Вернон Господи Литтл. Комедия XXI века в присутствии смерти - Пьер Ди Би Си (бесплатные версии книг txt) 📗
Я вижу, как единички капают с моей карты, словно кетчуп с местной мухи.
– Тей, я звоню из автомата…
На том конце провода в трубку врываются ритмичная музыка и людские голоса. Слышен все тот же мужской голос, потом Тейлор огрызается ему в ответ, на повышенных тонах: «Я имею право поговорить с собственной подругой? Между прочим, по межгороду – понятно?» Дверь с грохотом захлопывается. Она резко выдыхает, как если бы вздохнула, только наоборот.
– Ты прости, я, понимаешь, в последнее время сама не своя.
– Черт, я не хотел…
– Тебе нужны деньги, так? У меня, типа, есть шесть сотен, отложила себе на каникулы.
– Очень было бы кстати, а то, понимаешь, полный пиздец.
Она сопит в трубку, потом говорит, тоном ниже:
– Ты перешел со мной на мат, убийца?
Мои новые штаны из полиэстера чуть не лопаются от счастья.
– Но, слушай, а куда же мне их перевести? У тебя есть какой-нибудь адрес? А что, если они, типа, – ну, сам понимаешь…
– Черт, ты права.
– Верн, позвони мне из какого-нибудь места поприличней, ну, из города, из солидного отеля, и я вышлю чек, через «Вестерн юнион».
Я кладу трубку, и в ушах у меня звенит песнь судьбы – ее судьбы. Да на шестьсот долларов тут, наверное, можно будет купить этот ёбаный домик на пляже. Просто душа поет. Мне уже все по фигу, и я звоню Пам. Трубку на том конце берут сразу. Я стою, бью мух и жду, пока она донесет до уха свою тонну жира с утопленной в ней трубкой.
– Ал-ло?
– Пам, это Верн…
– О господи! Верни? Мы тут просто с ума посходили, ты где?
На заднем плане я отслеживаю матушкин голос. Сразу следовало догадаться, должно быть, сидят сейчас и доедают девятимиллионный по счету буррито. Матушкино хныканье становится ближе, но Пам ее отгоняет.
– Ты там хорошо питаешься? Только не говори мне, что тебе нечего есть, только не это, о боже ты мой…
Матушке удается выхватить у нее трубку.
– Вернон, это мама.
И она с места в карьер срывается в неудержимый рев. На глаза у меня наворачиваются слезы, которые она тут же вбирает в себя и переходит к полноценной – с ручьями слез – истерике. Я стою и поджариваюсь изнутри, как ёбнутый кролик в микроволновке.
– Ма, прости меня, пожалуйста.
– Знаешь, Верн, полицейские говорят, что будет лучше, если ты просто вернешься домой.
– Это вряд ли.
– Но все эти загубленные человеческие жизни, Вернон; и вообще – ты где? Мы знаем, что сегодня утром тебя видели неподалеку от Маршалла…
– Ма, я никого не убивал и в бега пустился не из-за этого. Я просто пытаюсь доказать, что ни в чем не виноват, понимаешь? Я, может быть, уеду в ближайшее же время в Канаду, или в Суринам, или еще куда-нибудь.
Ни хуя себе, сказал, как в воду перднул. В ситуациях, когда им предлагается возможность выбора, матери автоматически находят нужное слово.
– Да, Вернон, в Мексику? Господи, мальчик мой, речь идет о Мексике?
– Я говорил про Канаду или Суринам, ма.
– Но разве ты сам не понимаешь: чем дольше ты будешь пропадать, тем серьезнее все будет складываться для тебя здесь, дома. Разве ты этого не понимаешь? Вернон? Мистер Абдини говорит, что ты можешь рассчитывать на профессиональную адвокатскую поддержку, он тут перевернул все вверх дном, нашел какие-то зацепки, и все такое, а когда вернется Лалито, мы смогли бы опять зажить нормальной семейной жизнью, как в былые времена.
– Ты что, до сих пор ждешь Лалли?..
– Но ведь эта старушка из приюта больше сюда не звонила, так почему бы и нет? Вернон? Это любовь, женщины чувствуют такие вещи.
– Ма, когда ты в последний раз говорила с Лалли?
– Ну, ты же знаешь, он очень занят.
Я хрюкаю в трубку, вложив в этот звук весь свой запас иронии. Мне кажется, ситуацию, когда человек принимает стопроцентную херню за реальность, принято воспринимать иронически. Единички уплывают с телефонной карты, так, словно это единички моей души; и у меня такое чувство, что, как только они выйдут все, я умру. Я даю себе зарок оставить несколько про запас, на тот случай, если в конечном счете окажется, что они и впрямь как-то связаны с моей душой. Еще одна вечная истина, имеющая отношение к людям, которым повезло оказаться в дерьме по уши: в подобной ситуации становишься охуительно суеверным.
