Больше никогда не спать - Херманс Виллем Фредерик (книга жизни txt) 📗
Женщина возвращается в сопровождении светловолосого человека, который довольно чисто говорит по-английски. Я же, наоборот, не в состоянии произнести ни слова. Заикаясь, я указываю на карте место, где лежит Арне. Человек берёт у меня карту и выходит из комнаты, жестами объясняя, что я должен пойти с ним. Подходит к чёрному стальному шкафу в прихожей. Это радиопередатчик. Он включает его и звонит по телефону.
Потом он возвращает мне карту.
— Они полетят искать его на вертолёте, — говорит он.
Женщина и мужчина вместе отводят меня к одному из соседних домиков, у входа в который висит табличка: «STATENS FJELLSTUE».
Я сижу на табуретке за белым деревянным столом. Вдоль стены стоят в два этажа четыре деревянные кровати. На столе — тарелка, нож, сковородка из нержавеющей стали с рубленым оленьим мясом, стальная кастрюля с картошкой в мундире, батон хлеба метровой длины и кувшин с молоком. Олений фарш. На вкус почти как ножка косули.
Моя рука не спеша перемещается от еды ко рту и обратно. Я медленно жую.
Сколько здесь всего такого, чего я уже так давно не видел и не слышал. Вот, например, шум мотора. Планер? Шум становится всё громче и громче, как это может столько длиться? Медленный планер? Когда шум достигает пика, я выглядываю в окно и вижу низко летящий вертолёт.
Мои глаза закрываются сами собой. Мне едва хватает сил добраться до кровати.
Когда я просыпаюсь, я вижу, что время суток ровно то же самое. Я лежу на оленьих шкурах, завернувшись в одну из них, как в одеяло.
Прошло двадцать четыре часа.
Я слезаю с нар и моюсь в ведре холодной воды. С мылом!
42
Его фамилии я, конечно, не разобрал, и всё собираюсь спросить ещё раз, как же его зовут; но почему-то так этого и не делаю. Он биолог, специалист по грибам, сотрудник Музея естественной истории в Тромсё. Об Арне он больше ничего не спрашивает.
Когда я плачу женщине за еду и ночлег, он говорит:
— Ей всего тридцать девять, и она беременна пятнадцатым ребёнком. Много детей — лопари от этого без ума. А видите, как обставлен дом? Как будто они до сих пор живут в юрте: всё разложено на полу.
Он суёт мне в руку упаковку аспирина и снабжает меня парой резиновых сапог. Если бы только они были у меня с самого начала!
Он договорился по телефону, что один местный лопарь перевезёт меня на моторке через Карасйокку и доставит в Карасйок.
До реки двенадцать километров пешком. Дорогу найти несложно. Я прощаюсь с женщиной и с ним и отправляюсь в путь.
Внезапно он окликает меня и бежит вслед:
— Вы уверены, что дойдёте без проблем?
— Да, конечно, всё нормально.
— Сапоги не жмут?
— Нет.
— Надеюсь, что всё будет хорошо. Если что, вы ведь можете остаться, я попрошу, чтобы за вами выслали вездеход.
— Нет, спасибо. Я в полном порядке. Спасибо!
Найти дорогу к реке не представляет никаких трудностей. Это настоящая дорога; хотя она вся чёрная от грязи и на ней попадаются лужи по колено, она такая широкая, что по ней спокойно пройдёт вездеход на гусеницах. Местами, и правда, видны следы гусениц.
Всё вернулось к норме: дорога, деревья вдоль дороги — ведь я спустился на сотню метров и оказался ниже границы леса. Выше я уже не попаду, путь плавно спускается в долину Карасйокки. Там, где меня будет ждать моторка, река всего на сто тридцать шесть метров выше уровня моря.
Это уже не экспедиция. Это прогулка по лесу.
Внезапно слева от меня серое небо вспыхивает жёлтым, и я слышу жуткий грохот, такой, как бывает, когда реактивный истребитель проходит сверхзвуковой барьер. Вспышка тут же гаснет, небо снова мрачнеет, но громыхание раздаётся ещё довольно долго, как будто поблизости переезжает мост товарный состав.
Я останавливаюсь, и всё ещё стою на месте, когда уже не видно и не слышно ничего, кроме птичьих стай, поднимающихся отовсюду с пронзительными криками.
