Мир и хохот - Мамлеев Юрий Витальевич (читать книги бесплатно полностью .TXT) 📗
С этого и началось действие…
Повесть вызывала тревогу, бесконечную тревогу, поднимающуюся с неведомого дна души.
Лена сосредоточенно следила и за глазами Царева. Это был уже другой Царев. Никакой непредсказуемости, а холодный, сжатый в одну точку, нечеловечески волевой взгляд творца. Его глаза, казалось, бесповоротно изменились, словно вышел наружу новый Царев — поднявшийся над землей исследователь неведомого. Нашедший средства через язык выразить то, что недоступно языку. Каждое слово жалило своим намеком, уводило туда, где уже не было ничего, кроме расплавленной магмы души, кроме возгоравшихся язычков пламени иной реальности. Герои повести метались, и по мере этого метания превращались в иные существа. Так длилось еще полчаса. Можно ли было все это выразить, это иное?
Внезапно Царев остановился. В его глазах сквозило холодное торжество.
Возникла пауза.
И Дальниев резко спросил:
— Вы собираетесь это публиковать?
— В своем роде, — тихо ответил Царев.
— Это никто не поймет, Всеволод Петрович, — негромкий голос Дальниева звучал из темноты. — Если Данте могут сейчас понять всего лишь кучка, ничтожное число людей, то это не поймет никто. До конца даже я. И, вероятно, вы сами. Вы лишь знаете одно — что вас вело, когда вы писали это.
— Антон Георгиевич прав. В середине чтения возможность понимания текста рушится, — проговорила Лена. — Мы чувствуем что-то страшное, уничтожающее наше сознание, но не больше…
— Если можно было бы войти в эту иную, новую реальность, — внезапно прервал Филипов, — это был бы конец, нас просто не было бы ни здесь, ни, может быть, нигде…
Лицо Царева оставалось недоступным. Два молчаливых субъекта, сидевших около него, сохраняли пустоту и тишину.
— Все нити оборваны, текст превращается в безумие Богов, — прошептала Алла.
Один из молчавших тоже что-то прошептал — еле доходивший до сознания звук сжимал сердце.
— Всеволод Петрович, вы открылись, — спокойно произнес Дальниев. — Спасибо. Но что делать с текстом?
— Опубликовать, — холодно ответил Царев, медленно встал, взяв рукопись, и зажег ее.
Все остолбенели.
— Это единственный экземпляр, — нечеловечески отстраненно сказал он.
— И вот так я его публикую. Рукописи прекрасно горят. Но мысль — никогда. Вы все знаете, что этот текст, его основа, сохранится на невидимом плане. И когда придет время, он воплотится снова и будет действовать, сметая… Когда и где — неважно.
Рукопись, брошенная на землю, быстро пожиралась огнем, но пожиралась с каким-то безумием, как будто сам огонь сошел с ума.
Царев улыбался.
Было ясно, что никакие комментарии не нужны. Алла с ужасом посмотрела на Царева, ей показалось, что перед ней уже не стоит человек.
Молчаливые вдруг трепетно, задушевно пожали руки гостям. Они оставались. А Царев сразу ушел в глубь дома.
В Москве все гости этого чтения разошлись.
…Алла с трудом открыла дверь в свою квартиру. Толя и Ксюша, видимо, уже спали. Алла прошла к себе и вдруг увидела свет в комнате Станислава. Она решилась войти.
Станислав лежал на кровати, горел ночник, видно было, что он только что проснулся.
— Алла, — сказал он вдруг своим давним, хорошо знакомым ей, с прежними интонациями голосом, — что со мною было, что произошло? Где я существовал, я почти ничего не помню, не знаю! Где же ты была? Алла, что все это значило?
Эпилог
Возвращение Станислава вызвало скрытую вибрацию и дрожь по всей тайной Москве. Но прежде, чем эта дрожь распространилась, Стасик сам приходил в себя в своей квартире.
В ночь его возвращения только Алла была свидетельницей того, что Станислав впал в прежнее свое состояние, стал тем, кем он был, хотя…
Они сидели друг против друга в креслах, рядом, глаза в глаза.
