Мир и хохот - Мамлеев Юрий Витальевич (читать книги бесплатно полностью .TXT) 📗
Митя все понял и решил бежать. Однако ноги, закоченев, не двигались. Усилием воли он пробудил в себе вечного бегуна, того, кем он был на самом деле. Это позволило ему сдвинуться с места — чуть-чуть, немного, ибо мертвые звуки замораживали дух, и еще мгновение — и все, конец, но в последний момент мастерство бегуна спасло Митю.
…Он бежал так, как никогда не бежал от самого себя. Полями, дачами, автомобильными дорогами, мимо многоэтажных построек — он мог долго бежать, и по мере бега Митя очухивался, холод ушел из всех клеток тела, а он, не веря своему спасению, визжал: «Я нашел сам себя… Я все понял… Теперь я буду бегать не от себя, а от небытия… Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!» И он бежал, ловкий в этом деле. А потом уснул, рухнул на пол в квартире подмосковного своего приятеля, который впустил его и решил, что Митя сейчас «в чуде».
Что касается Лютова, то он улетел в далекую страну. Летел ночным рейсом, в самолете было немного пассажиров. Лютов поглядывал иногда в иллюминатор и часто бормотал: «Где же Петя?.. Где Петя?.. Где Петя?.. Петя где?!» Появилась луна, и ему показалось, что Петя может быть там. Приземление прошло благополучно.
…Тем временем в Москве жизнь продолжалась. У Аллы, собственно говоря, была не жизнь, а праздник. Стасик прямо не по дням, а по часам врастал в земное существование. Хотя хлопот в связи с этим было предостаточно. О возвращении, к примеру, в институт, где его похоронили, не могло быть и речи. Директор вообще все отрицал: и жизнь Станислава, и его смерть. Водитель, который должен был везти на кладбище Станислава или человека, похожего на него, вздрагивал при одном упоминании о Стасике. Но поскольку Алла и Лена были связаны и с Интернетом, на компьютере Станиславу устроили надомную работу в этой сфере. Человек явно врастал. И хохот его становился нормальным, и пел он по-человечески.
Но все-таки небольшие странности оставались, точнее случаи. К примеру, однажды на улице Ксеня и Алла буквально на минуту оставили Стасика одного — и сразу, в тот же момент, перед ним возник человек не совсем постижимого вида, и Станиславу показалось, что этот полунепостижимый подмигнул ему — хотя Стасик лица его почему-то не разглядел. Да было ли у него лицо? И еще Стасику почудилось, что в его собственном уме мелькнула мысль незнакомца: «Как это вы умудрились вынырнуть?»
Вопрос явно был обращен к Стасику.
Тут же интуитивно Алла окликнула его, Стасик обернулся… Потом взглянул опять — но незнакомец исчез, словно его и не возникало.
«Случаи» бывали, но ничего не рушилось, в конце концов.
Но Аллу удивляло, что и среди их соседей по квартире, у обывателей, проще говоря, вдруг тоже стал заходить ум за разум. Впрочем, муссировались только слухи, и то в связи с началом эры Водолея. Одна старушка напротив, очень интеллигентная, уверяла, что конца света не будет, но перемещения будут огромные. В конечном итоге время будет бегать взад и вперед, взад и вперед, и всякое понятие о жизни тогда перевернется вверх дном. А еще раньше будут такие открытия и такой разгул диких перемен везде и всюду, что половина человечества не поймет, что происходит, впадет в детство и отупеет, став бессмысленным. Одна четверть рода человеческого сойдет с ума, а другая четверть — приспособится и станет существовать. Слухи обрастали догадками.
Дядя Валя, вернувшись из глубокого запоя, так ошалел при виде возвращенного Станислава, что бросил пить. Завываниям не было конца. Дядя Валя же упорно твердил, что ежели обыватель завыл, то неведомых перемен в этом столетии, в этой новой эре не миновать.
Время неожиданно стало красться медленно, как подземный крот. Каждый день приносил что-то до боли значительное.
Вдруг Лене позвонил Дальниев, причем по делу, и надо было с ним встретиться. Лена назначила Ленинградский вокзал. Хаос, жизненное тихое безумие и дикий непонятный уют вокзальных кафе нравились ей. В метро, пока ехала, все время попадались родные глаза. Среди мешков, среди грязи и скорченных бомжей Лена и Дальниев нашли друг друга. Все было путем, они именно так и хотели увидеться, пусть даже просто по делу, без всякой видимой мистики.