Когда они, невидимые, садятся снова, я сворачиваю с дороги и забираюсь на небольшое возвышение. Но даже там деревья заслоняют мне вид, и я нигде не могу различить ни огня, ни дыма.
Там, где дорога выходит к реке, стоит маленький дом. Больше ничего нет, только какие-то болотные заросли. Рядом с домом лежит на берегу моторная пирога. Заметив меня, лопарь идёт мне навстречу. Он немного говорит по-немецки, хочет взять у меня рюкзак и отнести в лодку. Я спрашиваю, слышал ли он тот мощный удар. Да, слышал, и вспышку тоже видел. Как ему кажется, что это было такое? Может быть, где-то упал самолёт.
Не слышал ли он тогда и шума моторов? Я — нет.
Нет, он тоже не слышал.
Как широка Карасйокка. Неужели это и вправду река? Скорее, бесконечно растекающаяся лужа, лишь едва-едва достаточно глубокая для лодки. Она постоянно разветвляется на рукава, обходя покрытые галькой участки суши, слишком низкие для того, чтобы называться островами.
Я сижу в носу лодки, спиной к направлению движения. Домов больше нигде не видно, как не видно и других лодок. Река извивается, и мы, в свою очередь, лавируем по её извилинам. Деревянное дно лодки глухо и ворчливо трётся о дно реки. Иногда даже мотор оказывается не в состоянии протолкнуть нас дальше, и лопарь жестами объясняет мне, что я должен встать, пересесть, переступить с одной ноги на другую, чтобы лодка снова поплыла.
Карасйок. Деревянные дома вдоль воды. Лопарь подгоняет лодку к берегу возле стального арочного моста. Мы выходим на сушу. Видим, как стадо бурых коров робко и беспорядочно поднимается на мост. Невдалеке стоит деревянный дом цвета ржавчины, относительно большой, трёхэтажный, с высокой остроконечной крышей. Рядом с ним — длинная мачта с норвежским флагом. Государственная гостиница.
Лопарь сопровождает меня к магазину, где я покупаю новую рубашку и пару резиновых сапог. Я снимаю сапоги биолога и отдаю их лопарю с просьбой при случае отвезти их обратно. Надеваю новые сапоги. В гостинице я принимаю горячую ванну, сбриваю бороду и ложусь в кровать, на чистые простыни.
На следующее утро за мной заходит полицейский, он спрашивает, сколько дней я не видел Арне прежде, чем обнаружил его мёртвым. Я во всех подробностях рассказываю, что произошло, и даю ему посмотреть блокнот Арне. Он внимательно изучает ту страницу, на которой встречается моё имя, кивает головой, возвращает мне блокнот и спрашивает, хочу ли я ещё раз увидеть Арне.
Вместе мы направляемся в больницу. Проводив меня к врачу, полицейский уходит.
— Вы его родственник? — спрашивает врач.
— Нет, друг.
— Вы знаете его семью?
— Нет, никого.
— Вы хотите его видеть?
— Я не знаю.
— Я вам этого не советую. Правда не советую.
— Тогда я пойду.
— Нет, подождите. Почему вы так хромаете?
Врач осматривает мои ноги, вызывает медбрата, медбрат промывает мне раны, аккуратно перевязывает колено и наклеивает пластыри на ссадины.
Через полчаса я сижу в автобусе, который вначале пойдёт на север, в Руссенес, а потом повернёт на запад, вдоль берега к Алте и дальше на юг.
В Руссенесе автобус останавливается довольно надолго: сюда приплывают катера с Северного мыса.
На остановке я замечаю девушку. На ней длинные брюки, голова повязана платком, а у ног девушки стоит картонный чемодан. Я вяло хожу вокруг неё. Её правая штанина залатана на колене, а брови неумело выщипаны. Она тоже смотрит на меня, может быть, просто потому, что я так жалко хромаю. Перед отправлением я стараюсь войти в автобус сразу за ней, и мне удаётся сесть с ней рядом.
— Ты тоже едешь в Алту? — спрашиваю я.
— Нет, дальше.
— Возвращаешься с Северного мыса?
— Нет.
— А как же тебя сюда занесло?
— Я живу в Хоннингсвоге.
— А где это, Хоннингсвог?
— На том же острове, что и Северный мыс.
— Это далеко на севере.
— Да.
— Зимой, наверное, всё время темно.
— Да, всю зиму.
— И что же ты тогда делаешь? Ходишь по вечеринкам?