– Ты где? Просто скажи мне, и все, Вернон?
– Спроси его, когда он в последний раз ел, Дорис.
– Мам, у меня сейчас кончится карточка. Главное, что со мной все в порядке и что я тебе позвоню, как только у меня здесь все устроится.
– Ой, Вернон.
Она опять ударяется в рев.
Мне очень хочется послать ей кусочек пирога со сливками, хотя бы самый маленький кусочек: рассказать про мой домик на пляже, и как она ко мне приедет, и все такое. Но ни хуя я этого сделать не могу. Я просто вешаю трубку, и пиздец.
Семнадцать
– Ay, ay, ayeeeeeee, Lu-pita! Ay, ay, ayeeeeeee…
В радио, как мыши, скребутся местные мелодии, а мы едем к югу в кабине грузовика – Пелайо, пацаненок, Хесус Мертвый Мексиканец и я. «Настоящий винегрет», – как сказал бы старый мудак мистер Кастетт. Вы со смеху сдохнете, когда услышите здешние хиты: старая добрая полька под гитару, бас и аккордеон, и все эти ребята вопят «Ай-яй-яй» и прочую херню в том же духе. А ведущие на местных радиоканалах еще того круче: завывают, объявляя каждую следующую песню, так, словно объявляют о выходе на ринг ёбнутого чемпиона в среднем весе. Я сижу высоко, как бог, на пассажирском сиденье, и смотрю на белый свет сквозь полоску лобового стекла в крохотном пробеле между невероятных размеров настольной часовней в честь Девы Марии и бахромчатой занавесочкой, с которой свисают игрушечные мячики для европейского футбола. Пацаненок Пелайо играет со мной в гляделки. Зовут его Лукас. Всякий раз, как я смотрю на него, он пулей отворачивается и смотрит в сторону. Так что я сижу себе и слежу за ним краем глаза, чтобы он привык, что глаза у меня движутся медленно – пока он окончательно не потеряет бдительность; и тут я вдруг резко перевожу взгляд и смотрю ему прямо в глаза. Ха! Он густо краснеет и утыкается лицом себе в плечо. Не знаю, с какой такой стати, но у меня от этой игры – волны, нет, правда, стая бабочек на душе, и все такое. Только не поймите меня неправильно, со мной все в полном порядке. Я не собираюсь Менять, на хуй, Ориентацию, или типа того. Но вот, бля буду, у меня такое впечатление, что я попал на одну из тех Простых Жизненных Вещей, о которых все вокруг говорят, а ты никак не поймешь, что они, суки, имеют в виду. Вы только представьте себе нормального такого десятилетнего пацана, который играет в подобную игру – то есть дома, в Штатах. Ни хуя подобного вы себе не представите. У любого недомерка найдется про запас пара ласковых, просто на тот случай, если вы ненароком лишний раз посмотрите в его сторону.
Мы все глубже уходим в Мексику, в самое чрево, мимо Матеуалы и Сан-Луис Потоси, где пейзаж становится зеленее и попадает в резонанс с моим похмельем, и от этого неожиданного совпадения в голове у меня сами собой плетутся причудливые нити грез о доме и о Тейлор. Я пытаюсь продраться сквозь эти шелковые нити, сквозь извивающиеся осьминожьи щупальца, сквозь алую и пурпурную плоть, сквозь мед и золотистую пыльцу – и реанимировать мои привычные и каждодневные, мои заплесневелые, чехлами затянутые и пахнущие лавандой мысли о мертвых. Мысли, слишком страшные, чтобы от них пробирало дрожью, мысли, которые просто всегда с тобой, как оборки на атласе, которым обтянут твой гроб. Мысли, которые тянутся за нами, пока мы въезжаем в Мехико-Сити, и сливаются в смутный гул, а потом в этом гуле начинают угадываться отдельные голоса. Все, кого я когда-либо знал в этой жизни, стоят за москитными сетками в дверных проемах и поют: «Умотался, умотался, умотался, развлекательный канал, Рас-плеска-тельный Канал, Раз ты так, тебе Хана…» – пока я не задираю голову – понимая, что мне все это кажется, – но я задираю голову и вижу, как сквозь кипящее желчью небо опускается к земле зловонный хобот огромного черного смерча и гонится за мной, из штата в штат, из страны в страну, а потом пластает меня надвое, вытягивает из меня кишки и втаптывает в землю тяжелыми сапогами со шпорами, которые тарахтят, как целая батарея детских погремушек: «Вон там, вон туда! Дави! Размажь этого недоёбка, гля, он, сука, еще дергается!»
