новые спазмы – неизвестно. Саша даже не пытался ее утешать – постоял в дверях, поглядел и растворился.
Отрыдав, Маша вышла в кухню. Ужин был готов, и Сашка ждал ее над горячей тарелкой. Непонятно было, о чем разговаривать. Говорить о ребенке было трудно и страшно, а все разговоры о чем-то другом казались мелки и пошлы. Но молчание тоже не спасало – исчезла куда-то блаженная способность молчать вместе об одном и том же.
