Большая книга перемен - Слаповский Алексей Иванович (книги без регистрации TXT) 📗
Первым делом Лаура провела Илью по комнатам, увешанным от потолка до пола картинами отца.
– Вы же никогда не видели полного собрания картин Едвельского, вот, пользуйтесь случаем. Я их разбила на три периода, как это у него и было в жизни. Сначала, сами видите, сплошной экспрессионизм, этим все переболели, вы же видели наверняка раннего Малевича, тоже экспрессионизм – и очень скучно, между прочим, если бы он не придумал собственную манеру, его бы никто не знал. А тут, видите, у отца началось что-то, сходное с Борисовым-Мусатовым, но, на мой взгляд, глубже и интересней, особенно по колориту. А вот уже подлинное лицо, уникальный стиль. Это репродукция. Я ненавижу репродукции, но что делать, сама картина в Третьяковке, я очень по ней скучаю, они держат ее пока в запасниках, вы знаете, что лучшие картины Третьяковки держат в запасниках? А в залах ужасная рутина. Когда я еще девочкой попала туда, меня привез папа, когда я увидела все это, а я, конечно, знала все картины по альбомам с репродукциями, да что альбомы, их в школьных учебниках постоянно печатали, у меня был культурный шок. Папа меня водил, я смотрела. Я была просто подавлена этим ужасом. Эти жуткие богатыри Васнецова, этот безобразный фотограф-жанровик Репин, Шишкин со своими медведями, Айвазовский… Я была потрясена, я ничего не понимала. Папа видит, что я даже побледнела, спрашивает: «Что с тобой? Тебе нравится?» А я говорю: «Нет». Почему-то мне казалось, что папа будет ругать меня. А он вдруг потрепал по плечу и сказал: «Молодец, у тебя идеальный вкус!» И спросил, что понравилось. А мне, маленькой девочке, представьте себе, почему-то больше всего понравились картины… Вот, уже маразм, забыла фамилию любимого художника, хотя не он один, я еще Врубеля люблю, как же его, на «с», кажется, фамилия…
– Серов? Саврасов? Суриков?
– Какие вы все пошлости перечисляете. Сейчас… Как же его…
– Потом вспомните.
– Ни в коем случае! Я тренирую память, я не позволяю себе откладывать на потом. Господи, известный ведь тоже… Черепа у него еще на картинах…
– Верещагин?
– Ну конечно же! И вы что-то помните, оказывается.
– Но он не на «с».
– Неважно, мне почему-то показалось, что он на «с». Верещагин. Причем не восточная экзотика, не батальные его картины, а именно с черепами. Или еще одна у него есть, жуткая, гениальная, «Побежденные» называется, кажется. И отец сказал: да, ты смотришь в корень, это еще не разгаданный художник. Он тогда не знал, что ему предстоит та же участь. Его ведь тоже мало еще кто разгадал, иначе давно бы он висел во всех заграничных музеях.
Лаура долго читала Илье лекцию о классиках и современниках, о направлениях, о том, что надо разглядеть в картинах отца, чтобы понять, насколько они гениальны. Наконец притомилась.
– Я вам не даю слова сказать, а вы ведь по какому-нибудь делу пришли, ведь так? Я даже заинтригована. Кофе хотите? У меня великолепный кофе, привозит один друг из Москвы, сын ученика моего отца, ему двадцать восемь лет, и он влюблен в меня без памяти. Я говорю ему: «Костя, опомнись, мне уже за шестьдесят», – я, кстати, никогда не скрывала возраста, я говорю: «Костя, ты живешь в Аргентине», – он живет в Аргентине, вы представляете, какие женщины в Аргентине? Там каждая уважающая себя женщина танцует танго и принимает участие в карнавалах. Представляете, какая нужна гибкость и стройность? А Костя говорит: «Лаура, я еще ребенком сходил с ума от твоих пропорций». У меня идеальные пропорции, я говорю не для хвастовства, это правда, спросите кого хотите. Бог сыграл странную шутку: поставил старую голову на юное тело. Это фантастика: я прихожу на пляж, читаю, потом ложусь, голову на книгу, закрываю полотенцем. И обязательно через пять минут слышу: девушка, можно с вами познакомиться? Иногда я просто говорю: нет. Иногда снимаю полотенце и вижу потрясение на их лицах. Обидно, но что делать. А художники сумасшедшие люди, они могут влюбиться отдельно в тело. Вот Костя и влюбился. Я вас перебила, извините.
