Дорога на две улицы - Метлицкая Мария (читать полную версию книги .TXT) 📗

В ночь Ольга садилась в машину и гнала в Елец – то лекарства, то фрукты.

Елена проводила все дни в больнице у мужа.

Бабка Нина Ольге жаловалась:

– Родная дочь, а приехать не может! Времени не нашла. Вот и подыхаю тут одна, у чужих людей на руках.

И сухонький ее кавалер, Илья Родионыч, мелко кивал плешивой головой и поддакивал:

– Дети, Ниночка, редкие сволочи!

Никаких доводов Нина Ефремовна не принимала. Ольга поняла, что уговаривать и объяснять бесполезно.

Старость – это не только опыт и мудрость. Старость – это еще и обиды, и требования. И эгоизм, и нежелание понять и посочувствовать. И капризы, вечные капризы.

Верно говорят: что стар, что мал.

Обиднее всего был комментарий бабки про отца и его инфаркт:

– Допрыгался!

От возмущения Ольга расплакалась. Как же бабка его ненавидит! Всю жизнь. А главное – за что?

Нина Ефремовна пояснила: жизнь дочери сломал именно он! Лишил профессии, свалил на нее весь быт, Никошу тащила она, Машку-маленькую, его, между прочим, внучку, – тоже. А Гаяне? Кто она Елене? Бывшая жена ее мужа. А кто о ней заботится? Он? Я вас умоляю! Опять она, Елена. И еще этот Сережа…

Короче говоря, бедная дочь, несчастная Елена. А вот чтобы пожалеть эту несчастную дочь, посочувствовать… Войти в ее положение…

Нет. Обиды и обиды. Вот так, никакой последовательности. Заключение – муж важнее матери. С этим Ольга и уехала.

И это еще не все: опять проблемы с Сережей. И какие! Из дома пропала крупная сумма денег. Ольга пытала:

– На что? Ты объясни! И я сама дам тебе денег! Только объясни, на что!

Молчит. Взгляд сквозь нее. Упырь, ей-богу! И это ее родной племянник. Дальше больше – очередная смена школы. С его-то характеристикой! Дошла до завроно – и там скандал. Когда же вы нас оставите в покое! С боем устроила в профтехучилище. Господи! Может, хоть водопроводчик из него получится!

Идя по коридору училища под громкое цыканье и шуточки прыщавых развязных студентов, она внутренне содрогнулась – ну и рожи, прости господи! Ну и публика! Словно только что из колонии для несовершеннолетних!

Отчасти это была правда.

Впрочем, сейчас было не до Сережи. У Машки случился роман. Да ладно бы с ровесником – со вполне половозрелым, тридцатилетним женатым мужиком.

Машка была влюблена до обморока – если он не звонил, к ночи у нее поднималась температура. К телефону она не разрешала подходить никому – тут же выкатывалась в коридор и шумно вздыхала.

Весь день крутилась она возле трубки и смотрела на Ольгу больными глазами.

– Поговори! Хотя бы поговори со мной! Он – необыкновенный! – с придыханием говорила бедная Машка. – Таких нет на всем белом свете!

Ольга присаживалась на край ее кровати и… через минуту засыпала.

Машка обижалась и переставала с ней общаться.

– Никому до меня нет дела! Ни Леночке, ни деду, ни тебе!

К Гаяне, которая теперь полностью была на Машке, та почти не ездила.

Разумеется, Гаяне не роптала. Сидела молча в своих «лесах» и тихо страдала за всех.

Ольга умудрялась ездить и к ней. С Машки взятки гладки: «Мне плохо» – и все.

Молодость эгоистична, что поделать.

А сроки поджимали. На двенадцатой неделе она легла в больницу. Точнее, не легла – «забежала». Врача нашла, разумеется, Эля.

Отлежавшись после экзекуции пару часов, с кровавой пеленкой между ног, она села в машину и поехала домой.

Какой ребенок, господи!

У нее на руках – целый детский сад. Или – психиатрическое отделение. Или – богадельня. Как хотите!

Надо выхаживать отца. Мать совсем валится с ног. Уследить за Сережей. Разобраться с влюбленной и несчастной Машкой. Патронировать Гаяне. И наведываться в Елец, к бабке.

И все это – она.

Потому что больше некому. И потому что она отвечает.

Просто всегда отвечает за всех и за все.

Вот только за себя не получается, как оно обычно и бывает.

