Дорога на две улицы - Метлицкая Мария (читать полную версию книги .TXT) 📗
Машка приезжала раз в неделю. Конечно, ненадолго. Так с порога и заявляла.
Но полчаса или минут сорок были ее, Гаяне. Она смотрела на без умолку щебечущую внучку и сердце, сжатое столько лет в ледяной, жестко скрюченный и беспрерывно ноющий узел, словно оттаивало, раскручивалось и распрямлялось.
Она смотрела на внучку и находила в ней черты и гримасы дочери, размытые безжалостным временем. Не забытые, нет. Именно – немного стершиеся. И чуть позабытые.
Машка беззастенчиво поглядывала на часы, чмокала ее в щеку и… испарялась, как самое прекрасное на свете видение.
А она, растеряха, только потом вспоминала и горестно спохватывалась, что «девочку не покормила».
Старая дура!
Приезжали и Елена, и Ольга. Строгую Ольгу Гаяне побаивалась. Та разговоров «за жизнь» не разводила, а была предельно конкретна.
Вопросы задавала по делу – что надо, что привезти, куда отвезти. Теперь она водила машину – подержанные «Жигули». На них же она привозила продукты – овощи, крупы, мясо впрок.
Она отвезла Гаяне в глазную клинику в Благовещенский. На операцию.
Она же и поджидала Гаяне в палате после операции – помогла переложить медсестре с каталки на койку и села на стульчике рядом. Ровно на два дня. Кормила с ложки супом и подавала судно. Пока больной не разрешили вставать и самостоятельно пользоваться туалетной комнатой.
В Баку почти никого не осталось – только младшая сестра от второго брака отца, которую Гаяне видела лишь однажды – когда та, еще девочкой, приехала на каникулы в Москву. Что говорить, чужой человек. А кто родной? Получается – Елена, Ольга и, разумеется, Машка.
Вот как в жизни бывает.
Родной свой город она тоже помнила плохо. Вспоминался запах раскаленного асфальта, пыли, белое слепящее солнце, обманчиво притихшее сероватое море и громкие крики уличных торговцев.
И все это было совершенно в другой жизни.
Вот только в какой?
Дмитрий Андреевич Колобов, несмотря на довольно комичную внешность, раннюю лысину, маленький рост, пухлые ручки и весьма явный животик, вываливающийся из-под брючного ремня, успех у дам имел оглушительный.
Все очень просто – Дмитрий Андреевич был весельчак, балагур и остроумец. И к тому же характером обладал легким, не занудным и покладистым.
Вот только жениться он не собрался за всю свою жизнь ни разу. Даже мысли такой в голову не пришло.
Почему? Да все очень просто! У Димы Колобова была мама.
У всех есть мамы, и что с того? А то, что Димина мама объяснила ему еще в нежном возрасте, что права на него имеются только у нее, у Галины Степановны.
Потому что родила в нечеловеческих муках, растила одна, без какой-либо посторонней помощи, кормила, обувала и дала образование.
Да! И кстати, своей личной жизнью пренебрегла – вот что важно!
И еще более важно, что так все это крепко вбила в голову своего ребенка, что дальнейших вопросов у него не возникало.
Им с мамой никто не был нужен! Бедность кончилась – Дима прилично зарабатывал, отдельная квартира была, машина тоже. Мама наконец ушла на пенсию и занималась только хозяйством. И это у нее получалось, надо сказать, отменно.
Никто не пек таких пирожков с капустой, как мама. Никто не варил такого густого «настоящего» борща. Никто ТАК не гладил Диме рубашки и не отпаривал ТАК стрелки на брюках. Никто не заваривал такой крепкий и вкусный чай и не подавал ему перед сном в мельхиоровом подстаканнике.
Никто не стал бы стоять четыре часа за югославскими теплыми ботинками в ГУМе для него.
Никто. Только мама, дай бог ей здоровья!
И понимали они друг друга с полуслова. И скандалов никаких, и никаких претензий. Никаких разговоров, что мало денег и хочется новое пальто или французские духи. Мама ничего не требовала и была всем довольна. И еще она рассказывала такие истории про молодых жен сыновей своих подруг, что кровь в жилах леденела и застывала.
