Больше никогда не спать - Херманс Виллем Фредерик (книга жизни txt) 📗

Annotation

Повесть о молодом голландском геологе, который исследует суровую северную область Норвегии, чтобы найти подтверждение гипотезы своего наставника профессора Сиббеле. Герой надеется, что эта поездка приведет его к успеху и известности, что его имя будет связано с важным научным фактом.

Виллем Фредерик ХЕРМАНС

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

notes

1

2

3

Виллем Фредерик ХЕРМАНС

Больше никогда не спать

1

Вахтёр — инвалид.

Он сидит за небольшим дубовым столом, на котором — только телефон, и невозмутимо глядит прямо перед собой сквозь дешёвые солнечные очки. Его левое ухо, видимо, оторвало взрывом, изуродовавшим и всё лицо; а может быть, оно сгорело при крушении самолёта. То, что осталось от уха, похоже на неудачно обрезанный пупок, и дужка очков на нём не держится.

— К профессору Нуммедалу, please. У меня с ним назначена встреча.

— Goodday, sir. Я не знаю, у себя ли профессор Нуммедал.

По-английски он говорит медленно; будто по-немецки. Закончив фразу, он снова застывает неподвижно.

— Я вчера договорился об этой встрече через секретаршу профессора. На сегодня, на половину одиннадцатого.

Невольно я смотрю на свои часы, которые вчера по приезде в Осло сразу же переставил на норвежское летнее время. Половина одиннадцатого.

И только потом замечаю, что над головой у вахтёра висят настенные часы, и они тоже показывают половину одиннадцатого.

Как будто я боюсь, что изувеченный заподозрит меня в обмане, я достаю письмо, которое профессор Сиббеле вручил мне в Амстердаме, и говорю:

— День, впрочем, был назначен заранее.

Это — письмо Нуммедала к Сиббеле, где сегодняшнее число, пятница, пятнадцатое июня, упоминается как возможная дата встречи. «Желаю Вашему ученику удачно добраться до Осло». Подписано: «Орнульф Нуммедал».

Развернув письмо нижним краем от себя, я протягиваю его вахтёру. Но голову он так и не поворачивает, движутся только его руки.

На левой руке пальцев нет совсем, а на правой — только большой палец и ещё один обрубок без ногтя. Большой палец совершенно не повреждён, и ноготь на нём чистый и ухоженный. Кажется, что этот палец — не его собственный.

Даже обручальное кольцо не на что надеть.

Наручные часы вахтёра закрыты металлической крышкой, которую он откидывает ногтем. Под крышкой нет стекла. Обрубком пальца вахтёр ощупывает стрелки и говорит:

— Вполне возможно, что профессор Нуммедал у себя в кабинете. Поднимитесь на два этажа, а потом — вторая дверь направо.

С раскрытым ртом я снова засовываю письмо в карман.

— Thank you.

Сам не знаю, за что я его поблагодарил. Он вёл себя так, как будто я — неизвестно кто и зашёл сюда наудачу, без всякой предварительной договорённости.

Но я подавляю раздражение. И даже готов проявить к нему такое же сочувствие, какое, видимо, проявляет его шеф. Который держит его здесь, несмотря на то, что он не годится даже для такой простой работы, как приём посетителей. Что каждому из них он всем своим видом показывает, как ему на них наплевать. Я считаю ступеньки. С этажа на этаж — по двадцать восемь ступенек, между лестницами восемь шагов. Потом ещё пятнадцать шагов до второй двери направо.

Я стучу в дверь. За дверью кто-то выкрикивает в ответ непонятное мне слово. Я открываю дверь, репетируя про себя то, что должен буду сейчас сказать. Are you professor Nummedal… Have I the pleasure… I am…

…Where are you, professor Nummedal?

Кабинет — целый зал, отделанный дубом. Глазами я ищу профессора и нахожу его за письменным столом в самом дальнем углу. Прохожу туда между двумя низкими столиками, заваленными полуразвёрнутыми картами. Над маленькой серой фигуркой профессора возвышается белая плоскость чертёжной доски.

— Are you professor Nummedal?

— Yes?