Алла не решалась раскрывать ему то, что происходило, пока его искали здесь, на этой земле, в этом мире. А он настойчиво спрашивал ее, что произошло. Алла ответила наконец:
— Пожалуй, тебе самому лучше знать, что с тобой произошло. Мы просто нашли тебя в деревне…
— Но я ничего не помню, Алла, — пробормотал Станисдав, глядя на нее не вполне безумными глазами. — Я знаю только: что-то мелькало, какие-то лица, куда-то меня вело… Главное помню: все было чуждо, все, все, но еще ужасней — почти постоянное ощущение, чувство, что я, моя душа точнее, вот-вот провалится в немыслимую черную Бездну, из которой нет возврата… Провалишься — и тогда конец всему, что есть… душе, уму, концу мира даже — всему конец… В этой бездне ничего нет постижимого…
— Ты это ясно чувствовал, тебя что-то толкало туда?
— Да, но была невидимая стена… которая охраняла все-таки… Чуть-чуть… Хрупкая стена… Но если бы не она, меня бы не было нигде… И еще: я бродил по какому-то бредовому миру, хотя на первый взгляд это был обычный город, но мое восприятие все меняло… Да, и часто на горизонте я видел сияние, которое охватывало полнеба, отрешенно-жуткое сияние цвета, которому нет аналогов на земле… Цвета, которого нет…
— Стасик, Стасик! — Алла вдруг истерически вскочила с кресла. — Но ты вернулся, ты жив, ты прежний!!! Значит, все в порядке!!! Давай жить снова!!!
— Давай, давай, — проговорил Станислав лихорадочно и тоже встал. — Я рад, что вернулся. Я хочу жить!
Алла словно обезумела в лучшем смысле:
— Пойдем гулять, в город, в Москву, вместе, пусть ночь…
Они в экстазе ошеломления выскочили на улицу.
— Ты узнаешь, узнаешь! Это — Москва, твой город, великий город, — шептала Алла, прижимаясь к Станиславу.
— Да, да, я узнаю, — отвечал Стасик. — Это не чужой город, это Москва. Мне хорошо, все в порядке.
Станислав, как после десятилетней разлуки, смотрел на улицы, на пространство, родившее его…
— Ты любишь меня? — вдруг спросила дрогнувшим голосом Алла.
— Да, да, конечно, — подхватил Стасик, с абсолютно человеческим чувством. — Кого же мне еще любить, кроме тебя?! Ты — моя жена…
Они погуляли немного, опьяневши от того, что случилось, и опомнились уже дома, в постели. И отдались другому опьянению, и все было у Станислава как у человеков — словно и не бродил долго в неведомом мире и не зазывала его в себя Черная Бездна.
Утро превратилось в настоящий праздник. Ксюша в первый момент не выдержала: чуть не упала на пол от изумления. А потом — поцелуи, поцелуи, Стасик, родная сестра, Толя…
— Гитара нужна, гитара, — бормотал Толя. — Я хочу спеть.
Постепенно все улеглось. Надо было вводить Станислава в жизнь, хлопотать, оповещать друзей…
Андрей примчался, не поверил своим ушам, что Стасик — прежний, но в уме поверил. Выбежал на улицу — и расцеловал первых встречных. На вопрос: почему? он отвечал: брат умер, а сейчас пришел обратно. Прохожие одобрительно кивали головой.
Лена шепнула Алле, что все-таки надо быть настороже: мало ли чего, реальность-то стала причудлива… Глядишь, и напроказит опять…
Сергей только твердил: «Мы молились за вас…»
Но о морге и всем прочем, непознаваемом, решено было молчать, чтоб не трепать нервы Станиславу, а заодно и психику. «Неизвестно еще, как он себя поведет, если узнает, что по некоторым предположениям он умер», — волновалась Ксюша. Да Стасик теперь и не требовал особых объяснений: нашли так нашли. Чего же боле?..
Стасику объяснили, однако, что появились новые друзья. Первым, конечно, представили Данилу Ле-сомина. К тому же от него ждали глубинной оценки случившегося.
Стасик встретил Данилу крайне дружелюбно.
А когда Алла и Лена оказались с Данилой втроем на кухне, Данила дал оценку:
— Алла, его вернула та же сила, которая вела его в ту заброшенную, вне Всего, Тьму, которую он называл тебе Бездной. Вела и вернула без всякого личного отношения к нему — как вихрь подхватывает человека и выбрасывает его вдруг в тихое место. Все мотивы, почему, отчего и так далее, — бессмысленны, ибо это слишком далеко от ума и от людей. Только она и могла его вернуть… Он вернулся, это ясно, и думаю, больше не будет подхвачен, ибо такие случаи уникальны, это аналогично лучам, которые проходят сквозь Реальность, сами не имея к ней никакого отношения.