Как-то поехала к Эле – забирать остродефицитную черную икру для отца.

Там увидела Эдика, свою, между прочим, первую любовь, так сказать.

Встретила на улице – ни за что бы не узнала в этом мордатом, толстозадом, опухшем и каком-то раскисшем мужике в бархатном халате, из-под которого торчали очень белые и совсем безволосые ноги, тоненького кудрявого и большеглазого мальчика, ее первую детскую любовь.

– Хорош! – прокомментировала с болезненной усмешкой Эля, кивнув сыну вслед.

Ольга растерянно спросила:

– А как у него? Вообще?

Эля дернулась.

– Вообще? Вообще – отлично. Пьет, шляется по кабакам. Спит с проститутками. Не работает. Тянет из меня деньги. Фарцует валютой. Короче, славный получился паренек! Бабуленька с дедуленькой от души постарались!

Ольга молчала – что тут скажешь? Задать вопрос: а где же была ты, мать? Глупо и непродуктивно.

Прошли на кухню выпить чаю. Тут, при свете дня, Ольга увидела, как Эля ужасно выглядит. Худющая, почерневшая, под глазами темные круги.

– Ты в порядке? – с тревогой спросила она.

Они давно уже были на «ты».

– Я – отлично, – усмехнулась Эля. – Просто за-ме-ча-тель-но! Папе Яше на все, как всегда, наплевать. Теперь он собирает значки – марки заброшены. Своя жизнь и свои интересы. А чтобы не расстраиваться, ночует на родительской даче. И я вовсе не уверена, что один! – и Эля хрипло рассмеялась.

Ольга тогда подумала: переживает за Эдика, все понятно.

Эля много курила и пару раз выходила из кухни – Ольга слышала, как там, в глубине квартиры, мать и сын разговаривают на повышенных тонах.

Она быстро собралась домой – не до посиделок ни ей, ни Эле.

У двери чмокнула Элю в щеку:

– Ну, держись! У всех у нас, знаешь ли…

– Лелька! – вдруг тихо сказала она. – И это – итог всей моей жизни?

И глянула на Ольгу такими глазами, что у той захолонуло сердце.

Она обняла Элю за плечи и вдруг подумала – щуплая, как подросток. Или – старушка? Острые, вздрагивающие плечи, совсем высохшие руки, седые волосы.

Эля. Родная до боли. Не друг – давно родня. Иногда – странная и непонятная. Но – всегда рядом, всегда поможет в беде, никогда ни от чего не откажется. Вывернется наизнанку – для своих, для близких.

Красавица и умница. Ловкая, расторопная, отзывчивая.

И, кажется, очень несчастливая. Словно прожившая не свою жизнь. Об этом Ольга задумалась в первый раз.

А вот Элю она увидела тогда в последний. Точнее, следующая встреча была на кладбище. На Элиных похоронах. Всего через три недели.

Обширный инфаркт. Совсем не женская болезнь. Редкий, почти нестандартный медицинский случай.

Впрочем, и сама Эля была редкий и нестандартный случай.

Только заметил ли это кто-нибудь? Вряд ли.

Яков, постаревший разом на тридцать лет, был совершенно растерян. Словно не ожидал от жены такой вот подлянки.

Ушла, бросила. Как он теперь? Все и всегда решала она, Эля.

Всю жизнь он прожил за ее спиной – хрупкой, но самой надежной.

Жил, как у Христа за пазухой – работал вполноги, увлекался чем попало. Словно дитя – ни забот, ни быта.

А тут… От растерянности и обиды он плакал.

Ольга подумала: не от горя – от страха. Страха за себя и свою жизнь.

Про Эдика и говорить нечего – напился уже на кладбище, не дожидаясь поминок. Хрюкал, как свинья. Точнее, как боров. На его плече висела непотребная девица в короткой кожаной юбке и ажурных колготках.

Кто горевал по Эле?

Елена. Елена горевала так горько, так глубоко, словно только что осознала, КЕМ была для нее Эля.

А ведь подругой ее не считала – или не хотела считать. Слишком разные, слишком.

Слишком многое она в Эле не принимала, со многим не могла смириться.

Ставила такой вот барьерчик: она такая, а вот я – другая.

Не принимала, а пользовалась. Пользовалась всю жизнь. От помощи никогда не отказывалась.

А вот любила ли?

Поняла только теперь – любила. И ближе подруги у нее не было. И вернее тоже.