Он пытается встать, кажется, без особого радушия. Солнечный свет падает по диагонали на стёкла его очков, непроницаемые из-за толщины. Он подносит к очкам руку и отворачивает вверх на лоб ещё одни очки, прикреплённые к первым на шарнирах. Теперь на меня смотрят четыре круглых зеркальца.

Я подхожу к столу вплотную и объясняю по-английски, что вчера я позвонил его секретарше, и она сказала, чтобы я пришёл сегодня в это время.

— Моя секретарша?

Его английский лишь с большим трудом можно отличить от норвежского, которого я не понимаю, и говорит он дряхлым голосом, как будто уставшим от повторения одного и того же.

— Я не помню, чтобы моя секретарша что-то мне о вас говорила. Но, может быть, она как раз собиралась это сделать. Where does you come from?

— Из Голландии. Я тот самый аспирант профессора Сиббеле. Я еду в экспедицию в Финскую Марку с вашими учениками, Арне Йордалом и Квигстадом.

Моя рука отправляется во внутренний карман и снова достаёт письмо Нуммедала к Сиббеле.

Внезапно я ловлю себя на том, что разворачиваю письмо, так же, как и перед вахтёром.

— Well, well. You is a гхолландец, you is…

Я смеюсь — в подтверждение, и ещё затем, чтобы показать, как меня тронуло то, что слово «голландец» он произнёс почти совсем правильно.

— Голландцы! — продолжает он по-английски. — Это очень сообразительные люди. Очень сообразительные. Вы меня понимаете? Или, может, предпочитаете немецкий?

— Это… это мне всё равно, — говорю я по-английски.

— Голландцы, — отвечает он по-немецки, — это исключительно способные люди, они знают все языки. Профессор Сиббеле пишет мне письма на смеси норвежского, датского и шведского. У нас это называется «по-скандинавски». Садитесь.

По-английски я благодарю его. Но он продолжает говорить по-немецки.

— Я знаю профессора Сиббеле много лет. Когда же мы с ним впервые встретились?.. Должно быть, ещё до войны, на конгрессе в Токио. Да. В тот раз я докладывал о своих ставших теперь, можно сказать, классическими идеях относительно милонитовой зоны в Вермланде и её норвежского продолжения. Vielleicht kennen Sie die kleine Arbeit!

Он делает небольшую паузу. Недостаточно большую для того, чтобы мне захотелось признаться, что этой работы я не читал. После чего удовлетворённо продолжает свой рассказ.

— Видите ли, Сиббеле вступил тогда со мной в дебаты. И довольно горячие. Он совершенно ни в чём не мог со мной согласиться! Вы только представьте себе ситуацию. Сиббеле на тридцать лет меня моложе, и тогда он был ещё очень, очень молод. Юношеский энтузиазм!

Нуммедал разрывается от смеха. Даже когда он смеётся, морщины на обвисшей коже его лица остаются преимущественно вертикальными. Я тоже смеюсь. Но мне не по себе оттого, что мой учитель и рекомендатель вызывает у Нуммедала именно такие ассоциации.

Видит ли Нуммедал, о чём я думаю?

— Das sind jetzt natürlich alles alte Sachen! В конце концов Сиббеле пришёл к совсем другим выводам. Он даже поработал некоторое время здесь, у меня в институте. Что за исследованиями он здесь занимался — точно не помню, хоть убейте. В любом случае, никаких потрясающих результатов нам это, кажется, не принесло.

Сиббеле вылетает в трубу. Я чувствую, что банкротство моего учителя распространяется и на меня. Может быть, лучше попрощаться и уйти? Но как же аэрофотоснимки?

— Мне восемьдесят четыре года, — говорит Нуммедал. — У меня на глазах проделали кучу совершенно бесполезной работы. Собрали целые склады коллекций, на которые никто и не посмотрит, пока их не выкинут за недостатком места. Всякие теории появлялись и исчезали стаями, как дикие гуси и ласточки. Ели вы когда-нибудь запечённых жаворонков? Кстати, здесь в Осло есть ресторан, где подают гравлакс. Знаете, что это такое? Это такая лососина, чем-то похожа на копчёную, но тоньше, нежнее. Сырая лососина, которую закапывают в землю и через некоторое время выкапывают снова.