– Да что ты говоришь? – дивился Дима и возмущенно качал головой. – Нет, ну надо же! – И с удовольствием глотал обжигающий малиновый борщ и выбивал слякоть из мозговой косточки, громко стуча костью по краю тарелки.
Галина Степановна отворачивалась к мойке и прятала довольную улыбку.
Поев, Дима откидывался на стуле и, блаженно улыбнувшись, нежно благодарил мамулю.
А уж после чая с ватрушкой благости его не было предела.
– Ох, мамуль! Ну как же нам хорошо вдвоем! Вот никто больше не нужен!
Галина Степановна поджимала губы и поводила плечом:
– Ну не знаю, сынок. А как же семья? Детки?
Дима чмокал мамулю в зардевшуюся от удовольствия щеку и вяло отмахивался – да ну их всех! С ними одни проблемы.
Галина Степановна внуков не хотела. Ну, бывает и так – всяко бывает. И еще понимала – любая сноха, даже самая хорошая (А такие бывают? Вот она сомневалась!), ей будет не по нраву.
Ни с кем не хотела она делить своего Диму. Он для нее и был всем: и сыном, и другом, и кормильцем, и опорой.
И жизнь Галина Степановна прожила долгую – многое видела, многое слышала. Как сыновья про мать забывают, не звонят месяцами, не помогают. Всем известно – как жена повернет, так и будет. И еще, зная свой строптивый нрав, она понимала – невестка любить ее вряд ли будет.
Так же, впрочем, как и она ее.
Подруги, посмевшие упрекнуть ее в эгоизме, моментально попадали в разряд бывших. А тех, кто спорить с ней не спешил, милостиво терпела.
Понимала, что сынок ее – ходок. А вот когда он «цеплялся» за очередную надолго, начинала нервничать. Про эту «журналистку» справки навела.
Навела и успокоилась. Не первой свежести, никакой красоты. Вобла сухая и очкастая. Без своей жилплощади. Семья неплохая, но бардака там хватает. Какие-то приемные дети, одинокие старухи. Рожать соберется вряд ли – проблем выше крыши. В общем, волноваться нечего. Пусть шастают на дачу на выходные. Мальчику Диме нужна размеренная половая жизнь.
Диме Колобову впервые показалось, что он влюблен. Нет, даже скорее не так. Влюблен он был, наверное, множество раз.
Здесь было что-то другое. Впервые он не уставал от женщины. Впервые! Впервые она, женщина, не раздражала его глупой, бесконечной болтовней. Не раздражала бессмысленной суетой и алогичными поступками. Впервые (за столько времени!) он не услышал ни одного каприза и не увидел ни одной истерики.
Напротив, эта женщина давала ему четкие и грамотные советы, помогала решить неразрешимые, казалось, вопросы. Не названивала, не скулила, не жаловалась на жизнь. Не просила подарков – даже намеком!
Тащила на себе огромное бремя своей большой, непонятной и сложной семьи. Успевала всех опекать, всех поддерживать, всем помогать.
Успевала и работать – на телевидении, между прочим. Водила машину – и водила, надо признать, не хуже его. Лихо, бесстрашно, по-мужски.
И он ею откровенно восторгался. На похвалы Дима Колобов был щедр. На похвалы – точно. Ведь это ничего не стоило.
Однажды ему даже подумалось, что такая женщина, как Ольга, вполне бы смогла стать прекрасной женой. Спутником жизни, так сказать.
И с мамой она бы наверняка ужилась. Потому что умная, неконфликтная, сдержанная. Безо всяких там бабских штучек. Да и жизнь ее потрепала – а это тоже опыт, да и какой!
И впервые он предложил женщине поехать с ним в отпуск. Впервые! Это была, скорее всего, проверка. Хотя он для себя так и не думал формулировать.
Летний отпуск Дмитрий Андреевич проводил необычно. Так вожделенные двадцать один день не проводили советские люди.
Все стремились к теплому морю. Дураки! Грязные пляжи, усеянные окурками и нервным народом, крики детей. Вонь от прокисших арбузных корок, мутная, пенная и соленая морская вода, в которой под присмотром заботливых родителей беззастенчиво пи`сали капризные и крикливые малолетки.
Столовые с бесконечными очередями, запахом горелой каши, капусты и жирными алюминиевыми вилками и ложками.