– Я, собственно, еще ничего не говорил.
– Знаете, Илья, ничего, что я без отчества?
– Ничего.
– Меня, кстати, тоже попрошу по имени, меня никто не называет по отчеству, мне это просто не идет.
– Хорошо.
– Так вот, Илья, я должна вам сказать: вы очень не элегантный человек. И, наверное, даже злой. Вы даже сейчас пытались меня ущучить: намекнули, что я вам слова не даю сказать. А я ведь к вам с чистым сердцем, вы один из самых порядочных людей в этом городе.
– Только что вы сказали, что я двуличный человек, – заметил Илья.
– Подтверждаю. Просто такое ужасное время, что нет выбора, и вы действительно один из самых порядочных людей, кого я знаю. Вы бываете принципиальным. В вас есть нерв. Иногда. Но вы не элегантны. Вам другие не скажут, а я считаю, что зря, потому что, если человеку не сказать о его недостатках, он сам может о них не догадаться, почему бы ему не помочь? В следующий раз он вспомнит и, может быть, что-то исправит. Вы ужасно одеваетесь. Не обязательно одеваться дорого, но обязательно – элегантно. Что это, извините, за рубашка, за брюки? О носках умолчу – это слишком интимно. Вы изменяете жене?
– Что?
– Конечно, нет. Если бы изменяли, то ваша любовница указала бы вам на ваши упущения. Для чего нужны любовницы? Они говорят мужчинам то, чего не говорят жены. Уж поверьте мне, я не раз бывала любовницей и не стесняюсь этого. А вот мужа не было – не нашла подходящей пары. Это ведь главное. То есть мужчина, с которым я захотела бы прожить всю жизнь, должен быть так же умен, иметь такой же взыскательный вкус. Ну и, конечно, хорошо зарабатывать, потому что, между нами говоря, я всегда презирала мужчин, которые не умеют зарабатывать. Неправда, что гении этого не умеют. Мой отец был гений, а умел. Его жена, моя мама, одевалась лучше всех в городе, пила только дорогое хорошее вино, никогда не ездила в общественном транспорте, только с отцом на машине или на такси. Нравится кофе?
Илья сделал уже несколько глотков, сдерживаясь, чтобы не морщиться: вкус был отвратительный, в рот лезли крупинки, хотелось сплюнуть, а нельзя, пришлось глотать.
– Да, очень… Оригинально.
– Вам не нравится, я вижу. Не пейте, будьте самим собой. Что поделать, если у нас все поголовно утратили вкус к настоящим вещам – настоящему кофе, настоящему вину. Сплошной «Макдоналдс». Хотя, знаете, молодежь, с которой я дружу, а я дружу только с молодежью, потому что со стариками мне не интересно, а старики для меня начинаются с сорока лет, у нас все рано стареют, а с молодежью мне интересно, я в курсе того, что они читают, смотрят, Бегбедер, Уэльбек, Мураками, это все страшно интересно, а из кино, конечно, Гринуэй, обожаю Гринуэя, вы видели?
– М-м-м…
– Ну конечно, вы любите все внятное, понятное, да?
Немчинов, хоть и казался человеком покойным, кротким, никогда не был мальчиком для битья. Отодвинув чашку, он сказал:
– Послушайте, Лаура Денисовна, а можно я сам решу, что люблю, а что нет? Без подсказки?
– А вот это вам идет! – похвалила Лаура. – Вы сразу стали похожи на мужчину, а не на канцелярскую крысу!
Тьфу, мысленно сплюнул Немчинов. Что с ней сделаешь, неисправимая женщина. Лучше не обращать внимания на ее дурацкие выпады, спрашивать о своем.
– Я обожаю, когда мужчина гневается, особенно если из-за любви, из-за ревности. Николай Носин, помните его?
– Нет.
– Что вы тогда вообще знаете о наших гениальных музыкантах?
– Он был музыкант?
– Да, теперь в Израиле, но неважно, он был такой высокий красавец, темные глаза, так вот, однажды он меня ударил. Но я простила. В моей жизни было всего трое мужчин, которым я могла простить все.
– Леониду в том числе?
– Вы об этом знаете?
– А что тут удивительного? Многие знают.
Лаура, вся такая бойкая и оживленная, вдруг съежилась, притихла, будто озябла.
– Действительно, должны знать, помнить. А я стараюсь не трогать. Он был такой… Светлый, чистый.
– Вы дружили с ним?