Решили поговорить в диком кафе напротив. Пошли. И вдруг Лена вздрогнула: она увидела проходящего мимо, как будто он был на луне, Царева. Он был рядом.
Лена, вне всего, подошла и несуразно пробормотала:
— Вы?.. Вы здесь… Вы?
— Да, это я, — услышала Лена. Подошел и Дальниев.
Внезапно Лена отшатнулась, поглядев на лицо Царева. Это уже был не тот Царев, который, далекий от всех прежних непредсказуемых, читал свою мрачную повесть о судьбе человеческого сознания… Тогда его лицо носило черты пророка и гения…
Сейчас перед ними снова стоял другой человек. Может быть, с его последним лицом… Иными словами, это было уже иное существо. И последнее лицо Царева выражало Смерть Света. Во всяком случае, именно это почувствовала Лена и потому отшатнулась. Лицо этого «существа», великого Царева, немыслимо бледное, было пронизано уходящим Светом.
Дальниев молча отвел Лену в сторону. А Царев и не заметил этого.
Они прошли в кафе. В углу пели сибирские песни пьяные… И вообще здесь было ощущение Сибири — темной и могучей.
Наконец, поставив чашки с кофе, Лена прервала молчание и спросила Дальниева:
— Антон Георгиевич, что это было? Что было в нем, в Цареве?
Дальниев холодно ответил:
— Единственным аналогом того, что мы увидели в нем, может быть умирающий Свет Абсолюта. Состояние Царева символизирует, точнее, отражает на микроуровне этот будущий процесс. Когда все кончено и все миры, видимые и невидимые, уходят в свое Первоначало, в Абсолют, в Бога в Самом Себе, последним «умирает», уходит туда же Свет Абсолюта, на котором зиждутся миры. Вы сами знаете, что потом. Невыразимо длительный, слова здесь бессильны, период «вечного» покоя, до нового проявления, манифестации Абсолюта, до совершенно нового творения, основанного уже на совершенно ином принципе, чем Свет Разума… Ибо Бог в Самом Себе бесконечен… Лена ужаснулась:
— Это понятно. Но почему в нем? Пусть аналог. Он же человек! Он-то при чем! — вырвалось у нее. — Кто он?
Дальниев вздохнул:
— Мы не простые существа, Лена, очень не простые. Приходится с этим смириться. Я удивлен, но не настолько, чтобы падать в обморок. Царев на самом деле оказался неким блуждающим чудом…
Лена оглянулась вокруг. Песня в углу звучала до истерики надрывно. Радость охватила ее.
— Да, да, мы не простые… Но кто же мы?
— Забудем на время о Цареве. Все нормально, — улыбнулся сам себе Дальниев. — То ли еще будет. Давайте быстренько о нашем деле.
«Дело», касавшееся удачного проекта работы, было решено за десять минут. Лена согласилась с проектом. «Я подключу Сергея», — добавила она, и они снова мгновенно вернулись к обычному для себя, к мистике, поэзии, бездне…
В конце разговора Дальниев предупредил:
— Ради Бога, не говорите Станиславу о «зазоре», о выпадении из миров. Ни одного самого далекого намека. И передайте это Алле.
— Вы все-таки считаете, что именно это было главным в истории Станислава? — спросила Лена.
— Очень похоже на то. Только забудьте о безнадежности, о том, что для существа, попавшего в этот вид бездны, нет выхода. На уровне человеческого разума, может быть, и нет, но по существу должен быть. Знаменитые слова у Данте «Оставь надежду всяк сюда входящий» — ложные, ибо надежда бывает всякая, в том числе и непостижимая для человека. Я не говорю об исключениях, в человеках всегда попадаются исключения… Тот же Царев, к примеру…
Лена улыбнулась и кивнула по направлению к углу:
— Пора и нам, Антон Георгиевич, что-нибудь спеть вместе с ними, заунывно-надрывное и темно-могуче-сибирское…
На этом и закончилась их встреча.
И они ушли с Ленинградского вокзала, причем Лена вдруг неожиданно загрустила о Петербурге, словно Петербург был необходим Москве, словно эти города были мистические сестры, несмотря на всю свою несхожесть. «Эх, прокатиться бы сейчас к Гробнову да повидать его навсегда», — подумала Лена.
